- Я не могу. - Я сажусь, забирая у него свою руку. Она холодная, такая холодная, холоднее, чем я сама, и я хочу сама держать её, чтобы отогреть и вернуть то ощущение. Вместо этого я складываю руки на груди, обрезая сбившуюся с пути ниточку, соединявшую меня с ним.
- Прости. Я не хочу. Я не могу. Отвези меня сейчас же обратно, пожалуйста.
Кажется, он хочет что-то сказать, но я встаю и перепрыгиваю через край кузова, потом сажусь на пассажирское место. Много времени проходит, прежде чем Орион-Рио садится за руль и заводит свой пикап.
Сегодня я не сломаюсь.
И не только сегодня.
Я пустыня. Я пустыня. Я камень.
Глава 12
Сет и Гор продолжали бросать друг другу вызов перед судом Богов. Они воевали, нелепо проявляя свою силу и хитрость, как, например, во время зрелищного номера, включавшего выяснение, кто сможет оставаться под водой также долго, как бегемот. Это состязание привело к тому, что мама была свергнута с трона. Но, очевидно, ненадолго. Богов ужасно трудно убить. В конечном счёте, именно Осирис положил конец соревнованиям между Сетом и Гором, угрожая затащить всех в преисподнюю, если они не перестанут соперничать. Правда, отец сказал немного иначе.
- Прекращайте или обоих посажу под домашний арест.
Мы едем молча, пока показываются горы и не принимают нас в свои извилистые объятия.
- Так не можешь или не хочешь? - Спрашивает Рио.
- Что? - Отвечаю я, прижимаясь лбом к оконному стеклу. Я пытаюсь втягивать его холод в голову, позволяя ему высушивать всю воду, оставшуюся в моей душе.
- Ты говоришь, что не можешь, потом говоришь, что не хочешь. Так что из этого?
- Не могу. Не буду. Не хочу. Всё равно что. Давай помолчим, хорошо? - Если так тяжело обрывать всё в зачатке, то я, даже боюсь представлять, что со мной позже может сделать конец всего этого. Я просто хочу домой и спать.
В последнее время спать не особо и получается.
- Нет, вообще-то, не всё равно что. Если ты не хочешь, в смысле, если я искренне не привлекаю тебя, не можешь думать обо мне иначе, чем о друге, и тебе противна мысль о прикосновении ко мне, тогда я бы понял, и я бы больше не стал поднимать этот вопрос. Но ты же не думаешь так.
- Откуда тебе знать? - Резко спрашиваю я.
- Потому что я симпатичный.
Я быстро поворачиваю голову, чтобы посмотреть на него. Он улыбается так, будто чрезвычайно доволен собой.
- Не такой уж ты симпатичный.
- Я симпатичен тебе. Я вижу всё так. Дело в том, что ты не хочешь, чтобы я целовал тебя бессмысленно. Идея бессмысленности пугает тебя.
- Ты невероятен.
- Конечно, а как иначе?
- Невероятно высокомерен.
- Не высокомерен. Уверен в себе. Это разные вещи.
- Но разницу ты точно не усёкаешь. Давай ещё раз. Не важно, какие у меня причины, потому что они мои, и они не изменятся. Так что ты можешь либо стать моим другом, либо проваливай из моей жизни.
- Хмм. - Он уклончиво поднимает брови. - Что говорила твоя мама?
- Что?
- Днём, по телефону. Что она говорила, из-за чего ты так расстраиваешься?
- Не твоего ума дело.
- Друзья. Моего ума, если кто-то доводит моего друга до слёз. Я беспокоюсь. Она... ты приехала сюда, потому что оставаться с ней небезопасно? - Он спрашивает аккуратно, словно разговаривает с раненым животным, о том, что не знает, как правильно формулировать.
- Нет! Не так. Она отослала меня сюда, потому что беспокоилась обо мне.
- Трудная любовь?
