Они-то с командиром явно поняли друг друга. Зато Байхин хотя старался уразуметь, что произошло между этими двоими, с таким тщанием, что мир вокруг него вскоре приобрел неприятную предобморочную отчетливость, - но так ничего и не понял. Возможно, он бы еще долго стоял и таращился на загадочного стражника, но тут Хэсситай решительно повлек его за собой, и Байхину волей-неволей пришлось оставить свои размышления.
- Почему ты назвался купцом? - полюбопытствовал он, следуя за Хэсситаем вдоль стены мимо зарослей пыльного ободранного жасмина.
- Потому что киэн в этой стране под запретом, - понизив голос, объяснил Хэсситай. - А купец - ремесло не хуже всякого другого.
- Похоже, тот стражник твоим словам не особо и поверил, - ухмыльнулся Байхин.
- Совсем не поверил, - кивнул Хэсситай. - Раз уж он отправил нас в больницу...
- А при чем тут больница? - удивился Байхин.
- При том, что он сразу сообразил, кто мы такие, - неохотно ответил Хэсситай. - Крепко я оплошал, ничего не скажешь.
- При чем тут ты? Он ведь на меня смотрел...
- Именно что на тебя, - вздохнул Хэсситай. - Вот, полюбуйся. - Он вынул из привесного кошеля маленькое зеркальце и протянул его Байхину.
Байхин с любопытством заглянул в зеркальце, но ничего особенного там не узрел. Физиономия как физиономия. Худощавая, загорелая... на лбу широкая полоса чуть посветлей остальной кожи - след от головной повязки... на правой щеке небольшая царапина... нет, решительно непонятно.
Завидев, с каким недоумением Байхин смотрится в зеркало, Хэсситай снова вздохнул и согнутым пальцем ткнул ученика в лоб.
- Те купцы, что побогаче, головных повязок не носят, - пояснил он, - а те, что победней, - не снимают. Да и вообще снимать повязку со знаком ремесла и сословия ни одному человеку нужды нет. Разве только такому, чье ремесло следует скрывать. Мой загар куда постарше моего нынешнего ремесла... и незаметно, надел я повязку или снял. А ты по площадям загорел даже и под слоем краски. Повязку снял, а след у тебя на лбу остался. У тебя в самом прямом смысле на лице написано, кто ты есть такой. Ну да оно и к лучшему вышло.
- А этот стражник... как думаешь - он нас не выдаст?
- Никогда, - уверенно возразил Хэсситай. - Раз уж он нас в воротах не взял... нет.
- Но если здесь киэн запрещены... выходит, он и сам многим рискует? сообразил Байхин.
- Больше, чем ты полагаешь. Он нашей храбрости отдал должное... но он и сам очень храбрый человек. Не всякий бы на его месте осмелился.
И снова Хэсситай вроде бы и ответил на заданный вопрос - а все равно ничего не понятно.
- Но почему? - взмолился Байхин. - Разве такое уж преступление пустить в город двоих комедиантов? И почему наше ремесло здесь запрещено?
- После, - покачал головой Хэсситай. - После расскажу. Вон смотри - до базарной площади уже рукой подать. Не на рынке же такие разговоры вести. Вот погоди, отработаем свое в больнице, я тебе все и расскажу. На этот раз действительно все. Без недомолвок и отговорок.
Отец Байхина, как и подобает знатному вельможе, содержал за свой счет несколько благотворительных приютов и больниц. В дни торжеств по случаю дня рождения щедрого и милосердного покровителя там устраивались невыносимо тягучие молитвословия во здравие господина. Долг повелевал ему присутствовать на всех приютских молебствиях - или хотя бы препоручить их посещение кому-либо из членов семьи. С тех пор, как Байхин мог выговорить слова официального приветствия не запинаясь, он ежегодно проводил не менее недели, посещая благотворительные заведения для убогих. Запах приютской кормежки и выражение лиц больничных служителей не были ему внове. И все же, едва переступив порог больницы, Байхин остолбенел. Он почувствовал, что самообладание ему изменяет.