Он весь был там, в гулкой просторной часовне, где его мастер вершил чудо - играл с детьми, которые уже перестали верить, что на свете бывают мячики... потому что их не бывает, даже если они есть.
А потом он снова ахнул, потому что Хэсситай вложил два шарика в ладони одного из ребят, полуобнял его за плечи и принялся жонглировать, двигая его руками, - и лишь потом осторожно перенял от ребенка шарики, отошел, продолжая их подкидывать одной рукой, и достал из висящего на поясе полуоткрытого кошеля еще четыре шарика.
Никогда, шептали губы Байхина, никогда, никогда... он и сам не знал, что именно - никогда. Хотя нет, знал. Знал, что никогда больше не усомнится в своем выборе. Никогда не посетует даже мысленно на тяготы ремесла киэн. И никогда больше не будет бояться выступать. Разве можно чего-то бояться, когда отвратительное, словно запах стоялого пота, колыхание застарелого страха и тоски развеялось одним движением рук бродячего жонглера? Разве страх после этого еще существует на свете... разве может существовать?
Байхин следил за Хэсситаем не отрываясь, напрочь утратив всякое ощущение реальности. Он не знал, сколько времени прошло до той минуты, когда Хэсситай, тяжело дыша, ввалился в алтарную. Его зеленый кафтан промок до черноты. Хэсситай быстро сбросил кафтан и рубаху, выхватил из рук врача полотенце и принялся яростно растираться.
- Иди, - хрипло скомандовал он.
Байхин подхватил полотняный мешочек с глухо стукнувшими шариками и в свой черед выскользнул из алтарной. И теперь уже Хэсситай, наскоро хлебнув пару глотков воды из фляги, припал к щели между панелями.
- Это было потрясающе, - шепнул врач. - Я их такими и не чаял увидеть.
Хэсситай нетерпеливо отмахнулся, пристально вглядываясь в каждое движение Байхина.
- А ваш ученик... - дрогнувшим голосом спросил врач, - он... справится?
- Он не ученик, - уверенно произнес Хэсситай. - Он мастер. И он справится.
Если Хэсситай был воплощением чистосердечного проказливого ребенка, то Байхин избрал другой образ. Он был безнадежно и непоправимо взрослым, самодовольным и надменным - и донельзя глупым. Высокомерный спесивец, родившийся на свет в "Свином подворье", ожил вновь - кичливый и нелепый, вздорный и неловкий, чваный и безгранично смешной в своей непомерной гордыне. Байхин ронял шарики, едва начав жонглировать, спотыкался на ровном месте и падал плашмя, наваливаясь животом на непокорный шарик - а потом с торжеством извлекал пойманный шарик... и снова ронял его себе за шиворот и в ужасе прыгал на одной ножке, округлив глаза, в тщетной попытке вытрясти коварный шарик из кафтана, будто тот его вот-вот укусит. Среди детей послышалось... Хэсситай затаил дыхание... нет, еще не смех, но сдержанное пофыркивание, намек на зарождающийся смех... Хэсситаю вдруг стало жарко, и он передернул плечами, чтобы скинуть кафтан, позабыв, что гол до пояса... хорошо, Байхин, хорошо, дуй дальше, не останавливайся!
Вот Байхин подходит к лестнице... ну как же, его коронный трюк недотепа на канате. Если и сейчас никто из детей не засмеется, то их уже ничто на свете рассмешить не способно. Хэсситай и сам нередко смеялся выходкам Байхина на канате. Вот он уже взобрался на последнюю ступеньку и стоит там с видом хвастуна, который считает, что ему все нипочем...
Внезапно Хэсситай вскрикнул шепотом и ухватил врача за руку.
- Кто трогал канат? - яростно выдохнул он. Врач испуганно воззрился на Хэсситая.
- Кто трогал канат? - Губы Хэсситая посерели от гнева.
- Никто... - растерянно ответил врач и ойкнул, когда пальцы Хэсситая непроизвольно впились в его руку. - А разве после того, как его подправили, с ним что-то случилось?
- Подправили? - И без того бледное лицо Хэсситая побелело еще сильней. - Вы рехнулись?
- Он был плохо натянут... провисал...