Большевики, понимая, что ситуация катастрофическая, запросили мира.
23 февраля был получен ответ: мир, но на более тяжёлых условиях. Немцы забирали Украину, Белоруссию, Лифляндию, Эстляндию. Польша и так уже была под ними.
Военных возможностей вернуть всё не было. Собственную армию большевики создать не успели, а царские вооружённые силы со времени Февральской революции стремительно разлагались. Глава Временного правительства Керенский сделал ставку на войну до победы. И где теперь Керенский?
3 марта 1918 года в Бресте был подписан мирный договор.
Большевики денонсируют его в том же году, в ноябре, и примутся за возврат территорийтех, которые будут в состоянии вернуть. Но в марте многие, и не без оснований, считали случившееся предательством национальных интересов.
Левые эсеры высказались категорически против перемирия. Сразу после ратификации договора их руководство отозвало из Совнаркома своих представителейу них было семь постов.
При этом левые эсеры остались в составе Всероссийского центрального исполнительного комитета и в руководстве ЧК.
Одновременно левые эсеры начали готовить планы военного переворота и ареста Ленина.
Едва ли Есенин мог об этом знатьв партии левых эсеров он не состоял. Но общий настрой в среде левых эсеров, безусловно, видел и чувствовал. Иванов-Разумник был фактически идеологом левых эсеровправда, не в политической плоскости, а в идеологической.
Если неделю назад Есенин просил Зину собрать ему вещмешок на фронт, теперь нужно было определяться, с кем ему по путис большевиками или левыми эсерами.
Он ничего ещё не решил про большевиков, ему надо было присмотреться, прицениться: а нужны ли им поэты? нужен ли им он?
Зину, служившую в Наркомате продовольствия при наркоме Александре Цюрупе, Есенин спрашивал: «Какие они?»как о типажах не очень ему понятных, какой-то иной формации.
Райх говорила скорее положительное: там обычные люди, и они фанатично работают; Иванов-Разумник, напротив, нещадно критиковал большевистскую политику.
Новым знакомым Есенина стал советский служащий и журналист Пётр Кузькоон бывал на заседаниях Совнаркома с участием Ленина и лично знал многих советских вождей.
«Расскажи про Ленина!»требовал Есенин.
Кузько: «Я говорил Есенину, что выступления Ленина незабываемы, что они поражают изумительной глубиной мысли и необыкновенной силой логики. Я рассказал также Есенину о необычайной скромности Ленина и его простоте в отношениях с людьми и в своей личной жизни».
В ответ он ругал продовольственную политику большевиков и защищал «мешочников».
Кузько вдумчиво и неторопливо переубеждал Есенина.
Есенину надо было выбирать, с кем он.
Но никаких резких движений он делать не стал.
Его импульсивность и вспыльчивостьбезусловно, кажущиеся. Не теряя лица, он проплывал между взаимоисключающими, казалось бы, вещами: сначала московские товарищи с их листовками и стачками, следомфрондирующая петроградская богема, затем«вакансия» придворного поэта и внимание царского двора.
Он держал курс, сверяясь исключительно с личным ощущением правды и справедливости.
* * *
Москву провозгласили столицей 15 марта 1918 года, но суета с переездом из Петрограда, который при очередном военном обострении могли взять немцы, началась куда раньше.
Зинаида должна была переехать вместе с аппаратом наркома Цюрупыи муж с ней.
В марте Есенин съездит в Москву на разведку. Походит по редакциям, по знакомым, встретится с Белым.
В конце апреля, 25-го числа, переедет в Москву вместе с женой. Вместе с остальными служащими Наркомпрода их поселят в гостинице на Тверской.
В Москве Есенин на короткое время близко сойдётся с поэтом Ходасевичемони неожиданно друг другу понравятся.
Ходасевич принял не только (как почти все люди его круга) Февральскую революцию, но поначалу и Октябрьскую. Весной 1918-го он работал в Москве в различных советских организациях. Впрочем, скоро его постигло разочарование в большевиках: вся эта публика показалась ему слишком, что ли, вульгарной.
Задним числом, в эмиграции, Ходасевич напишет, что с большевистской и эсеровской молодёжью («дурным обществом») Есенин связался «из небрезгливого любопытства и любви к крайностям».
