Заранее не угадаешь, что именно. Еще ни один рыбовед не изучал ни этой, ни других речушек между Эль-Дике и Атрато. А ведь здесь, в солоноватой воде, обитатели мангровых болот встречаются с жителями сине-зеленой морской пучины.
Осторожно отвязываю веревку и начинаю тянуть. Не идет, зацепилась то ли за корень, то ли за корягу. И есть лишь один способ выбрать ее так, чтобы не порвать: нырнуть в затон, нащупать руками, где держит, и отцепить. Потом собирай сеть и выплывай с нею на берег.
Днем я и в море ловлю такой сетью. Ночьюнет: слишком часто я видел длинные веретенообразные тела с острыми спинными плавниками. По ночам хищницы частенько заходят на мелководье, просто удивительно, как они там не застревают. Знаю, знаю: акулы трусливы, но кто видел рыбаков с откусанными руками или ногами, тот дважды подумает, прежде чем ночью лезть в море. Недавно у самой Картахены серая донная акула средь бела дня на глазах у людей прикончила человека. Это второй случай за три года.
Но сюда, в устье реки, акулы не заходят: бар не пускает. И вообще они предпочитают простор. Хотя некоторые, скажем рыба-молот, не боятся пресной воды и поднимаются далеко вверх по большим рекам.
Словом, здесь можно рискнуть окунуться ради хорошего пополнения коллекции или доброго обеда. Разуваюсь и еще раз свечу, чтобы точно знать, как идет сеть. Прилив, наверно, сдвинул ее, а когда плаваешь с сетью впотьмах, ничего не стоит запутаться.
Между корнями больших мангровых деревьев, там, где над водой горбом выдается темный ил, мерцает багровая искорка. Теперь мне понятно, почему в том месте ил лоснящийся и влажный, а не сухой и потрескавшийся.
Кажется, что между корнями тлеет сигарета, но я-то знаю, в чем дело, сто раз видел такие искры и раз сорок гасил их пулей.
Сейчас я ни за какие деньги не полезу в затон.
Эта искраглаз. Днем он холодно-зеленый, с вертикальной щелочкой зрачка. И сидит этот глаз на длинном заостренном рыле с огромной пастью, ощетиненной острыми зубами.
Человек, почти двадцать лет проживший в тропиках, и не в городах, а большей частью по соседству с дикими дебрями, даже в самой сельве, не скажет вам, что не боится ничего на свете. Я с великим почтением отношусь по меньшей мере к трем животным, не считая морских чудовищ. Двух из нихогромного паука и тридцатисантиметровой сколопендрыздесь, в царстве мангров, нет. Зато тут обитает остроносый крокодил с узловатой спиной и сплющенным с боков желто-зеленым хвостом. Это он сейчас смотрит на меня.
Между нами прочная вражда. С моей стороны даже ненависть, ненависть, коренящаяся в страхе. Дважды у меня на глазах крокодил пытался схватить рыболова. Это было ночью. И только удачей можно объяснить, что оба раза у меня было оружие и дело обернулось плохо для хищника. Был и такой случай: я застрелил старого крокодила, о котором говорили, будто бы он за несколько дней до этого утащил маленького мальчика. В желудке зверя я нашел неопровержимые доказательства. И я видел глаза матери этого мальчика. С тех пор я не испытываю ни малейших угрызений совести от того, что убил пятьдесят шесть взрослых крокодилов. Напротив, я надеюсь, что эта цифра возрастет еще больше! Изо всех сил постараюсь!
Не спуская взгляда с бронированного ящера, отхожу к коряге, где лежит трехстволка, и проверяю, заряжен ли третий ствол длинным коническим патроном.
Потом иду к кустам на берегу затона, кладу ружье на развилку дерева, ставлю переключатель на пулю, взвожу курок и свечу фонариком туда, где притаился враг.
Неудачно лежит, прикрыт корнями. А в голову стрелять не хочется. Днем-то можно бить почти с математической точностью. Ночью совсем другое дело: не та верность, а патроны калибра 9,3 X 72 не растут на деревьях, особенно теперь, когда политические столкновения и гражданская война в стране сделали официальный импорт почти невозможным.
Надо бить в сердце или в шейные позвонкиэто смертельно для любого зверя.
Выжидаю несколько секунд Чудище начинает двигаться. Медленно, не торопясь, дюйм за дюймом. Теперь мушка смотрит как раз куда надо: позади лопаток. Сноп огня из ствола долетает чуть ли не до середины затона.
Естественно, я ослеплен вспышкой и с полминуты ничего не вижу, только слышу.
