Рациональных объяснений этот апокалипсис не имеет: вместо жеребят теперь грузы таскают паровозыразве это плохо?
Но у Есенина смерть приходит к природе вообще, в том числе к природе вещей.
Оттого-то в сентябрьскую склень
На сухой и холодный суглинок,
Головой размозжась о плетень,
Облилась кровью ягод рябина.
Оттого-то вросла тужиль
В переборы тальянки звонкой
И соломой пропахший мужик
Захлебнулся лихой самогонкой.
Причин он ещё не знает до конца, но предчувствует ужасную беду. Нет места в этом мире ни рябине, ни мужику.
Начинается поэма с отборной брани:
Трубит, трубит погибельный рог!
Как же быть, как же быть теперь нам
На измызганных ляжках дорог?
Вы, любители песенных блох,
Не хотите ль пососать у мерина?..
Мерин проиграл соревнование с «железным гостем»надо ж его как-то утешить.
Есенин обращается к читателю, будто находясь уже на той, смертной стороне, где не ведающий о своей погибели жеребёнок ещё играет, где мы все собралисьмерин, рябина, мужик; «погибельный рог» трубит нам скорую гибельи что мы можем сказать вам?
Только это!
Когда в Политехническом прозвучали эти первые строки, публика взбунтовалась, раздались крики, часть зала отказалась слушать поэму.
Есенин стоял на сцене, на столетак лучше было видно, не уходя, но и ничего не говоря.
Брюсов смотрел на него из-за кафедры. Маяковский и Пастернак помалкивали, ожидая, чем кончится дело.
Шум не прекращался.
Тогда на сцене появился Вадим Шершеневич, обладавший мощнейшим голосом, и прокричал:
Я стащу всякого, кто заберётся на этот стол, пока Есенин не дочитает! Есенин будет читать!
И ведь послушались.
* * *
При том образе жизни, что был избран имажинистами, остаётся удивляться, как они вообще умудрялись долгое время существовать параллельно пенитенциарной и репрессивной системе, с ней не пересекаясь. Скандалы и потасовки; сомнительные знакомства; откровенные аферы с салон-вагоном; десятки тысяч экземпляров поэтических книг, изданных на неизвестно откуда взявшейся бумаге; сомнительная бухгалтерия их книжных лавок и кафе; помещения в «Стойле Пегаса», сдаваемые проституткам, и т. д., и т. п. Их запросто могли упечь всей компанией сразуи в этом не было бы ничего от советского террора: исключительно соблюдение законности.
Им до поры везло.
С Шершеневичем в прошлый раз обошлось; теперь пришёл черёд Кусикова и членов его семьи: отца, сестры Тамары и брата Рубена.
12 сентября 1920 года в ВЧК поступил донос: «В семье Кусиковых, проживающих по адресу Б. Афанасьевский переулок (Арбат) в доме 30, есть один сын по имени Рубен. Он бывший деникинский вольноопределяющийся, служил в деникинской армии в Дикой дивизии, в Черкесском полку. В один из боёв с красными войсками был ранен в руку
Мне он рассказывал, как их дивизия зверски расправлялась с нашими красноармейцами, когда они имели несчастье попасть к ним в плен, и как он жалеет, что из-за раны не мог уехать со своими друзьями к Врангелю при приближении наших войск».
Сюжет! Рубен Кусиков воевал за белых, Сандро Кусиков воевал за красных, а Есенин живёт в их доме.
В первых числах октября провели обыск. У Бориса Карповича Кусикова были изъяты 65 тысяч царских денег, мануфактура и две бутылки спирта. Сандро и Тамару арестовали.
Но, на удачу, в октябре в Москве оказался Яков Блюмкин, вернувшийся из персидской командировки, и добился их освобождения.
Однако 18 октября ВЧК выписала ордер на очередной обыск в квартире Кусиковых, причём в отдельной записке от уполномоченного секретного отдела ВЧК комиссара Вилиса Штейнгардта значилось: «В квартире оставить надёжную засаду».
При иных обстоятельствах могли всех перестрелять.
В ночь на 19-е засада дождалась Сандро, Рубена и Сергея Есенина.
Произвели ещё один обыск. У Бориса Карповича на этот раз изъяли 530 тысяч рублей (похоже, бывший владелец магазина в Армавире был оборотистым человеком), у Сандро30 тысяч, а у Есенина при себе не было ни рублятолько документы.
