О стекла
билась сова, ворон каркал на верхушке старого тиса, ветер блуждал вокруг дома, стеная, словно неприкаянная душа. Но Оутисы безмятежно спали, не
подозревая о том, какое их ждет испытание, и ветру с дождем не удавалось заглушить ритмичное похрапывание посланника Соединенных Штатов. Призрак
с жуткой усмешкой на сморщенных губах осторожно выступил из дубовой стенной панели, и вскоре, как раз в тот момент, когда он крался мимо
огромного эркерного окна, украшенного золотисто-голубыми фамильными гербами – его собственным и убиенной им супруги, – круглый лик луны скрылся
за облаком. Все дальше и дальше скользил он зловещей тенью, и даже ночному мраку он, казалось, внушал отвращение.
Вдруг ему почудилось, что кто-то его окликнул, и он замер на месте, но это был всего лишь лай собаки на Красной ферме. И он отправился дальше,
бормоча под нос причудливые средневековые ругательства и беспрестанно размахивая ржавым кинжалом. Наконец он добрался до того места, откуда
начинался коридор, ведущий в комнату несчастного Вашингтона. Там он на минутку остановился, чтобы передохнуть. Гулявший по дому ветер развевал
его седые космы и трепал могильный саван, придавая ткани причудливые, фантастические очертания. Часы пробили четверть, и он почувствовал, что
дальше медлить нельзя. Удовлетворенно хихикнув, он повернул за угол, но тут же с жалобным воплем отшатнулся и закрыл побелевшее от ужаса лицо
длинными костлявыми руками. Прямо перед ним стоял страшный призрак, неподвижный, точно каменное изваяние, и чудовищно безобразный, словно
приснившийся безумцу кошмар. Голова его была увенчана лоснящейся лысиной, лицо у него было круглое, толстое, мертвенно-бледное, с застывшей на
нем отвратительной улыбкой. Глаза его излучали ярко-красный свет, рот был словно широкий колодец, в недрах которого полыхал огонь, а безобразное
одеяние, подобное его собственному, белоснежным саваном окутывало массивную фигуру. На груди у призрака висела табличка с неразборчивой в
темноте надписью, начертанной готическим шрифтом. О страшном позоре, должно быть, вещала она, о грязных пороках и диких злодействах. Его
поднятая правая рука держала блестящий меч.
Дух Кентервиля, никогда раньше не видевший других привидений, естественно, до смерти перепугался. Бросив еще один беглый взгляд на страшного
призрака, он бросился наутек к себе в комнату. Он бежал по коридору, не чуя под собой ног, путаясь в складках савана, и по дороге уронил свой
ржавый кинжал, обнаруженный поутру дворецким в сапоге посланника. Добравшись до своей комнаты, он бросился на убогое ложе и спрятал голову под
одеяло. Но скоро в нем пробудился тот бравый дух, которым испокон веков гордились все Кентервили, и он решил прямо с утра пойти познакомиться с
другим привидением. И вот, едва лишь рассвет коснулся своим серебром холмов, он поспешил на то место, где ему встретился напугавший его призрак:
после долгих размышлений он пришел к выводу, что, в конце концов, два привидения лучше, чем одно, и что с помощью своего нового друга ему будет
легче управиться с близнецами. Увы, когда он туда добрался, его взору открылось страшное зрелище. Было очевидно, что с призраком случилось
какое-то жуткое несчастье. Свет погас в его пустых глазницах, блестящий меч выпал из его рук, и он стоял, опираясь на стенку в какой-то
напряженной и неестественной позе. Кентервильский дух подбежал к нему и обхватил его руками и в этот момент голова призрака – о, ужас! –
внезапно соскочила с плеч и покатилась по полу, туловище обмякло, и оказалось, что сэр Саймон де Кентервиль прижимает к себе всего лишь белый
канифасный полог, а у ног его валяются метла, кухонный нож и пустая тыква.