На небольшом асфальтовом плацу возле его подъезда, где я оставляю машину, стоит еще одна "Волга" - голубая и совсем новая или ухоженная настолько, что ее можно принять за новую. Спрашиваю у старичка в подъезде: чья? "Ягодкина, - говорит. - Кому же еще такие машины покупать - деньжищ тьма. А вы к кому?" - "Да к нему же", - говорю. "Зубки, значит, сменить хотите, - ухмыляется старичок, видно, до сплетен охочий. - Третий атаж. Квартира с медной дощечкой".
Подымаюсь без лифта - невысоко. Звоню. Колокольчик за дверью откликается музыкально и весело.
Дверь открывает сам Ягодкин. Он в пижаме и теплых туфлях. Глаза блестят - или поспорил жарко, или выпил. Последнее подтверждает легкий винно-водочный ветерок, дохнувший из комнаты.
Блеск в глазах сменяется недоумением, даже растерянностью, впрочем, тотчас же скрытой.
- Господи боже мой, - уже умиляется он. - Сам полковник Соболев удостаивает меня вниманием. Проходите, полковник, у меня несколько не прибрано: только что поужинал в теплой компании. Да вы не беспокойтесь, мы одни. А пиджак снимите: у меня жарко.
Делаю первый вывод: уже постарался узнать мою фамилию, должность и звание. Зачем? Естественное любопытство при воспоминании о человеке в штатском, так строго говорившем с ним в кабинете майора? Может быть. Но от кого он мог это узнать?
Остатки ужина убраны. На столе никакой еды. Только шампанское, коньяк, лимонные дольки в сахаре да еще джин и пепси-кола вместо тоника. Гостей, видимо, было много, судя по количеству бутылок и рюмок. Широко живет протезист с новенькой "Волгой" и таким интерьером: старинная мебель, дубовые стулья с медной лампой, заказные стенды с книгами и вольтеровское кресло у телевизора.
- Может быть, коньячку выпьем? - предлагает Ягодкин, убирая посуду. Я сейчас рюмки переменю.
- Не беспокойтесь, Михаил Федорович, - останавливаю я его. - У меня не тот возраст, и сердце надо беречь. А о звании моем забудьте: вы не у меня на службе. И, как и у вас, у меня есть тоже имя и отчество. Николай Петрович, к вашим услугам.
- Тогда чем обязан? - спрашивает он. В голосе уже сухость, которую следует размочить. Учту.
- Хочу поблагодарить вас, Михаил Федорович, - говорю я. - За ваше письмо и бдительность. Кажется, вашего посетителя мы нашли. Вот он, поглядите. - И я кладу на стол фотокарточку Дроссельмайера.
- Он! - обрадованно узнает Ягодкин.
- Вы уверены? - вновь спрашиваю я, положив фотографию обратно в бумажник.
- Несомненно, - уточняет Ягодкин. - Именно он.
- И говорил с вами по-русски... - без акцента?
- Без малейшего.
- Больше он вас беспокоить не будет. Кстати, от кого вы узнали о моей должности и фамилии?
Ягодкин не смущается.
- У одного из ваших работников. Проходил по коридору, искал кабинет майора и обратил на себя внимание кого-то из проходящих мимо. "Вы к полковнику Соболеву?" - спросил тот. Я взглянул на повестку и сказал, что к майору Жирмундскому. Ну а когда вы зашли в кабинет и заговорили при майоре таким начальническим тоном, я уже понял, с кем имею дело.
Признаю, что Ягодкину нельзя отказать в сметливости, а мне в недостаточной осторожности. Подвели меня не вопросы, а тон, каким они были заданы. Не рассчитал чутья и догадливости собеседника.
И все-таки он меня вроде бы побаивается, чувствую. Почему?
- А ведь уютно у вас, - говорю я будто бы невзначай. - Уходить не хочется. Плесните-ка мне коньячку чуток, как говорится, посошок на дорогу. А я пока на ваши книги взгляну.
Подхожу к стендам. Подписные издания, классики, переплетенные тома дореволюционных журналов, вроде "Исторического вестника", полный Дюма в издании Сойкина и другие, явно букинистические приобретения. А Ягодкин тем временем уже поставил на стол два чешских широких бокала.
- Присаживайтесь, - приглашает он. - Армянский коньяк десятилетней выдержки. Лучше "Мартеля". Редкость по нынешним временам.