- Нет, она боялась, что что-то страшное может случиться, если я останусь в Египте. Она... как бы верит в мистику. И ей снились плохие сны. Всё это глупо звучит.
- Нет, - говорит он серьёзным тоном. - Я понимаю. Я думаю, что людям стоит уделять больше внимания своим снам. Мы получаем отовсюду разного рода сигналы и прочую информацию, которую наш мозг не успевает обрабатывать, тогда за это дело берётся наше подсознание.
- Думаешь, плохие сныэто достаточное основание для принятия серьёзных решений?
- И хорошие сны тоже. Особенно хорошие сны. Ты так не думаешь?
- Нет. - Я задумываюсь о всех тех снах, что видела за последнее время. Сны о поглощающей темноте и о том, как всё вокруг рушится, пока я... бездействую. Правда ли, что я чувствую себя виноватой, что не поклоняюсь родителям так, как они хотят того от меня? Не думаю. Я думаю, что всё, что я чувствуюзлость. Но... Может быть. Я не знаю. Надеюсь, что нет.
- Хорошо, не сердись, но мне кажется, что твои родители переживают за тебя. Они пытаются максимально защищать тебя.
- Ну, да, только им нет дела до меня. Это самое простое решение, и они его приняли.
- С чего ты так уверена, что им нет до тебя дела?
- Не могу объяснить. Да и не имеет значения. Но, уж верь мне. Вся папина работа, вся его жизнь связана с тем, чтобы заботиться о людях, и он настолько погряз в этом, что ничего не знает обо мне. Он, даже не живёт в моём мире. А моя мама, вся такая мать-героиня, но когда доходит до дела, она ничего не делает для меня. Я для них лишь средство к достижению своих целей. На время. Они не любят меня. И никогда не любили.
- Я не думаю, что ты знаешь, о чём говоришь, когда рассуждаешь про любовь. Что это для тебя?
- Ну, из твоих слов следует, что я не знаю, что это.
Он улыбается.
- Моя семья делает из любви особую науку. Она стала нашей фишкой. Я говорил тебе, что моя мамапрофессиональная сваха?
Ну, естественно.
- В любом случае, мы, поэты-греки, тоже много думаем о любви. И, наконец, опережаем всех, делая три отдельных определения и слова для любви, просто чтобы объяснять её. Так что, может, твои родители любят тебя по-своему, и тебе сложно разглядеть в этом любовь, или ты не понимаешь их языка любви.
- Это чушь, Рио, - я могу говорить на любом языке мира. И на каждом из них им плевать на меня.
- Хорошо, может, они не любят тебя так, как тебе нужно. Но я не могу представить, что они совсем не любят тебя. Это же невозможно.
- Ты их не знаешь. Они способны на всё. - Прелюбодеяние, шантаж, попытка убийства, рождение детей для увеличения толпы почитателей. Почему бы не добавлять к списку их грехов и недостатков нелюбовь к одной глупой и неуместной смертной дочери?
- Нет, я говорю о том, что невозможно не любить тебя. Даже если они и самые плохие родители в мире. Если бы они не любили тебя, тебя бы здесь не было.
- Как скажешь, - бормочу я, беря в руки его телефон, чтобы включить какую-нибудь музыку и тем самым заставить его молчать. Он не знает их. Он не может понять. Уж если Сириус не понимает, то куда Рио до этого.
Я пролистываю плэйлисты и останавливаюсь.
- Почему у тебя есть плэйлист, который называется "Айседора"?
Он выхватывает из моих рук телефон, смущённо улыбаясь.
- Не желая выводить тебя из себя ещё сильнее, советую не включать этот плэйлист. - Игнорируя мой взгляд (почему, а, ну почему мне не передался по наследству взгляд, мгновенно вызывающий головную боль?), он выбирает какую-то инструментальщину. - Так что, если бы ты могла примириться со своими родителями и получить то, что тебе от них нужно, захотела бы ты встречаться с кем-нибудь? В этом причина?
