Спустившись в соседнюю долину, наткнулся на следы трех конных всадников. Следы шли почти по тому направлению, откуда он только что пришел, и были совершенно свежими.
Ясно! В маральник угодил Объездчиков следы, наверное, к стаду. А может, на выстрел?!
Надо было уходить побыстрее, и он решил воспользоваться для этой цели хорошо наезженной тропкой. Тропка шла вниз по течению какой-то речки и довольно быстро привела его к охотничьей избушке, на этот раз явно жилой.
Оставив завьюченную лошадь в стороне, Макаров осторожно подошел к избушке. Прислушался. Рывком открыл дверь. Предположение подтвердилось. Хозяев в избушке не было. Разбросанные предметы пастушьего обихода говорили за то, что люди только что были здесь.
«И верно, на выстрел унеслись» подумал Макаров.
Быстро наполнил попавшийся под руки мешок. Засунул в него несколько небольших хлебов, мешочек соли, какую-то крупу, сверток с табаком и даже кусок свежего маральего панта.
Лекарство доброе пригодится!
Особенное удовольствие вызвала у него находка бутылки со спиртом. На столе лежал свежий пирог с рыбой, накрытый рушником и еще теплый. По-собачьи отхватил зубами кусок, а остальное завернул в рушник и засунул за пазуху.
Хотелось продолжить осмотр избушки. Но хозяева были недалеко и в любую секунду могли явиться. Предпочел не встречаться. Прямо, без тропы, перевалил в соседнюю долину. Поднялся по руслу ручья, перешел водораздел и опять по воде спустился в следующую.
Ночевку провел без костра. Дремал сидя, сжимая в руках карабин. Вздрагивал при малейшем шорохе, не доверяясь спокойствию собаки; с нетерпением ждал рассвета
Весна изменяла все в окружающей природе, но она не могла изменить только одногодушевного состояния Макарова. Теперь он со злобой переживал необходимость ночных остановок. Делая их только из-за крайней усталости да из боязни потерять последнюю лошадь, а значит, и без того сократившийся багаж. Тем более, что теперь его уже нельзя было везти на санках.
Смешанная тайга начинала зеленеть. Бурно, почти на глазах поднималась трава, появлялись первые алтайские цветы. Вешние ручьи и свежие травы все больше смывали, закрывали след, давали возможность двигаться незаметно даже для самого опытного глаза.
Нет Мой путь все равно короче! Как-никак, все же я раньше поспею, убеждал он себя.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Больница. Нина. В обозе. Удивительный разговор
Солнечный зайчик медленно, но настойчиво двигался от самого угла по потолку, потом переползал на стенку, спускался по ней и куда-то исчезал. Очень трудно было решитькаков же дальнейший путь зайчика Пожалуй, это было самое сильное из первых впечатлений, появившихся у Тарасова после «воскресения из мертвых», как говорил о начале его выздоровления старый врач рудничной больницы.
Путь солнечного луча с каждым днем увеличивался, так как удлинялся день. Но это происходило и потому, что если еще два дня назад Михаил Федорович следил за ним только поворачивая глаза, то теперь мог немного подвинуть голову.
Он увидел у своего изголовья казавшегося застывшим Коровина.
Ты здесь давно, Ваня? обрадовался Тарасов.
Молчи! А то попадет нам обоим.
А что?
Сказано не разговаривать, услышат, так больше меня не пустят.
Тарасов умолк, со страхом ожидая, что кто-то сейчас появится и выгонит друга, о котором он успел соскучиться. Но быстро устал, закрыл глаза и проснулся только утром.
Последующие дни начинались тем же зайчиком. Потом появлялся Коровин. Их разговоры, во время которых Тарасов жадно слушал собеседника, всегда кончались одним и тем же: в палате появлялся доктор, казавшийся Тарасову в эти минуты самым противным человеком на свете. Он ворчливым тоном задавал один и тот же вопрос.
Ну-с, дорогой посетитель, а не много ли на сегодня?
Коровин оправдывался неуклюже, как нашкодивший школьник:
А мы и не разговариваем вовсе. Я просто так сижу
Доктор клал руку Коровину на плечо и говорил, как бы заученное, наставительно и твердо:
Знаю я это «просто так сижу». Давайте-ка, друже, восвояси.
А завтра? не выдерживал Тарасов.
