Так это же новые!
Да, сделали вот.
А те?
Размокли вконец. Разве я не говорил?
Нет!
Папку твою тогда они, видно, с собой утащили, на месте некогда было разбираться, но бросили за соседним-забором и угодили прямо в лужу.
Слушай, Ваня! Тарасов поднялся со стула. Не планы ли им были нужнее, чем я?
И мы так сначала подумали. Но когда нашли, убедились, что был просто грабеж. Видно, бандиты думали, что у тебя в папке деньги. Все бумаги до единой целы. Вышвырнули ее, даже завязки твоим узлом завязаны.
А, может быть, не успели?
Чепуха! Кто им мешал? Унесли бы папку и все.
Кто их знает. Это сразу стало бы ясно.
Ну хорошо. Могли выбросить ее через день-два. Папку же утром нашли. Почти там, где тебя свалили.
Если так, Тарасов облегченно вздохнул, ладно! А что на воле?
Скоро реки вскроются. Идти скоро.
А кто? Ты?
Опять начинается!
Нет, серьезно, кто за начальника?
На Павла молись. Он обо всем договорился. Тебе еще недели две-три надо лечиться, а потом в тайгу. Но при условии, что поначалу будешь слушаться и сидеть на базе. Мы пойдем вперед. Подберем людей, проверим их маленько на близких точках. Весь груз подойдет. Тогда и ты догонишь.
Лучшего лекарства придумать было невозможно. Теперь удерживать Тарасова в больнице стало еще труднее. Почти ежедневно происходили стычки с врачом.
Вы же толком ходить не сумеете, ворчал старик.
Что вы, доктор! бодро отвечал Тарасов. Я отлично себя чувствую. А как только попаду на свежий воздух, сразу сил прибавиться в десять раз.
А потом назад, опять на месяц, а то и больше.
Нет. Такого не случится.
«Не случится». Я просто не имею права вас отпустить.
А держать здорового бездельника в больнице за казенный счет имеете право? сердился Тарасов. Написать бы на вас, куда следует, все права были бы на месте.
Ну, ну! улыбался старый доктор. А не думаете ли вы, юноша, что я лучше вас знаю, насколько вы здоровы?
А я докажу.
Хорошо. Соберем консилиум.
Давайте.
Конечно, никакого консилиума врач не собирал, и на завтра спор разгорался с новой силой.
Наконец мольбы Михаила Федоровича были услышаны. Он перебрался к Коровиным, где все это время жила Нина, а вскоре появился и в «Буровой конторе». Но состояние здоровья Тарасова все же продолжало волновать не только окружающих., но и людей, руководивших всеми ревизионными работами на Алтае. Спорили, можно ли посылать его в полечеловека, едва оправившегося после тяжелого ранения. Снова вносилось предложение оставить на работе в конторе экспедиции. Опять заступился Буров. Он убеждал, что через некоторое время Тарасов вполне сможет налегке догнать свою партию. В первые дни работой будет руководить Коровин, безусловно способный справиться с такой задачей, тем более что ее предполагалось начать на участке, который он знает вдоль и поперек.
Несколько дней письма Бурова оставались без ответа. Наконец с его доводами согласились, и Тарасов был вызван в Усть-Каменогорск, где находилась главная база всех партий экспедиции. Оттуда должен был начаться дальнейший путь вверх по Иртышу.
Особенно довольна этим вызовом была Нина. Едва добравшись до Усть-Каменогорска, она узнала о несчастье с мужем и вынуждена была оставить там у добрых людей маленькую двухлетнюю дочку. А сейчас готова была лететь туда на крыльях На днях она получила известие, что во время очередной прогулки девочка простудилась.
На следующий вечер Тарасовы сидели в поезде узкоколейки.
Ритмичный стук колес и покачивание вагона быстро убаюкали Тарасова, растянувшегося на нижней полке. Нина стояла у окна, оставшегося открытым с момента прощания с гостеприимными риддерцами. Резкий встречный ветер бил в лицо и немного успокаивал. Но вместе с темнотой наступал холод. Окно пришлось закрыть.
Поезд медленно двигался по узкой долине реки Убы. Склоны ее здесь покрыты каменными осыпями, состоящими, то из громадных глыб, то из тонкого щебня. Каждая такая осыпь в перегибах рельефа превращается в каменный поток. Ниже, к подножию склона, быстрее других скатываются крупные камни, выше располагаются средние по размерам, а еще выше, у истоков такой «реки», лежат самые мелкие обломки.