Итюрьма ВЧК.
Разговоры о недавних обысках в дни до ареста наверняка шли, и Есенин был более или менее в курсе событий. Так, он предполагал, что доносы на Кусиковых пишет их дальний свойственник, старший брат бывшего мужа Тамары Владимир Бакалейников, композитор и дирижёр балетных постановок Большого театра.
Историю о нём стоит рассказать.
Брат Владимира Бакалейникова Александр через Сандро Кусикова познакомился с его бывшим сослуживцем по Красной армии, действующим командиром одного из подразделений. Командир предложил Александру службу в качестве музыкантадолжно быть, руководителя полкового оркестра. Во время отпуска Александр прошёл конкурс на место альтиста в Большом театре и решил в Красную армию не возвращаться. Командир не на шутку обиделся, инсценировал арест и стал угрожать расстрелом. Психика у Александра оказалась не самая крепкая, и он сошёл с ума.
Тамара с сумасшедшим мужем развелась. Развод проходил в жутких скандалах с Бакалейниковыми.
Тем не менее в материалах дела никакого подтверждения участия Владимира Бакалейникова в аресте Кусиковых и подвернувшегося Есенина нет. Зато сам случай характерныйготовый сюжет для жуткой, будто бы надуманной, но вполне реальной повести. Большой театр, красные командиры, альтисты, поэты, черкесская красавица и актриса Тамара, отец-миллионер, брат-белогвардеец, пытавший красноармейцев
19 октября Есенина вызвали на первый допрос.
На вопрос о роде занятий ответил, что как литератор публикуется в «Известиях Советов рабочих и крестьянских депутатов», что было не совсем правдойон очень давно там не публиковался. На вопрос об образовании«Высшее. Филолог», что тоже было ложью. Когда спросили: «Чем занимался и где служил до Февральской революции?»сказал: «С 29 августа 1916 года по Февральскую революцию сидел в дисциплинарном батальоне», причём повторил эту ложную информацию, отвечая на вопрос о судимостях: «Четыре месяца в дисциплинарном батальоне».
Смысл этих уловок прост. Есенину важно максимально поднять свой престиж: публикуется в «Известиях», высшее образование, пострадал от прежней властивсё равно никто уже не проверит.
На следующем допросе Есенин пойдёт ещё дальшескажет, что «за оскорбление престола был приговорён к одному году дисциплинарного батальона».
Если бы его продержали ещё несколько дней, мог бы признаться, что участвовал в низложении императора.
В остальных показанияхкогда речь пошла о существе дела, Есенин был точен в формулировках. Он всячески выгораживал Сандро Кусикова, рассказывал, что и его товарищ, и он сам очень ценят советскую власть: «Каковы бы проявления советской власти ни были, я считаю, что факты этих проявлений всегда необходимы для той большой цели, что несёт коммунизм».
В арестантской карточке в графе «партийность» со слов Есенина напишут: «Имажинист».
Такая самоаттестация в тюрьме ЧК, дорогого стоившая для всей их компании, явственно демонстрирует, насколько серьёзно Есенин относился к своей поэтической школе.
Продержат его восемь дней. По уверениям Есенина, кормить не будут вообщетолько один раз дадут яблоко.
Следователь Вилис Штейнгардт будет вести себя по-хамски.
25 октября Яков Блюмкин напишет поручительство за Есенина: «беру на поруки под личной ответственностью ручаюсь в том, что он от суда и следствия не скроется».
В партбилете Блюмкина значилось: ЦК Иранской коммунистической партии, и он по статусу мог позволить себе выступить поручителем.
Сандро и Рубена тоже отпустят, но месяцем позже, в конце ноября, и тоже по ходатайству Блюмкина. На Сандро точно ничего не было, а Рубен сумел убедить, что служил на самом деле в Красной армии, а у белых был только в плену. Обратного следователь доказать не смог. Рубен, скорее всего, всю свою белогвардейскую историю выдумал. Они с братом были те ещё фантазёры.
Есенин к тому моменту уже сочинил частушки по поводу следователя Штейнгардта и распевал их в гостях у скульптора Конёнкова:
Эх, яблочко
Цвету ясного.
Есть и сволочь по Москве
Цвету красного