Завтра и посмотрим. Как вести себя будете.
Приду, Миша, не волнуйся, и с планом у нас все будет в порядке, ты не думай, не волнуйся.
Оставшись один, Тарасов перебирал в памяти детали беседы, обдумывал вопросы, которые обязательно надо будет выяснить завтра, и все больше нервничал. Но однажды, когда врач, как обычно, выпроводил Коровина, Михаилу Федоровичу стало плохо.
Поднялась температура. Разболелись раны. Застонал. Ему сделали какой-то укол. Боль начала тупеть, но и это не привело к успокоению. Пугали кажущиеся безнадежность и безысходность
Потом началась нервная дрожь. Мысли одна противнее другой приходили в голову, казалось, надвигается какая-то новая беда.
Наверное, Коровин приходил прощаться Едут А кто же вместо меня?.. Сам виноват Спишут теперь совсем, куда я тогда?
Не выдержал одиночества:
Сестра! Няня!
В дверь вошла невысокая худенькая женщина, с простым добрым лицом и чуть раскосыми глазами, одетая в плотно завязанный на все тесемки халат. Остановилась сзади, у изголовья.
Что, больной?
Скажите мне, только правду, вы же знаете! Сегодня, Коровин прощаться приходил? Больше не придет? Уезжают, а? Не бойтесь, я от правды не подохну, а подохну, так не по вашей вине, задыхаясь от волнения, почти выкрикивал Тарасов. Зачем он здесь врал, что завтра придет. Ну! Говорите же!
Осторожно, чтобы не причинить боли, женщина, подтянула на нем одеяло. Потом чуть дрожащей рукой поправила выбившуюся у него' из-под повязки челку.
Тарасов дернулся, как бы стараясь оттолкнуть ее от себя.
Да оставьте вы! Почему молчите?
Она положила ему руку на лоб. Больной повернул глаза, еще не привыкшие к темноте:
Ты?!
Жена глядела на него ласковыми и встревоженными глазами.
Молчи и лежи спокойно, буря ты моя!
Нинка! Родная! Откуда ты?! Когда приехала?
Неделю, на другой день, как тебя сюда угораздило Да молчи же, хватит!
Не уходи только Сколько рассказать нужно!
Никуда не уйду, а докладов твоих я за эту неделю наслушалась. Ночи напролет.
Родная! А как же теперь?
Никуда твой Ванечка не уезжает и никого вместо тебя пока не взяли. Хотя ты, конечно, того не стоишь Говорил же, что работу и Коровина своего больше всего любишь. Завтра увидитесь.
Неужели такое говорил?
Прекрати разговоры, а то уйду, до завтра не приду! Теперь не страшно. Сам хвастался«сильный, не подохну».
Молчу, молчу. Но весна ведь. В поле пора!
Других вопросов у тебя для жены нет?
Ну прости, хорошая! Я же не хотел обидеть.
Да будешь ты слушаться или нет?
Но теперь остановить его было уже невозможно. Забыв о боли, он притянул к себе жену, прижался к ней головой, и пока не заснул у нее на руках, шептал сам, а главное, слушал нежные, добрые слова. Впервые за много дней болезни он действительно спал крепко, без бреда и кошмаров.
Коровин приходил аккуратно каждый день, но теперь его уход не был так чувствителенрядом неотлучно находилась Нина. Несколько раз заглядывал Буров и другие сотрудники конторы. Алексей Алексеевич приносил баночки с каким-то особенным вареньем и доказывал необходимость замены всех лекарств смесью алтайского меда с ягодами («лучше тертыми, чем вареными»). Обещал найти и показать какие-то особенно интересные документы.
Когда Тарасову разрешили сидеть на кровати, а затем и на стуле около окна, в беседах с Коровиным начали появляться нотки спора. Правда, он скрывал, что спор вскоре вызывал противную слабость, разливавшуюся по всему телу. Но не спорить уже не мог, и в этом проявлялась близость выздоровления. Тарасов действительно быстро шел на поправку. Ему помогала не только забота окружающих, но еще больше непреодолимое желание скорее встать в строй.
Наступил день, когда после обычного рассказа о событиях дня, о грузах, упакованных к отправке, Коровин развернул планы предстоящих маршрутов. Он пришел после окончания рабочего дня, и в палате чувствовались сумерки. Но Тарасов заметил: