– Расскажи.
Я смутился: никакого секрета здесь не было, но рассказывать не хотелось, это было слишком… это было частью меня самого.
– Вот видишь, – удовлетворённо сказала Соня, – о таких вещах не говорят.
– Но в целом… – проговорил я с запинкой, – в целом это хорошее?
– В целом – да, – ответил Олег. – Верно, Софья?
– Да, – сказала она.
– Это у вас, – не унимался я. – А как у Борьки, у Славки?
– У них тоже, – уверенно ответил Олег. – Ты не думай, они неплохие ребята.
Притворяются больше.
– Здорово притворяются, – сказал я.
Мы попрощались и разошлись «по домам». Точнее, Соня осталась у себя, я пошёл в свою комнату, а Олег отправился на улицу подключать учительский домик. Я хотел было прогуляться с ним, но он предпочёл идти один, «на всякий случай».
Стоя в вестибюле, я долго смотрел Олегу вслед: он шагал неторопливо, вразвалочку, по-хозяйски. Ни дать ни взять монтёр или сантехник, совершающий обход ЖЭКа. От него одного теперь зависело, поднимется ли завтра «птичий базар», будет ли подан горячий обед в столовую, зашумят ли кондиционеры, имитирующие утренний ветерок…
21
Придя к себе, я не стал укладываться спать: не хотелось. Я сел на подоконник, взглянул на белое «небо» – и чуть не взвыл от тоски. Нет, мне не казалось, что я задыхаюсь, мне не мерещилось, что по куполу бегают мохнатые пауки. Умом я понимал, что мы все находимся внутри наполненного тёплым воздухом баллона, который, вращаясь, мчится в темноте и пустоте… а может быть, стоит на месте, а вокруг вращаются звёзды. Как раз это меня не пугало.
И не только меня. Если б мы боялись этого, то сидели бы сейчас в одной комнате, тесно прижавшись друг к другу, как маленькие заброшенные дети. И проблема возвращения домой тоже меня не волновала. Как легко я попал в эту «школу», думалось мне, так легко и вернусь обратно. В парусиновой куртке, доставшейся мне от отца, в вельветовых брюках и уютно стоптанных кедах я появлюсь на пороге нашей комнаты и скажу: «Здравствуй, мама. Вот, я вернулся». Нет, всё это было не страшно. Страшно было оттого, что в какой-нибудь сотне метров отсюда, в слепом голубом домике, стоят, пусто глядя друг на друга, неподвижные Воробьёв, Скворцов и Дроздов. Мне казалось теперь, что у всех троих мёртвые глаза, механический смех, мелкие зубы из серой пластмассы… Как я завтра посмотрю им в лицо, как заставлю себя учиться?
ЭТИ? ЭТИ меня не пугали. Я думал о них скорее с досадой. Чёрт их побери, как они не понимают, что нельзя оставлять семерых ребят наедине с тремя мёртвыми машинами! Неужели им в голову не приходит, что мы давным-давно всё поняли?
(Я-то понял только сегодня, но мне казалось, что это произошло давным-давно.) Или мы должны подать им знак? Но каким образом? Объявить голодовку? Собраться в столовой и застучать стаканами по столу? «Мы хотим знать всё! Мы хотим знать всё!» Глупости, разумеется. Им и в голову не придёт, что мы подаём им сигнал. Так же как и нам совершенно неясно, что им от нас надо.
– Компрачикосы проклятые! – прошипел я сквозь зубы.
– Андрюша, тебе нехорошо? – спросила сквозь стенку Соня. – Хочешь, я буду с тобой разговаривать?
– Да нет, ну что ты! – поспешно ответил я. – Спокойной ночи.
– А что ты делаешь? – не отставала Соня.
– Письмо пишу, – машинально ответил я.
И тут мне в голову пришла изумительная мысль. Я кинулся к столу, схватил ручку и на листе бумаги написал:
«Уважаемые товарищи!
До каких пор вы собираетесь держать нас в неизвестности о цели вашего эксперимента?
Мы не подопытные… (хотел написать «кролики», но вовремя передумал: чего доброго, не поймут) микроорганизмы.
Мы требуем личной встречи.
Если это никому не во вред, согласны учиться у вас и дальше.