- Эй, не моя вина, что вы вечно обсуждаете меня на языке, который, как вы полагаете, я не знаю. И полагать так довольно неуместно, учитывая, что здесь почти каждый хотя бы мало-мальски, но говорит по-испански.
- Так ты же сам поощряешь девушек полагаться на это!
- Я не хотел вгонять кассиршу в краску. Плюс, теперь я знаю, что тебя не смущает тот факт, что я наслаждаюсь, когда смотрю на тебя.
- Я... ты не... я этого не говорила.
- Тогда цитирую: "Но ведь нет же ничего плохого в том, чтобы смотреть на друзей".
Не покраснею. Не покраснею. Не покраснею.
- Я могу участвовать в клинической оценке физических особенностей. Я же могу признавать привлекательность человека, не увлекаясь им.
- Что плохого в том, чтобы увлекаться кем-то? Это естественное явление.
- Да, и рак тоже естественное явление, и мы всеми силами стараемся побороть его.
- Ты сравниваешь любовь с раком. Это неправильно.
- Вообще-то, мы говорим об увлечении. И ты подтверждаешь мою точку зрения о том, что надо избегать увлечения, потому что оно тут же приводит к влюблённости. Но да, ракнеплохая аналогия любви. Что-то, что растёт внутри нас вопреки нашим желаниям и без нашего согласия, медленно и верно завладевает жизненными органами, пока не убивает. Всё совпадает. - Я улыбаюсь от удовлетворения.
- Так, всё, - говорит Рио, нахмуриваясь. Глубокая складка образовывается между его бровей. - Это не смешно.
Это повергает меня в шок. Я так много грязи вылила на Рио, особенно за последние несколько бессонных дней, пока мы так тесно работали. Обычно он смеётся. О, нет! Нет-нет!
- Прости меня. Ты потерял кого-то из-за рака? Прости мою бестактность.
- Нет, дело не в этом. Это просто... нельзя так относиться к любви. Я серьёзно.
Я пожимаю плечами, между лопатками, глубоко в душе, начинает зудеть.
- От неё боль даже сильнее, - говорю я, наконец, когда мы вылезаем из пикапа, потому что только это я могу честно заявлять Рио, прямо сейчас и здесь, насчёт любви. Если бы я не любила родителей, что уж говорить, я поклонялась им, то правда о том, что они лишь использовали меня, не стала бы для меня таким страшным ударом.
Мы останавливаемся рядом с моим любимым деревом под пешеходным мостом, и Рио забирается под ступеньки в корни. Я следую за ним, и мы открываем нашу еду, ни слова не говоря.
Кроме... о, глупые Боги, почему вы не выбрали эту часть мира в качестве своих маленьких грустных резиденций? Потому что Карни Эсада Фрайс, вне сомнений, самая вкусная и отвратительная пища за всю мою жизнь. Я сгребаю её в свой рот. Сметана с гуакамоле, свежий соус пико-де-гальо, мягкая картошка, плавленый сыр, нежное мясо. Каждый кусочек подобен раскрытию тайны того, насколько идеально могут сочетаться эти ингредиенты.
- Думаю, они придумали эту штуку после амброзии, - говорит Рио, наблюдая за мной с неуверенной улыбкой.
- Я чувствую, как еда засоряет мои сосуды, но мне плевать. Это будет приятная смерть. - Я доедаю раньше него и опираюсь на корни, постанывая и держась за живот. - Слишком много. Но можно ещё.
Он смеется, и я пристально смотрю на кусочки неба, чересчур обрывочные, чтобы прорываться через плотные, запутанные сплетения ветвей. Мне не помешают сейчас мятные леденцы. В горле начинает покалывать от сухости, появляется странный химический вкус, который забирает всю влагу, отчего мой язык ощущается толстым и покрытым мелом.
От покалываний в шее я резко оборачиваюсь.
- Что-то не так? - Спрашивает Рио, вытирая рот салфеткой.
