Маяковский сидел в зале и всё это выслушивал.
Грузинов тоже выступал, более или менее удачно распесочивая символистов, акмеистов и снова футуристов. Тут-то с галёрки и подал голос Маяковский:
Незаконнорождённые эпигоны футуризма разговорились!
Его вызвали на сценуон с удовольствием объявился, огромный. И в силу того, что Есенин ещё не сошёл со сцены, разница между ними была слишком очевидной.
Есенин, впрочем, не сдавался:
Вырос с верстудумает, мы испугались! Этим не запугаешь! Вы пишете агитезы, Маяковский!
А выкобылезы, тут же бесподобно парировал Маяковский.
Есенин снова читал «Сорокоуст». Видимо, какая-то часть публики слышала поэму впервые, поэтому после предложения отсосать у мерина опять поднялся дикий шум, свист, гомон, едва не началась потасовка.
Брюсов изо всех сил тряс колокольчиком и вопрошал:
Доколе мы будем бояться исконно русских слов?
Когда кое-как удалось установить тишину, Валерий Яковлевич резюмировал:
Надеюсь, вы мне верите. Это лучшие из стихов, что были написаны за последнее время.
Есенин, в сущности, к Брюсову равнодушный, слова эти запомнит.
Приговор современной поэзии по итогам вечера имажинисты вынесли обвинительный.
Помиловали только пролетарскую поэзию. Имажинисты всё ещё надеялись перековать пролетарских поэтов в свою веру.
* * *
После вечера Есенин увидел за кулисами Галю Бениславскую.
Чувствуя себя победительно, шагнул к ней, глядя в глаза.
Галя вспоминала: «Мелькнула мысль: Как к девке, подлетел почувствовала, что надо дать отпор»
Сказала ему:
Извините, ошиблись.
Он-то знал, что не ошибся.
«В этот вечер, записывает Бениславская, отчётливо понялаздесь всё могу отдать: и принципы (не выходить замуж), итело (чего до сих пор даже не могла представить себе), и не только могу, а даже, кажется, хочу этого».
Кем была эта Галя?
Ей было 22 года тогда, она родилась в 1897-м, 16 декабря.
Грузинка по матери, француженка по отцу, которого звали Артур Карьер. Родители развелись, когда дочери было пять лет. Потом мать страдала психическим расстройством. Галю взяла сестра матери, давшая девочке фамилию своего мужа-поляка Артура Бениславского.
Детство Галя провела в латвийском имении Артура Казимировича, который её обожал.
Отличная наездница и стрелок, она наверняка превосходила Есенина в этом смысле. Охотилась на глухарей, плавала, ныряла, смелая, яркаясорванец в юбке.
Подруга вспоминала: «Великолепна была Галя, когда садилась на козлы и, натянув поводья, щегольски выставив локти, гнала запряжённую пару по широкой пыльной дороге»
Начала учиться в пансионе в Вильно, а закончила в Преображенской гимназии, в Петрограде. Училась отличнозолотая медаль на выходе.
В Петрограде стала театралкой, постоянной посетительницей Эрмитажа и Русского музея. С 1917 года состояла в партии большевиков, выступала на митингахсмелая, деятельная, с обострённым чувством справедливости.
В конце сентября 1917-го вдруг переехала в Харьковискала приключений.
Харьков заняли белые; она пошла через фронт, пытаясь добраться к своим.
Её задержали, привели в деникинский штаббольшевичку, в партии состоит! Всё могло открыться, а там Россия какая? правильно, маленькая! Её приёмный отец Артур Казимирович Бениславский служил у белых.
Говорит:
Здравствуй, доченька, какими судьбами?
Немая сцена. Дочь бросается к отцу, офицеры поздравляют, все растроганы.
Часом позже, уединившись, Галя рассказала отцу правду.
Артур Казимирович, добрая душа, всё понял и принял.
Пошёл на риски переправил приёмную дочь к красным, выдав ей удостоверение сестры милосердия Добровольческой армии.
На другой стороне её, естественно, арестовали красногвардейцы по подозрению в шпионаже. Она сказала, что за неё могут поручиться товарищи из Москвы. Но где Москва и где Харьков, кто ж туда поедет спрашивать?
Не расстреляли её по совершенной случайности. Ещё одна абсолютно литературная, но тем не менее реальная детальмолодой красноармеец вдруг заявил: «С такими глазами не бывает предательниц, ребята. Давайте ответ из Москвы ждать!»
