Чудом выходившая их с Есениным сына, на необъяснимых запасах внутренних сил перенесшая собственные болезнисначала брюшной тиф, потом сыпной тиф, потом волчанку, едва выкарабкавшаяся, Райх реагирует на появление Мариенгофа удивительным образом. Не отворачивается, как от прокажённого, от «его» друга, не требует передать Есенину, чтобы он сгорел в аду. Напротив, почти униженно просит:
Сергей не видел сына. Пусть зайдёт к нам в вагон, посмотрит.
Она продолжала любить своего мужа! Невзирая ни на что.
Маленькому Косте Есенину к тому моменту было уже пять с лишним месяцев.
Мариенгоф бросился к Есенину:
Слушай, там Зинада, да, твоя Зина. Зовёт посмотреть на вашего ребёнка.
Есенин сразу:
Не пойду. Не на что и незачем смотреть.
Мариенгоф, каким бы ни был циником, и то был озадачен:
Ну как так, Сергей? Пойдём, что ты
Еле уговорил.
Есенин взял Анатолия с собой, чтоб не было сцен.
Зинаида благоговейно развязала тесёмочки:
Вот, смотри, твой.
Есенину глянули, уже отворачиваясь, бросил:
Чёрный Есенины чёрными не бывают.
И вышел из вагона.
Мариенгоф пожал плечами и пытался извиниться.
Райх рыдала.
Через минуту её поезд пошёл на Москву.
Есенин через пару дней напишет Александру Сахарову: «Встретишь там Зинаидудай ей денег. Тысяч тридцать. Она нуждается».
Ещё парой дней позже Есенин выйдет из салон-вагона прогуляться по привокзальной площади и увидит красного командира в полном обмундировании, внимательно на него смотрящего. Пригляделся к нему: ба, да это поэт Боря Сорокинони учились с ним в университете Шанявского.
Оказалось, Сорокин теперь командир красноармейского полка, только что вернулся с колчаковского фронта.
Есенин его притащит в салон-вагон, напоит чаем, подарит свою «Трерядницу».
Через два года красный командир, демобилизовавшись, станет правоверным имажинистом.
* * *
Жить Есенин и компания так и останутся в вагоне, на железнодорожных путях, совершая оттуда вылазки в город.
В Ростове Есенин немножко приударил за очередной волоокой красоткой, тоже поэтессой, из местной молодёжи. Эту звали Нина Гербстман, публиковалась она под псевдонимом Грацианская. Лет ей было всего шестнадцать. Она была грациозна и красива какой-то совершенно невозможной, сказочной красотой. Это все мемуаристы подтверждали.
Есенин всерьёз подумал: а не жениться ли на ней?
Папа Нины, Осип Гербстман, был доктор и ценитель искусства. У него был ещё сын Александрбудущий пушкиновед и профессор.
У Гербстманов останавливались все известные литераторы, проезжавшие Ростов; ранее здесь уже побывали Городецкий и Хлебников.
Имажинисты планировали устроить большой концерт, они и афиши с собой привезли, и мандат за подписью Луначарского.
Но пробное выступление сделали в местном, ростовском «Кафе поэтов», открытом, с разрешения Луначарского, поэтом Рюриком Роком. Есенина и Мариенгофа там встретили с восторгом. Приём им понравился, и они день за днем посещали и «Кафе поэтов», и Гербстманов.
Пока Есенин переглядывался с Ниной, Мариенгоф сосредоточился на жене Рюрика Рока, Сусанне Чалхушьян, которая писала стихи, и недурные, под псевдонимом Мар.
Неизвестно, догадывался ли Мариенгоф, что псевдоним этой прекрасной молодой женщины, в которую были влюблены все младые ростовские поэты, является сколком с его собственной фамилии. Сусанна его обожала.
Можно задаться и другим вопросом: знал ли об этом Рюрик Рок?
Ростовское путешествие с каждым днём приобретало всё новые краски.
21 июля имажинисты дали концерт в лучшем зале Ростова «Колизей», переименованном в кинотеатр имени товарища Свердлова.
Нина, приходи пораньше, попросил Есенин.
Хотел, чтоб она видела его, готовящегося к поединку.
Результаты превзошли всякие ожидания.
Всё-таки не зря они больше недели разогревали атмосферу в городе.
Да и афиша была просто аховая:
«Первое отделение: Мистерия.
1. Шестипсалмие. 2. Анафема критикам. 3. Раздел земного шара.
Второе отделение:
1. Скулящие кобели. 2. Заря в животе. 3. Оплёванные гении.
Третье отделение:
1. Хвост задрала заря. 2. Выкидыш звёзд».
И внизу: «Билеты расхватываются».
Ни с чем подобным Ростов никогда не сталкивался.
Отдел народного образования пытался концерт запретитьс такой-то афишей! но бумага за подписью Луначарского оказалась сильнее.
Зал был переполнен.
Хотя на афише значился и Колобов, выступали попеременно вдвоём: то рассуждали о поэзии, то читали стихи.
Подачу и драматургию вечера выстроили безупречно.
Мариенгофа принимали тепло, но несколько настороженно.
Есенинские чтения были, пожалуй, самыми успешными в его карьере к тому моменту.
Когда он, ближе к финалу, начал читать свою лирикуподряд шли «Песнь о собаке», «Закружилась листва золотая», «Устал я жить в родном краю», в зале загорелись сотни огоньков: люди держали на вытянутых руках бенгальские огни; было необычно и очень красиво.
По завершении концерта случилась натуральная овация; Есенин никак не мог уйти со сцены.
Слушатели подняли его на руки и вынесли со сцены, под крики и здравицы, на центральную улицу Садовую.
После концерта Есенин позвал Нину в гости в их салон-вагон.
Нина пришла на другой день, с друзьями.
Сняв свой щегольский костюм, Есенин переоделся в матросскую блузу и пошёл к дежурному по вокзалу добывать дрова, чтоб растопить самовар.
Дежурные на матросов реагировали лучше, чем на поэтов.
Нина с восторгом следила за этим карнавалом.
Она вообще была восхищающаяся, восторженная, вся насквозь советская. Маяковского, правда, любила большено Есенину об этом не сказала, а то бы он раздумал за ней ухаживать; зато ей очень нравилось, как имажинисты раскрасили Страстной монастырь, и об этом она сообщила Есенину.
Слухи о их скандалах преград не имели. Что ж, именно этого они и добивались. Кто тут знает, чем занимаются Клюев, Орешин или Клычков? А про имажинистов знают все.
Это было в духе временитак ей казалось.
Пили чай, угощались абрикосами, может быть, целовались. В любом случае на этом всё закончилось.
Есенин подарил Нине две книжки«Харчевню зорь» и «Трерядницу»и фото. Передавая фотографию, пояснил: «Это я снимался для вас».
Мариенгоф свою фотографию поднёс Сусанне Мар.
Из Ростова поехали в Таганрог. Там тоже были чтения, но ростовский фурор не повторился.
Есенина запомнили очень утомлённым.
Хотели выступить в Новочеркасске, но их ещё не случившийся концерт был предупреждён разгромной статьёй в местной газете «Красный Дон»:
«Товарищи! Новочеркасские граждане!
К вам едут люди, чтоб плюнуть вам в лицо Не только плюнуть, но ещё, когда вы будете стирать с лица своего плевок, вытащить из вашего кармана деньги»
Автор своевременного доноса, подписавшийся «Молотобоец», привёл целиком текст афиши, процитировал четверостишие Есенина «Вот они толстые ляжки», а следом оповестил, что два указанных сочинителя с одного концерта имеют прибыль 150 тысяч рублей, и завершил так: «Неужели же эти шарлатаны, или сумасшедшие, или преступникивсерьёз совершают по России какую-то культурно-просветительскую командировку?.. И эта мерзость будет совершаться в театреЛенина? Троцкого? Луначарского?»
Больше всех напугался Гриша Колобов: всё-таки он был советский служащий и в командировку ехал в Азербайджан, а не в Таганрог. А тут такой сигнал! Как ему объясняться? Что он заблудился?
И сигнал этот достигнет московских кабинетов куда раньше, чем вся их компания в салон-вагоне вернётся в столицу.
И что его там ждёт?
Под белы рукии в подвал, за контрреволюцию? И за невиданное превышение полномочий?
Гриша слёг и приготовился умирать.
Концерт в Новочеркасске имажинисты, естественно, отменили.
* * *
Вернувшись в Ростов, попали на большой поэтический вечер, где выступали местные поэты, был шанс повторить фурор.
С галёрки кричали: «Е-се-ни-на!»но он на сцену не вышел и направился в ресторан «Альгамбра».
Сказал, что устал ждать своей очереди. Некое пренебрежение в отношении любых конкурентов Есенину было свойственно: зачем ему чужие стихи слушать, когда у него свои есть?