- Ты чувствуешь этот странный запах? - Я никого не вижу, но и не хочу верить в паранойю. Должна быть какая-то причина этому запаху, такому же, как в день взлома в дом Сириуса.
- Нет, а что?
Прежде чем я успеваю ему отвечать, звонит мой телефон. На дисплее светится мамин номер. Древний египтянин внутри меня задаётся вопросом, возможна ли связь между странным запахом и страхом с мамой, а также со спутанными воспоминаниями, которые снятся мне каждую ночь.
- Это мама. Я отвечу.
- Конечно. Сбегаю за тетрадью и сразу вернусь. - Он берёт наш мусор и уходит. Его хромота смотрится необычайно изящной, почти как развязность, но без высокомерия. Мне нравится, благодаря такому изъяну в его физическом совершенстве, он выглядит интересным, а без него он станет совсем нереальным.
О, грёбаный потоп, я не смотрю за тем, как он уходит.
Я отвечаю на звонок отстранённо.
- Алло.
- Сердечко, - говорит мама, её голос звучит устало. Может это и в порядке вещей для мамы, но она всегда такая энергичная, Исида никогда не устаёт. Я снова начинаю волноваться. В своих письмах она говорит, что Нефтида круглые сутки проводит с ней. Как бы и я хотела быть там с ней. Нет, не хочу.
- Что-то случилось? Ты в порядке?
- Было тяжеловато. Но сейчас мне становится лучше. Как твои дела?
- Уже лучше? Это хорошо. У меня всё отлично. Вся в делах.
- Это хорошо. На работе всё в порядке? Друзья не обижают?
Я пыталась рассказывать ей побольше о своей жизни в письмах. Мне это даже... нравится. Мне нравится то, что я могу с ней общаться немного больше. Она никогда не слушала меня, когда я была дома, но она не может игнорировать напечатанные слова, на которые следует отвечать.
- Да, здесь всё, в самом деле, хорошо.
- Я рада. Я хочу спросить твоего мнения насчёт цвета для детской комнаты. Ты намного лучше меня разбираешься в этом.
Я выпрямляюсь.
- Да, конечно. А какие у тебя идеи?
- Мне хочется чего-то нейтрального, при этом тёплого и приятного для глаз. Может синий с жёлтым?
Я закусываю губу, пробегая мыслями через палитру цветов.
- Не стоит делать детскую в жёлтом цвете, он не очень-то успокаивает. Можно поэкспериментировать с коричневым и зелёным, если будет девочка и, если ты хочешь добавить розовых акцентов. Если использовать яркий зелёный, то это тоже тёплый цвет без присущей энергии жёлтого цвета.
- Да, думаю, ты права.
Я улыбаюсь. Она действительно ценит моё мнение в этом деле и сказала об этом Мишель.
- А ещё, как думаешь, сколько слоёв нам потребуется, чтобы закрасить чёрные стены?
- Я бы сказала... постой-ка, чёрные? А какую комнату вы собираетесь красить? - Моё сердце стремительно бьётся. Нет, она не станет. Она не станет.
- Твою старую комнату.
- Мою комнату? Вы будете перекрашивать мою комнату для какого-то идиотского ребёнка?
- Айседора! Не думала, что ты будешь возражать. Я всегда использовала эту комнату в качестве детской.
- У меня ушло несколько месяцев на её оформление! Она Моя. Конечно, я возражаю! Ты вообще переживала о том, что я уехала? По всей видимости, ты совсем не думаешь обо мне! Я знала, что Осирис не думает, но уж ты-то хотя бы делала вид, что я имела для тебя значение. - Я встаю, всерьёз сердясь, почти крича в телефон. Я знаю, что не вернусь домой, но она не знает этого. Как смеет она разрушать мою работу, отдавать моё место в семье и мою комнату моей замене.
- Довольно! - Включает она командира и, даже через телефон от её голоса у меня начинает стучать в висках. - Если бы я знала, что ты будешь такой эгоисткой, то не стала бы обращаться к тебе за советом. Я очень разочарована в тебе. Ты знала, что эта комната твоя не навсегда. Эта комната никогда не будет иметь другого значения, и я не могла и предположить, что ты будешь вкладывать в неё своё время и силы.