Три месяца она просидела в тюрьме. Ответ из Москвы пришёл, выпустили.
Приехав в Москву, устроилась работать секретарём сельхозотдела Особой межведомственной комиссии.
На фотографиях Бениславская миловидная, своеобразная. Уверенно-лукавый взгляд исподлобья, сросшиеся брови. Говорят, у неё были бирюзовые глаза; Мариенгоф напишет«галочьего цвета». Она была очаровательна, очень добродушна, уверенно и грациозно двигалась. Знакомые восклицали: «Казачок, казачок!»
Мужчин у неё к двадцати двум годам не былонесмотря на все злоключения и путешествия, Галя оставалась девицей.
После двух шумных имажинистских выступлений она и её ближайшие подруги Аня Назарова и Янина Козловская стали постоянными посетительницами «Стойла Пегаса».
Есенин, конечно же, еёименно еётам видел, но, получив за кулисами от ворот поворот, некоторое время подойти не решался.
Однажды всё-таки оказался у столика, где сидела Галя, и сказал улыбаясь:
Ну нельзя же так. Вы же каждый вечер сюда приходите. Давайте я скажу на входе, и вас будут пропускать сюда бесплатно. Говорите фамилию.
Стоимость входного билета в «Стойло Пегаса» поднималась до четырёх тысяч рублейденьги обесцененные, но сумма всё-таки весомая. Понятно было, что девушки просаживают всё жалованье на походы к поэтам.
Галядаром что уже влюблена в Есенинасразу раскусила его хитрость: фамилию хочет узнать! и назвала сразу три фамилии: Назарова, Козловская, Бениславскаядогадайся сам, кто есть кто.
Есенин сообщил на входе, что три эти девушки имеют право на свободное посещение «Стойла Пегаса».
Так в его жизни появилась Галя.
Той же осенью в Москву приехала Женя Лившиц.
Итого: Эйгес, Вольпин, Бениславская и Лившиц. Надо было как-то со всем этим разбираться.
С Эйгес роман заканчивался, но никакой другой всё никак не начинался, хотя давно пора было.
В конце ноября, даря Вольпин книжку «Преображение», Есенин снова написал: «Надежде Вольпин с надеждой»
Она ему:
Сергей, да вы мне так уже подписывали книжку в прошлый раз.
В раздражении Есенин взял и дописал: «с надеждой, что она больше не будет надеждой».
С Лившиц встретился, у них возобновились самые доверительные дружеские отношения, но во что-то большее не перерастали.
После их не очень частых встреч Женя иной раз спрашивала, устно или в записочке: «Серёжа, милый, я вас ничем не обидела?»
И что тут ответишь?
* * *
В итоге Есенин снова стал жить с Мариенгофом, в том же доме в Богословском переулке, но в другой квартире. Но обживаться начали так серьёзно, словно теперь уж точно никуда съезжать не собирались.
Понемногу начал складываться их быт, в целом не характерный для той эпохи и вообще не очень ассоциирующийся с поэтической жизнью.
Экономка Эмилия, борзая собака Ирма (главноене перепутать), обеды из трёх блюд, накрахмаленные воротнички; никакие гости в дом без приглашения не попадают.
Мариенгоф констатирует: «Оба мы необыкновенно увлечены образцовым порядком, хозяйственностью, сытым благополучием».
Одевались одинаково: белые куртки из эпонжа, синие брюки и белые парусиновые туфли.
В те годы уже существовало понятие «золотая молодёжь»; Есенин с Мариенгофом становились не просто её олицетворением, новождями.
Передвигаться только на извозчиках, иметь своих портныхкульт своеобразной удачливости: да, мы такиезавидуйте.
В каком-то смысле такое их поведение тоже было вызовом не только многочисленным завистникам, но и самой эпохе.
Ты, эпоха, с нами так, а мы с тобойвот так.
Что-то, Толя, мы заскучали в этой Москве, не поехать ли нам посмотреть что-нибудь красивое, ещё нами не виданное?
Может быть, Париж, Серёжа?
Так уж сразу Париж. Давай что-нибудь поближе.
14 декабря Есенин, Мариенгоф и официально вернувшийся в состав имажинистской группы Рюрик Ивнев пишут заявление на имя Луначарского с просьбой разрешить двухмесячную командировку в Эстонию и Латвиюестественно, в целях пропаганды современного революционного искусства.