Поневоле с независимым выражением на лицах мы проследовали мимо расстеленных ковров, самоваров и всякой всячины в поисках попечителя святилища. Появился высокого роста человек с наброшенным на плечи аба. Он сразу же позабыл о своих праздничных хлопотах и пошел с нами. У попечителя было очень подходящее имяАга сеид Багер Моваззеб, и он оказался неплохим гидом. Однако, если бы на его вопрос о нашей принадлежности к правительственным учреждениям мы ответили отрицательно, он был бы весьма огорчен. Поэтому мы сначала «оказали ему сопроводительное письмо министра шахиншахского двора, и только тогда он повел нас к лестнице на крышу святилища. Нам не терпелось поскорей избавиться от любопытных глаз и приступить к наблюдениям за верующими сверху, незаметно для них самих. Этому желанию, однако, не суждено было сбыться.
Ведь каждому и всякому не разрешается лезть на крышу святилища, но уж если это разрешено и путь открыт, почему бы им не воспользоваться?
Стайка мальчишек, больших и малых, а также какой-то почтенный старец с палкой взобрались туда раньше нас.
Двор святилища с крыши выглядел как беспорядочно пестрая мозаика. Сверху было отлично видно, как и вокруг него группируются люди. Несколько богачей в противоположных концах двора бесплатно кормили бедняков, раздавали милостыню. Чтецы Корана сбивчиво дочитывали суры. Уже давно объявили появление молодого месяца и окончание поста, и они торопились прочесть за один час молитвы, которые полагалось читать на рассвете.
На крыше святилища красовались купол и два минарета, покрытые довольно изящной изразцовой резьбой. Во дворе святилища был сооружен железный навесвероятно, в память о дождливых днях. Этот модерный навес был устроен таким образом, что мог с успехом заменять старинный деревянный помост, на котором обычно разбивают шатер для роузе-хана.
Как известно, иногда встречаются весьма темпераментные люди, которые от избытка чувств бросаются головой вниз с высоты. Поэтому мы сочли более безопасным, чтобы на верхушку минарета отправился один из нас в сопровождении фотографа и оттуда осмотрел панораму Кашана, а другие остались бы тут же, на крыше святилища, и побеседовали с кашанцами.
Удивительно красивый и покойно-величавый вид открывается с высоты минарета на просторы Кашана. Неровные крыши жилищ, сработанные усердными предками кашанцев из соломы с глиной, добытой здесь же, на окраине пустыни, и по сей день защищают их потомков от жгучего солнца. Конусообразные, округлые и плоские кровли домов, лавок, ледников и постоялых дворов изо всех сил тянутся кверху, насколько позволяет им глина, из которой их сделали. Они стойко противостоят беспощадным ветрам пустыни, храбро ощетинившись в небо своими вентиляторамибадгирами.
Ребятишки, залезшие вместе с нами на крышу святилища, расшалились не на шутку. Они шумели, носились взад-вперед, прыгали и неуемно резвились. Мы заволновались: попечитель мог раскаяться, что пустил нас. Поэтому, подозвав одного из мальчишек, мы завели с ним оживленную беседу. Его приятели из любопытства и зависти сразу же навострили уши, подошли поближе, чтобы слышать наш разговор.
Как тебя зовут?.
Али Мохаммад Барати.
Сколько тебе лет?
Тринадцать.
Отец есть?
Есть.
Чем он занимается?
Был погонщиком верблюдов, а сейчас работает на кирпичном заводе.
А мать?
Матьпрачка.
Ты учишься?
Нет.
Что же ты делаешь?
Тку паласы зилу в мастерской.
Сколько зарабатываешь?
В день три тумана.
Сколько часов работаешь в день?
Десять часов (!).
Давно работаешь?
Пять лет.
Что делаешь с деньгами?
Все отдаю матери.
Братья, сестры есть?
Две сестры и два брата. Один брат в солдатах, другой сучит пряжу.
Ну, а как работается?
Да ничего. Весь день согнувшись готовлю основу для паласов зилу.
Он протянул руки. Кожа на обеих руках мальчика от кистей до кончиков пальцев была покрыта рубцами и трещинами. Да, до сих пор мы не знали толком, как ткут эти паласы зилу. Однако и сейчас не отважились спросить, почему понадобилось по десять часов в день, не разгибая спины, вручную ткать паласы, начав все это с восьми лет.