- Что ты пристал ко мне с этим? Любовь приводит к разочарованию и боли, и все мы, так или иначе, остаёмся одни. Ничто, ничто в моей жизни не длится вечно.
- Давай рассмотрим проблему, беря во внимание все её аспекты. Любовьэто вопрос сам по себе. Но корень твоих доводов только то, что отношения бессмысленны из-за того, что длятся недолго, так?
- Ну да.
- Тогда почему ты занимаешься дизайном комнат? В смысле, они хороши сейчас, но стили и вкусы меняются. Ты не в силах создавать что-то на века. Музейное крыло, из-за которого ты выматываешь себя лишь ради того, чтобы оно находилось там несколько месяцев. Тогда зачем тратить так много времени и сил, вкладывая всю себя во что-то, что не вечно?
- Это другое.
- Как так?
- Ну, во-первых, комнаты не могут предавать. Я ещё не встречала такую, которая бы втайне от своей комнаты-сестры спала с её мужем.
Рио фыркает.
- Что ж, большинство людей, тоже не сделало бы этого. И в отличие от комнат, люди могут делать что-то в ответ. Жертвовать также как и ты или, даже больше.
- Людей нельзя сравнивать с дизайном. Я не могу тщательно выбирать всё, что входит в них, и я не могу представить кого-то, выбирающим то, что выбираю я.
- Тогда у тебя ужасное воображение. Но, что я понимаю, так это то, что мы имеем дело с проблемой контроля. Ты боишься, потому что другой человек находится вне зоны твоего контроля, как и то, что люди заставляют тебя чувствовать.
- У тебя плохо получается анализировать. Дизайн не имеет ничего общего с любовью. Глупые Боги, ты, должно быть, самый худший поэт на свете, если таковы твои метафоры.
Он смеётся.
- Видишь? Как я вообще могу быть высокомерным после общения с тобой? Однажды я дам тебе почитать мои стихи и решить самой. Но я не собираюсь менять тему. Ты трусишь?
- Нет.
- Тогда перестань так бояться потенциальной боли. Если именно так ты собираешься прожить свою жизнь, то, может, ты самаэто пустая комната. Ты мне нравишься. Я хочу быть твоим другом, но я, также хочу тебя в другом, совсем не дружеском качестве. И я не собираюсь извиняться или делать вид, что это не так.
Я отклоняю голову назад и зажмуриваюсь. Почему он постоянно заводит эту песню? Нам хорошо вместе. Мы хорошо проводим время. Мне нравится. Так надёжнее.
Он останавливает машину и я шокирована тем фактом, что мы уже приехали к дому Сириуса.
- Я понимаю, что ты напугана и что тебе пришлось пройти через боль. Но делать то, что легко и надёжно, не значит жить. Жизнь без страсти и любвиэто не то, чего ты достойна.
Его слова ранят меня в самые кишки, у меня кружится голова. Он прав. Я выбрала путь одиночества, потому что он безопасный и лёгкий. Это не значит, что я сильнее или умнее, чем кто-либо ещё. Просто я ... боюсь. Я позволяю боли, которую я вынесла за последние несколько лет, сдерживать меня от движения вперёд.
Я вылезаю из пикапа "на автомате", когда Рио открывает дверь. Я стараюсь не смотреть ему в глаза. Я трушу.
- Надеюсь, сегодня тебе приснятся хорошие сны, Айседора, - говорит он, и то, как моё имя слетает с его губ, звучит так, будто мне следует быть такой же сильной и смелой, как я считаю себя. Звучит так, словно часть меня, которую я оставляю запертой в моей могиле, не погребена, как я думаю. Звучит так, словно есть возможность для Айседоры, сильной и смелой, но не твёрдой и закрытой. Сильной, смелой и полной надежд, и открытой. Той, кому присущ оптимизм, наполненный любовью, и всепрощением.
Звучит cтрашно.
Мне хочется ещё раз его услышать.
