Новгородская Судная грамота рассматривает «наезд» в комплексе с грабежом: «А кто на ком поищет наезда, ино судити наперед наезд и грабеж, а о земле после суд», «А кои истець похочет искать наезда или грабежа и земли вдруг»[288].
Сходство постановлений Псковской Судной грамоты и I Литовского Статута о грабеже, как указывалось выше, отмечал В. А. Мацейовский. В V томе своего труда он пишет: «Псковский Статут[289] обращает внимание на то, где совершен грабеж: на торгу, на улице, на пиру. Побои, если они имели при этом место, не принимаются во внимание вовсе, разве что об этом поступила жалоба при разбирательстве судебного дела. Доказательство производилось посредством свидетелей либо судебным поединком. За грабеж считалось, так же как и в Статуте Литовском, изъятие вещи, совершенное в присутствии пристава, но без предоставления прежде доказательств, что тот, чья вещь захвачена, является должником. Статут Литовский также спрашивает, совершен ли грабеж в публичном месте; на торгу, при церкви и т.п.»[290].
В. А. Мацейовский, как следует полагать, сравнивал положения I Литовского Статута со ст. 26 и 67 Псковской Судной грамоты. Ст. 27 Грамоты начинается словами: «А где учинится бой у торгу или на улице в селе на волости, а грабежу не будет» Вторая часть этой статьи говорит еще и о случае, когда потерпевший обвинит своего обидчика еще и в грабеже[291].
Данная статья перекликается со ст. 3, р. XII «О грабежи и о навязки» I Литовского Статута, гласящей: «Хто бы под шляхтичем або под шляхтянкою грабеж вчинил: кони побрал, або на торгу, або на поли, або в пиру, а хотя бы бою жадного не вчинил»[292]. Ст. 5, р. XII рассматривает случай «естли бы шляхтич чиих мужиков пограбил на торгу або при церкви або на поли»[293]. Надо полагать, что Псковская Судная грамота и Статут принимают во внимание публичность совершаемого грабежа, поскольку это облегчает его доказательство преступление видело множество людей.
I Литовский Статут называет захват имущества не на основании судебного решения и без участия должностных лиц «грабежом безврадным», т.е. «бессудным». Статут боролся с «бессудным грабежом»; самовольному грабежу посвящено в нем немало постановлений[294]. По Статуту «грабеж» чаще, чем преступление, выступает как «мера конфискации» по решению суда[295]. Наиболее ярко это положение иллюстрирует ст. 36, р. VI I Литовского Статута, озаглавленная «Естли што на ком судьи обчыи присудят мают грабити воземши вижа». Вижи «мают того пограбити и тот грабеж дати тому, кому што присудят»[296]. Ст. 67 Грамоты запрещает самоуправство истца, приехавшего вместе с приставом и пожелавшего взять силою что-либо из имущества ответчика за долги: «А истец, приехав с приставом, а возьмет, что за свой долг силою не утяжет своего истца ино быти ему у грабежу, а грабеж судить рублем и приставное платит виноватому»[297].
Тождественное постановление находим в Законнике Стефана Душана: «Если кто, что свое узнает и захватит силою, да платит как вор и разбойник»[298]. По обычному праву албанцев, «грабитель тот, кто открыто, при помощи насилия отбирает что-либо у своего должника»[299]. Подобное «восстановление нарушенного права» было присуще и народам Кавказа[300]. Разумеется, здесь не может быть речи о заимствовании. Все это лишь подтверждает тот факт, что у народов, стоящих на одном уровне развития, встречаются поразительно схожие правовые нормы. В отличие от мести при подобных «грабежах» «обиженная сторона уже не имеет в виду нанести контрущерб, не руководится идеей возмездия, а, напротив, стремится возместить себе потерянное благо силой, взяв у противника такое же благо или его компенсацию»[301].
В I Литовском Статуте для обозначения грабежа как преступления широко распространен другой термин «лупа», «лупеж». В Полицком Статуте эти термины означают воровство, у чехов также грабеж, вообще же встречаются у всех славян[302].
«Грабеж» как наказание в I Литовском Статуте восходит, по-видимому, к «грабежу и потоку» Русской Правды. «Поток и разграбление» Правды это изгнание с конфискацией имущества. Такое наказание за наиболее тяжкие преступления известно многим народам. Уничтожение или конфискация имущества производились с тем, чтобы преступника больше ничего не связывало с обществом. Так, по обычному праву осетин семейные воры изгонялись, а их имущество уничтожалось, что ускоряло уход[303].