Усадив другого мальчика на место Али Мохаммада Барати, мы учинили допрос и ему.
А тебя как зовут?
Асгар Касйан.
Сколько тебе лет?
Четырнадцать.
Отец есть?
Есть. Хасан Касйан.
Чем он занимается?
Служит дворником в городской управе. Сколько зарабатываетне знаю.
А мать?
Жена Абд ор-Рахима. Прачка.
В школу ходил?
Нет, ни разу.
Чем занимаешься?
Работаю в мастерской, готовлю основу для паласов зилу.
Сколько зарабатываешь?
В день три тумана.
Сколько приходится работать?
Когда рамазан, работаю с восхода до полудня, а летомс утра до вечерней молитвы.
Что делаешь с деньгами?
Все отдаю отцу.
Братья, сестры есть?
Нас четверо братьев. Один медник, другой в Тегеране торгует вареным мясом, третий каменщик.
Вначале мы не обратили внимания на то, что он, говоря о матери, нарочито уважительно произнес: «Жена Абд ор-Рахима». Когда же мы закончили наш с ним разговор, мальчики громко расхохотались. Засмеялся и сам Асгар, а его самый близкий друг очень серьезно объяснил нам: «Асгарподкидыш». Сам виновник этого разговора оказался более других доволен таким обстоятельством. Ведь только эта особенность выделяла его среди сверстников. Когда они величали Асгара между собой подкидышем, он воображал себя на голову выше остальных. Да, большое «удовольствие», наверное, корпеть, не разгибая спины, по десять часов в день с восхода до вечерней молитвы! Мы только не могли понять, как можно после такого тягостного труда и невзгод еще быть в хорошем расположении духа, прыгать, бегать и резвиться. Друг Асгара выглядел несколько почище, поопрятнее других. Мы сообразили, что он, наверное, учился в школе и богатый отец заботится о нем. Интересно побеседовать с ним, чтобы наглядно представить разницу в положении этих двух подростков.
Твое имя?
Джавад Ноушараф.
Сколько тебе лет?
Тринадцать.
Отец есть?
Да, Хабибе Саккаи, водонос при этом святилище.
А мать?
Мать не работает.
В школу ходишь?
Сейчас нет. Шесть классов кончил.
Что же ты делаешь?
Работаю на прядильной фабрике.
Сколько зарабатываешь?
Три тумана в день.
Работаешь много?
В день десять часов.
Братья и сестры есть?
Двое братьев и две сестры. Я самый младший.
Мы решили, что фабрики и мастерские Кашана переполнены тринадцатилетними подростками, и спросили:
На фабрике все рабочие вашего возраста?
Нет, у нас есть и «медведи», ответил Джавад Ноушараф.
При чем тут медведи? Разве медведи могут работать? Мальчишки молча в недоумении уставились на нас. Тут вмешался почтенный старец, который поднялся с трудом на крышу, опираясь на палку.
«Медведями» они называют старших, пояснил он.
Слова высокого старика с палкой привлекли наше внимание к его особе. У него обожженное солнцем смуглое лицо, сутулые плечи. Если бы время его пощадило, он, наверное, мог бы еще лет двадцать работать, а сейчас
Ревматизм у меня, пожаловался старик.
Мы решили побеседовать с ним. Но на все наши вопросы он отмалчивался. По выразительной игре мускулов на его лице мы догадались о внутренней борьбе, происходящей в нем. Мы поняли, что он не хочет рассказывать о себе при болтливых и любопытных мальчишках. Наверное, он почтенный семьянин, у него дети такого же возраста, как эти сорванцы, да еще и другие рты. А говорить неправду о себе ему неловко, потому что ребятишкиего земляки и знают о нем все.
Этот старик кашанец работает, наверное, на фабрике, где ткут паласы зилу, либо выделывают бархат. Если он не рабочий, то наверняка земледелец, а болезнь вывела его из строя и оторвала от привычной сельской работы. Если ни то ни другое, то, возможно, он служил регистратором самого низкого ранга в канцелярии знаменитой кашанской фирмы по сбыту сахара, рафинада и чая и ввиду длительной болезни остался без работы. А сейчас остаток жизни проводит в переписке с министерством таможен, шахским двором и министерством юстиции. По вечерам, наверное, раскладывает копии всех своих писем, читает вслух жене и детям и восхищается стилем и почерком.