Сириус сидит на диване, когда я, смущённая и вымотанная, вплываю в дом.
Сейчас середина ночи, но он сидит там, складывая крошечную одежонку, которая не может быть рассчитана на человека, даже на ребёнка. Он разглаживает складки молочно-белого сатинового одеяла. В выражении его лица смешались задумчивость и нежность.
Я прислоняюсь к стене. Я так устала, что хочу провалиться в неё и проспать там вечность. Через три часа мне нужно в музей. Через три часа мне снова придётся увидеть Рио. Не знаю, что делать. Сегодняшний вечер словно изменяет что-то. Может всё. А может ничего.
Сириус смотрит на меня и улыбается.
- Как ты уже можешь любить его? - Спрашиваю я. - В смысле, ребёнка. Ты, даже не знаешь, каким он будет и, уж точно, не знаешь, кто у вас будет. Но ты любишь его.
Он поправляет очки с толстой оправой, съезжающие на нос.
- Не знаю. Забавно, не правда ли? Но я думаю, что мама была права, когда говорила мне, что я не смогу понять того, как сильно она любит меня, пока не заведу собственного.
- Грёбаный потоп, прошу, больше никогда не произноси слов "мама была права".
Он смеётся, я прохожу через комнату и сворачиваюсь на диване, останавливая взгляд на полу.
- У тебя всё в порядке, малыш?
- Как так получается, что тебя всё устраивает в наших родителях? Как они могут тебя устраивать после всего того, что они нам сделали?
Он глубоко выдыхает.
- Ты говоришь про смерть?
Я вытираю под глазами. Слова Рио крутятся в моей голове, о том, что они, возможно, любят меня, но не так, как мне нужно.
- Как они могут любить нас, если могут вот так отпускать? Разве они не должны желать нам бессмертия? Они могут нам его дать. Я знаю, что могут. Глупый Хорохор бессмертен, и Анубис. Почему они поменяли правила? Разве я... разве мы не достаточно хороши для них?
- Ох, Айседора. - Он садится рядом со мной и кладёт руку мне на плечи.- Ты когда-нибудь давала маме возможность объяснить тебе это?
- Последние три года я делала всё возможное, лишь бы ни о чём с ней не говорить.
- Тебе следует выслушать её. Она очень много говорила со мной об этом. Но я думаю, у меня никогда не было такого стресса, как у тебя. Изо всех этих историй ты решила, что тоже можешь быть бессмертна. Я решил, что могу упасть замертво в любой момент, но я не придавал этому большое значение.
- Почему смерть не имеет большого значения?
- Потому что это не конец. У нас есть эта жизнь, и мы проживаем её так, как пожелаем, и потом мы переходим в следующую жизнь.
- Мама никогда не умирала. Почему мы должны умирать, если она нет?
- Ты никогда не задумывалась над тем, почему никто из нас не живёт рядом, и мы не часто навещаем друг друга?
- Потому что у мамы крыша слетела на почве контроля, и невозможно дождаться, чтобы поскорее свалить.
- Нет. Потому что когда мы становимся достаточно взрослыми, мама понимает, что дала нам все инструменты, чтобы мы могли хорошо устраиваться в жизни, и она хочет, чтобы мы делали именно это. Жили. Создавали собственную мифологию, а не поглощались её историями. Проживали счастливую смертную жизнь без драм, но с горестями и радостями, которых нет у неё, и в конце жизни приходили домой, чтобы эти два человека, которые изначально создали нас, провели нас в следующую жизнь. Знаю, ты думаешь, что смертность доказывает, что мы для них пустое место, но как же то, что они дали нам способность расти, меняться и прогрессировать, а потом закончиться? Это же самый прекрасный дар, который могли дать два безвозрастных вечноживущих очень-очень увязших Бога, любящих нас больше, чем что-либо ещё.
- Если смертностьтакой классный подарок, почему жизнь причиняет так много боли?