- Мой... Амон-Ра, мама! Ты действительно считаешь, что уничтожить единственную вещь, которая была моей, это нормально, ведь у меня по-прежнему есть моя могила? Ты ведь никак не дождёшься, когда я умру, да? Потрясающе. Это просто потрясающе, что Богиня материнства может быть настолько ужасной матерью! А вообще, знаешь что? Отдавай обе комнаты своей новой жертве, потому что я никогда не вернусь домой. Никогда. НИКОГДА! - Прокричав последнее слово, я бросаю телефон об землю в надежде, что так я могу ударить её, причинить физическую боль. Я хочу, чтобы она поняла мои чувства, хочу показать ей, наконец, как болит моя душа.
Потом, не понятно как, моя ярость стала вытекать из глаз, я резко сажусь на корни, ударяясь копчиком, и обнимаю ноги руками.
Я ненавижу своих родителей. Я ненавижу их. И я ненавижу ненавидеть их, потому что это означает, что меня волнует это. Я хочу чувствовать то же, что, очевидно, они чувствуют ко мне, я хочу, чтобы они ничего не значили для меня, как и я для них.
Неожиданно моё плечо обвивает рука Рио. Я всё ещё не могу привыкнуть к прикосновениям, хоть это и приятно.
- Твой брат здесь?Спрашивает он. - Кажется, я видел его.
Я пожимаю плечами, не поднимая головы.
- Может быть. В последнее время он ведёт себя как параноик. Не помню, говорила ли я ему, что буду здесь сегодня или нет. Напишу ему и скажу, что собираюсь ехать домой.
- У меня есть идея получше. Пиши ему, что будешь дома поздно. Я знаю, куда нам нужно ехать.
Млечный путь прямо надо мной, каждая звездаидеальная точка на фоне чёрного ночного неба. Я так привыкла к световому загрязнению Сан Диего, что даже забыла, как звёзды в действительности должны выглядеть.
Но, даже пока я вдыхаю их, пока насыщаюсь ими, в то время как пустынный ночной воздух щекочет мою кожу, я не могу избавиться от ощущения, что что-то не так. Они больше не притягивают меня. Как и прежде, они мои и моя душа поёт при виде их, но... Не знаю. Что-то невидимое, та душевная связь, которая всегда соединяет меня и мои путеводные звёзды, теперь другая. Она сместилась, непонятно куда и почему. Может это из-за Ориона, звёзд Ориона, их не было?
Я трясу ногами, пытаясь расслаблять спину, лежа на полу металлического кузова пикапа Рио.
- Мне следует принести подушки, - говорит он, лёжа на спине, рядом со мной.
- Нет, всё идеально.
Мы уезжаем строго на восток, где городские джунгли внезапно заканчиваются ничем. Проезжаем сквозь это ничто, потом по горе с такими большими ветровыми турбинами, что кажется, будто их там установили боги из одного из мифов Рио. Потом мы спускаемся с горы к волнам и гребням песчаных дюн, и оставляем за собой долгие километры сровнявшихся с горизонтом фермерских полей. Непонятно где.
Хоть у воздуха всё также другой запах, песок и звёзды окружают меня так, как если бы они были домашним одеялом, клочком комфорта и родства в новом, странном, незнакомом для меня месте. Рио находит его для меня, когда мне так это нужно.
Я поворачиваюсь и смотрю на его тёмный профиль, пока он изучает небоего длинный прямой нос, угловатый подбородок, полные губы. Он мог бы быть греческой статуей, сошедшей с пьедестала. Я улыбаюсь, представляя, и маленькая ниточка в моей груди, ниточка, которая притягивала меня, которая связывала меня с моим Орионом, вдруг натягивается.
Она тянется к этому Ориону.