Местами голые скалы нависали над железнодорожным полотном или стояли почти вертикально. Камни были разбиты множеством трещин, то зияющих, то еле заметных, но идущих по каким-то определенным направлениям и придававших картине еще более угрюмый вид.
Только на некотором удалении от дна долины склоны были покрыты лесом. Лишь иногда лес подходил вплотную к железнодорожному полотну.
В самой долине леса давно вырублены. О их былом величии можно было судить по рассказам старожилов и многочисленным пенькам от зимней порубки, когда дерево срезают на уровне снегового покрова. Пеньки создавали своеобразный ландшафт, как бы подчеркнутый отдельными сохранившимися деревьями. Наверное, у лесорубов не поднялась рука на этих красавцев. Летом «пеньковый ландшафт» несколько маскировался кустарниковой порослью и высокой травой.
Долина постепенно расширялась, и Нина думала, что именно так должна расширяться жизнь каждого человека. В мыслях она перебирала прожитое.
Девушка из простой крестьянской семьи рано узнала цену куска чужого хлеба. Сначала нянька, а потом батрачка. Детство Да было ли оно? В памяти остались только отдельные картинки, обрывки воспоминаний.
Мать каждый день, как на службу, ходила убирать квартиру священника, довольствуясь в качестве оплаты подачками, раздававшимися в зависимости от настроения. Иногда мать брала Нину с собой. Однажды ей там удалось увидеть наряженную елку. В отблеске свечей искрились шары, бусы, золотой дождь. Когда отогнали от порога гостиной, она разревелась. Даже дома продолжала плакать, пока отец не пообещал научить, как разукрасить елочку, что росла у них под окнами.
Эх ты, рева! успокаивал отец. Та елка постоит неделю, осыплется, ну и в печку. А твоя всегда зеленая будет.
А игрушки, бусы где взять? всхлипывала Нина.
Сделай сама!
А я не умею! и новый поток слез.
Вместе сделаем. Да посмотри, как твою елку дед-мороз разукрасил!
И правда. Елка, осыпанная снегом и освещенная луной, была куда более гордой и красивой, чем та в гостиной.
На следующий день к снежному убору прибавились какие-то тряпочки, кусочки жести и стекла. Из снега вылепили деда-мороза, Снегурочку и зайчишек. Расставили их под елкой. Все ребята с улицы старались что-нибудь сделать, чтобы «дворовая елка» стала еще краше.
Вслед за елкой Нина вспомнила школьное крыльцо. Именно крыльцо.
Когда пошла в школу старшая сестра, Нина стерпела. Но когда туда же, один за другим, отправились и оба ее брата, она не выдержала и тайком тоже побежала в школу.
Учитель прогнал Нину «за недостатком возраста и малым ростом». Она села на крыльце, сжалась в комочек и просидела так до самого конца уроков. Ее шубенка «на рыбьем меху» быстро промерзала насквозь Вскакивала, хлопая в ладоши, несколько раз пробегала по двору, прижималась носом к стеклу, стараясь увидеть что-нибудь внутри заветной классной комнаты, а если прогоняли, снова усаживалась на крыльце.
Так продолжалось изо дня в день. Она появилась на своей позиции даже после солидной «лупцовки» дома, явившейся результатом жалобы старшей сестры. Учитель убедился, что ему не удастся так просто отделаться от «настырной» девчонки, и, сделав вид, что смилостивился, разрешил ей войти в класс.
Расчет был простой: девчонке скоро надоест, пребывание в классе покажется скучным, и она убежит сама. Но, когда Нина вытащила из своего узелка пачку обрывков бумаги и кусочки бересты, на которых были выполнены «все уроки за прошедшие дни, ее оставили в школе.
В памяти всплывали первые встречи с Михаилом. Он казался таким «трудным» и таким хорошим Потом она работала коллектором в геологической партии, ездила с ним вместе в тайгу. А теперьдочка! Сколько переживаний связано с ней. И вот это Маленькое, родное им обоим существо пришлось оставить у чужих людей. Известие о несчастье с мужем было настолько страшным, что она не могла поступить иначе. Хорошо, что все так кончается. Да, никогда она не думала, что город может быть страшнее тайги.