Ходасевич скромно умолчит, что его собственные взгляды на тот момент были вполне себе левоэсеровскими.
И, наконец, умнейший Ходасевич, опять же как весь его круг, отказался видеть в есенинском выборе глубинную правду.
Они бродили вдвоём несколько ночей, и Ходасевич то удивлялся есенинской вдохновенной прозорливости, то посмеивался:
Нет, вы всерьёз про всё этокостёр Стеньки Разина, раскол, Содом, английское юдо? Ну прекратите, Серёжа, вы же образованный человек.
Есенин в ответ тоже посмеивался.
Он ничего не собирался прекращать.
Другим его знакомым той поры был Илья Эренбург.
Есенин, запишет Эренбург, говорил, «что нужно всё повалить, изменить строение вселенной, что крестьяне пустят петуха и мир сгорит».
Эренбург, конечно, за давностью лет всё несколько упрощалили Есенин нарочно его пугал. Никакого «петуха» он не хотел пускатьесли только метафорически; но задорный настрой и очевидную есенинскую тягу к переустройству мира Эренбург запомнил хорошо.
Произносимое Есениным Эренбурга не радовало: позже он признался, что ему потребовалось два года, чтобы понять значение Октябрьской революции. В 1918-м Эренбург печатно выступал оппонентом Есенина, Блока, Белого, Клюева и Маяковского.
В какой-то момент Есенин догадался: и Ходасевичу, и Эренбургу ничего про свою правду не объяснишьони могут в лучшем случае иронически покивать. Лексикон их большей частью совпадал, чего не скажешь про представления о «народе» или о чуть более сложных понятиях вроде «мужицкого рая».
Подспудно начали проявляться и другие противоречия: при всей симпатии к Орешину, Ганину, Карпову, теплейшем, всё более крепнущем чувстве к Ширяевцу, никак не угасавшей любви к поэзии Николая Клюева Есенин всё чаще осознавал ихдля негопредсказуемость.
Всё, что они умели в поэзии, он и сам умел. Раз настало совсем другое время, необходимы были поэты с иным запасом слов и словосочетаний.
И ещё был нужен выход на самый верх, чтобы понять, чего они хотятэти, явившиеся из своих ссылок и эмиграций и занявшие Московский Кремль.
Есенин искал встречи с кем-то из вождей.
Однажды Райх смогла провести его на расширенное совещание с участием Ленина.
Вождя встретили овацией, которая долго не прекращалась. Есенин смотрел на Ленина неотрывно, впившись глазами. Райх время от времени косилась на мужа и вдруг заметила, что он от волнения побледнел. Испугалась, не плохо ли ему.
Во многом Есенин будет мучительно сомневаться, но в колоссальном масштабе ленинской личностиникогда.
Просить Райх познакомить его с Цюрупой было не совсем правильноона не считала возможным пользоваться своим положениям секретаря. Есенин попросил о том же Кузько.
Встреча произошла за обедом в наркомпродовской столовой.
Кузько: «Во время короткого разговора Цюрупа сказал, что он рад познакомиться с поэтом, что он о нём слышал и читал некоторые его стихотворения, которые ему понравились».
И передал привет Зине. Это Есенину не понравилось, но в целом большевики снова показались любопытными: целый нарком, а ест в общей столовой и не рисуется.
Надо было идти дальше: Есенин попросил Кузько о встрече с Яковом Свердловымпредседателем ВЦИК, вторым человеком в партии.
Кузько спросил у Свердлова о возможности встречи. Тот, как выяснилось, тоже Есенина читал, размах ценил, приязнь к патриархальной Руси расценивал отрицательно, однако талант поэта находил очевидным.
Со Свердловым встретиться тогда не удалось, но Есенин надежды не терял.
* * *
В мае 1918-го у Есенина вышла вторая книга стихов«Голубень».
В сборнике одна революционная поэма«Октоих»и 34 стихотворения, ставших классикой русской поэзии: «Не напрасно дули ветры», «Корова», «Лисица», «О красном вечере задумалась дорога», «Я снова здесь, в семье родной», «В том краю, где жёлтая крапива».
Ходасевич позже утверждал, что сборник «Голубень» был готов ещё в 1916 году (в сущности, за некоторыми исключениями, это так) и Есенин хотел посвятить его императрице.