Я закрываю глаза и совершенно не двигаюсь. И вот он, импульс, двигаться поближе, чтобы заполнить пространство между нашими телами, чтобы класть голову в то место, между его плечом и грудью, где я знаю, я знаю, ей будет так удобно, пропускать пальцы сквозь его ладонь...
Я не хочу этого. И не захочу. Я не могу принимать, что он важен для меня. Он мой друг. Я и понятия не имела, насколько сильно нуждалась в друзьях, пока не встретила Тайлера и Рио. И я так уязвима сейчас, когда я пытаюсь найти для себя это новое место, пытаюсь заполнить дыры в душе. Я не смогу удержать своё сердце, если оно начнёт просачиваться через трещины, как песок, зажатый в кулаке.
Но я не стану заполнять эти дыры им. Я не могу. Не могу делать то, что наносит новые удары и создаёт другие дыры, рядом с теми, которые сделали мои родители.
Я наполняю себя этой пустыней и этим небом. Я стану камнем и звёздами, никогда не меняющимися, сильными, непробиваемыми. Пустыня идеальна, она никем не занята, у неё нет спутников, но она совершенна в своём одиночестве. Я стану пустыней.
Я открываю глаза и вижу Рио, пристально смотрящего на меня, и мою пустынную душу прорывает бирюзовая вода, волны, каскады и водопады, омывающие мой камень, закручиваясь и кружась вокруг моих скалистых берегов, толкая, и перекраивая, и заполняя собой каждый скрытый и тёмный уголок.
- Прекрати это! - У меня перехватывает дыхание.
- Что?
- Перестань делать это! Своими глазами!
- Э, перестать открывать их? Или моргать? Мне нельзя моргать?
- Просто... делай их менее синими, ну или ещё что-то.
Он смеётся, не обращая внимания на утопающую во мне пустыню.
- Сейчас они чёрные как смоль. Ты не может разглядеть их цвет.
- Но я же знаю, и они знают, что я знаю. Так что... направляй их куда-нибудь в другое место.
Он медленно моргает и линия тёмных ресниц, выступающая на фоне его кожи в полукруге, будто улыбаясь, издевается надо мной, прежде чем он снова открывает их.
- Но это же нормально, смотреть на друзей, помнишь?
- Заткнись. - Я хлопаю рукой в его грудь, и она остаётся там. Мне нужно оттянуть её назад, я не могу оставить её там. Почему моя рука не оттягивается обратно и, о, глупые Боги, я чувствую, как бьётся его сердце, и ничто не чувствуется так просто, и чисто, и честно, и правильно за всю мою долгую жизнь.
Уноси ноги отсюда, кричит мой разум. Убирай свою руку, Айседора. Убирай её. Убирай её. Но эта ниточка, этот предательский якорь, который ошибается направлением и выбирает не того Ориона... она кричит: «Останься!».
Рио приближается, очень медленно. Кладёт свою руку поверх моей. Его сердцебиение под ней, а его кожа сверху. И я не могу дышать. Я задерживаю дыхание, потому что, если снова вдохну, мне придётся делать выбор между тонуть или спасаться бегством, а я не могу его сделать.
Мне нравится человек, который рядом со мной. Я никогда не ощущала такой кожи, как у него. Каждая частица меня, каждая молекула, в этих нескольких квадратных дюймах моей ладони и пальца, связывающего меня с ним. Я погибаю. И мне всё равно.
- Айседора?
Слышу своё имя из его уст, и у меня словно открываются глаза на то, какой он видит и чувствует меня, и то, какой я была бы, если бы он до скончания веков называл меня моим именем. Наконец, я понимаю силу имён, ту силу, которую мы даём людям, когда сообщаем им наши имена.
- Орион, - шепчу я, и вот он. Орион. Он заменил мне моего Ориона навеки.
Он поднимает свободную руку к моему лицу, поворачивается сам, чтобы между нами не оставалось и дюйма, и...
Я в панике. За всю жизнь я не испытывала такого страха, как сейчас. Это начало, и значит, что будет конец, а я не могу... Не могу позволять себе то, что может иметь такой конец.