Вялые удары хвоста плеска нет. Все как и должно быть.
Но слева от меня, за редкими кустами, что-то большое, грузное срывается с места и ныряет в другую заводь в гуще мангров. Слышу не испуганные скачки капибары и не бег косматого четвероногого охотника, а непрерывное «шлеп-шлеп-шлеп», тонущее в протяжном шорохе, и в заключениедолгий, глухой всплеск.
Кто слышал этот звук, да еще ночью, непременно узнает его. Это бежит крокодил, привстав на коротких лапах: живот оторван от земли, хвост приподнят, только самый конец волочится. Когда крокодил бежит вот так, берегись и пасти его, и хвоста.
Зрение вернулось ко мне, я перезаряжаю ружье, выключаю фонарик и обуваюсь. Потом опять направляю луч фонаря через болото и черный затон на корни, где лежит, свесив голову к воде, убитый крокодил.
Больше нигде не видно красных глаз. Но сеть все равно подождет до рассвета. Где-то в немом мраке среди ила, искривленных корней и черной воды прячется по меньшей мере еще один бронеящер.
Опасен тот крокодил, которого не видишь, о котором не знаешь, где он
Тщательно прячу накидку и мешок с уловом в кустах, затем, не включая фонарика, по относительно твердой полоске земли под высокими деревьями «белых» мангров иду в глубь леса. Из почвы торчат тысячи ростков толщиной в палец и высотой до двадцати сантиметров. Получается своего рода толстый ковер, который засасывает ногу. Чтобы двигаться более или менее бесшумно, надо поднимать ступню прямо вверх и так же прямо опускать.
А впереди непрерывный шорох. Это улепетывают полчища укакрабов-скрипачей. Они не очень-то прыткие, наверно, их нетрудно поймать. Почему же иногда земля в манграх местами чуть не сплошь покрыта ими? Что-то защищает их от хищников. Может быть, отвратительный вкус? Я ни разу не видел, чтобы кто-нибудь из здешних «крабоедов» ловил их.
А до чего же они потешны! У самца одна клешня намного крупнее другой, она почти равна панцирю, ширина которого от силы четыре сантиметра. Подойдешь близкокрабик начинает угрожающе размахивать большой клешней, но ведь это чистое надувательство: она слабая. Они и самкам тоже машут. У тех нет такой клешни, и их почему-то видно гораздо реже.
Лес расступился. Передо мной мелкое озерко; из воды тут и там торчат деревья. Свечу на одно из нихтемнозеленая крона точно накрыта шапкой снега. Это белые цапли. Луч света будит несколько птиц, и они улетают с хриплым криком.
Дальше, на ветвях мертвого дерева, будто черные наросты, прилепились пять-шесть спящих бакланов. На самой макушке сидит молодой бурый пеликан с белым брюшком.
Луч скользит вдоль опушки кустарника. Сверкнули два зеленых глаза: хищник. Похоже, идет в мою сторону. Выключаю фонарик и жду. Через минуту опять включаю.
Шагах в двадцати от меня зверь с лисицу величиной. Присел, косматый хвост приподнят, уши настороже. Морда острая, хитрая, пальцы длинные, растопыренные, такими удобно хватать и держать.
Енот, видно за крабами вышел. Фонарик ослепил его, он растерялся, вот и присел.
Интересно, как по-разному хищники реагируют на электрический свет. Кошка ягуарунди прижимается к земле, серая лиса Urocyo или убегает, или стоит на месте, угрожающе скаля зубы. Куница таира разевает пасть в бессильной ярости.
А енот ведет себя спокойно. Если свет далеко, не мешает ему, он сядет и накроет хвостом передние лапы, словно довольный кот. Посидит, посмотрит, идет дальше охотиться. Изо всех четвероногих охотников приморского края он самый добродушный. Может быть, потому, что ест преимущественно ракообразных, хотя не прочь и цыпленка стащить. От собак он отбивается геройски.
Ну, хватит мешать ему, пусть охотится. Выключаю фонарик и иду дальше, в глубь мангров. Лунный свет просачивается между ветвями, рисуя причудливые узоры на иле, где мягком и влажном, где сухом, потрескавшемся.
Тихо в лесу, мертвая тишина. У меня толстые резиновые подметки, а шуму от них, кажется, как от поезда. Временами останавливаюсь и прислушиваюсь, затаив дыхание. Ни птичьего писка, ни любовного кваканья жаб. Ни одно насекомое не нарушает безмолвия скрипом своего хитинового инструмента.