Всеобщее изумление было так велико, что никто не проронил ни слова. Госпожа Ролан первая, подавляя волнение, пролепетала:
- Боже мой, бедный Леон... наш бедный друг... боже мой... боже мой... Умер!
На глазах у нее выступили слезы, молчаливые женские слезы, капли печали, как будто исторгнутые из души, которые, струясь по щекам, светлые,
и прозрачные, сильнее слов выражают глубокую скорбь.
Но Ролан гораздо меньше думал о кончине друга, нежели о богатстве, которое сулила новость, принесенная нотариусом. Однако он не решался
напрямик заговорить о статьях завещания и о размере наследства и только спросил, чтобы подойти к волновавшему его вопросу:
- От чего же он умер, бедняга Марешаль?
Господину Леканю это было совершенно неизвестно.
- Я знаю только, - сказал он, - что, не имея прямых наследников, он оставил все свое состояние, около двадцати тысяч франков ренты в
трехпроцентных бумагах, вашему младшему сыну, который родился и вырос на его глазах и которого он считает достойным этого дара. В случае отказа
со стороны господина Жана наследство будет передано приюту для детей, брошенных родителями.
Ролан-отец, уже не в силах скрывать свою радость, воскликнул:
- Черт возьми, вот это поистине благородная мысль! Не будь у меня потомства, я тоже, конечно, не забыл бы нашего славного друга!
Нотариус просиял.
- Мне очень приятно, - сказал он, - сообщить вам об этом лично. Всегда радостно принести добрую весть.
Он и не подумал о том, что эта добрая весть была о смерти друга, лучшего друга старика Ролана, да тот и сам внезапно позабыл об этой
дружбе, о которой только что заявлял столь горячо.
Только г-жа Ролан и оба сына сохраняли печальное выражение лица. Она все еще плакала, вытирая глаза платком и прижимая его к губам, чтобы
удержать всхлипыванья.
Пьер сказал вполголоса:
- Он был хороший, сердечный человек. Мы с Жаном часто обедали у него. Жан, широко раскрыв загоревшиеся глаза, привычным жестом гладил
правой рукой свою густую белокурую бороду, пропуская ее между пальцами до последнего волоска, словно хотел, чтобы она стала длинней и уже.
Дважды он раскрывал рот, чтобы тоже произнести приличествующие случаю слова, но, ничего не придумав, сказал только:
- Верно, он очень любил меня и всегда целовал, когда я приходил навещать его.
Но мысли отца мчались галопом; они носились вокруг вести о нежданном наследстве, уже как будто полученном, вокруг денег, словно
скрывавшихся за дверью и готовых хлынуть сюда сейчас же, завтра же, по первому слову. Он спросил:
- А затруднений не предвидится?.. Никаких тяжб?
Никто не может оспорить завещание?
Господин Леканю, видимо, был совершенно спокоен на этот счет.
- Нет, нет, мой парижский коллега сообщает, что все абсолютно ясно. Нам нужно только согласие господина Жана.
- Отлично, а дела покойник оставил в порядке?
- В полном.
- Все формальности соблюдены?
- Все.
Но тут бывший ювелир почувствовал стыд - неосознанный мимолетный стыд за ту поспешность, с какой он наводил справки.
- Вы же понимаете, - сказал он, - что я так сразу обо всем спрашиваю потому, что хочу оградить сына от неприятностей, которых он может и не
предвидеть.