Подтверждений тому нет, и едва ли ему сам Есенин ночью на Тверской в таком признавался; но Ходасевичу было важно показать, что никаких постоянных убеждений ни у Есенина, ни у Клюева, ни у Блока не было и быть не могло, а были только у него с единомышленниками.
Это, конечно же, не так. В России подобное происходит с завидным постоянством: либеральные революционеры вдруг оборачиваются консерваторами, в то время как вчерашние консерваторы поддерживают новоявленных радикалов. Проходит ещё какое-то времяи либеральные консерваторы вновь превращаются в революционеров, а радикальные большевики становятся консерваторами.
Дело лишь в том, что Есенину, в отличие от Блока, и в голову не приходило ставить представителям петроградской богемы на вид, что они членов монаршей семьи презирали и смертные вихри на их головы призывали, но когда вихри явились, вдруг запели совсем другие песни.
Есенин знал за собой правду, а о чужих иллюзиях, заблуждениях и прозрениях ему задумываться было недосуг.
Задачи, которые ставит перед собой Есенин в начале 1918 года, по-прежнему кажутся непомерными для человека двадцати трёх лет: он задумывает цикл «Сотворение мира» и пишет его первую и главную поэму «Инония»религиозную песню об Ином граде, Ином государстве, которое должно быть построено.
Христианские ортодоксы склонны видеть в поэме едва ли не пример умственного помрачения Есенина. Её второй строфой автор декларирует:
Время моё приспело,
Не страшен мне лязг кнута.
Тело, Христово тело,
Выплёвываю изо рта
В начале 1918-го, в январе, будучи в гостях у Блока, Есенин говорил: «Я выплёвываю Причастие (не из кощунства, а хочу страдания, смирения, сораспятия)».
Есенин искал Господаликующего и спасающего, а не обрекающего на муки.
Онметафорически, конечно же, выплёвывает Причастие, потому что обещает: «Я иным тебя, Господи, сделаю».
Языком вылижу на иконах я
Лики мучеников и святых.
Обещаю вам град Инонию,
Где живёт Божество живых
Есть ли в этом богохульство, судить не нам. Но это именно неистовая вера, а не безверие.
Вера в саму возможность существования милосердного Господа, благословляющего рай земнойИнонию.
Строительство Иного града происходит одновременно с великим религиозным и социальным обновлением.
Причём обновление это именно, во-первых, русское, произрастающее откуда-то из-под Ладоги (и снова старообрядчество!), а во-вторых, снова антизападническое.
В качестве символа западничества и стяжательства на этот раз выступают США:
И тебе говорю, Америка,
Отколотая половина земли,
Страшись по морям безверия
Железные пускать корабли!
Не отягивай чугунной радугой
Нив и гранитомрек.
Только водью свободной Ладоги
Просверлит бытие человек!..
Есенин чувствует себя неистовым пророком:
Я сегодня рукой упругою
Готов повернуть весь мир
Грозовой расплескались вьюгою
От плечей моих восемь крыл
Когда случится Пришествие и Господь явится на этот раз не в виде телка, как в одной из прошлых поэм Есенина, а в виде агнца, овцы, бегущей по горам, в Америке найдётся стрелоки овцу убьёт.
А всё потому, что верят они только в свои «железные корабли», запуская их то туда, то сюда, а Пришествие проглядели.
Есенин обещает наказать маловеров:
Возгремлю я тогда колесами
Солнца и луны, как гром;
Как пожар, размечу волосья
И лицо закрою крылом.
За уши встряхну я горы,
Копьями вытяну ковыль.
Все тыны твои, все заборы
Горстью смету, как пыль
Чем не апокалипсис! Земля освободится от маловеров:
Синие забрезжат реки,
Просверлив все преграды глыб.
И заря, опуская веки,
Будет звёздных ловить в них рыб.
Отрывки из поэмы в мае 1918-го были опубликованы в газете «Знамя труда»; затем, целиком, она была напечатана в журнале «Наш путь».
Поэму много ругали, но дальше всех пошёл Иван Алексеевич Бунин.
«Я обещаю вам Инонию!»передразнивал он Есенина и резюмировал: «ничего ты, братец, обещать не можешь, ибо у тебя за душой гроша ломаного нет, и поди-ка ты лучше проспись и не дыши на меня своей мессианской самогонкой! А главное, всё-то ты врёшь, холоп, в угоду своему новому барину!»
«Холоп» тут слово ключевое. Прежде холопы своё место знали и мессианскую самогонку не жрали, тянули себе лямочку, а теперь от рук отбились.
Предполагать в холопах человеческое разумение бессмысленно; всё, что они могут, подчиняться барину: не одному, так другому.
А потом ещё спрашивают: чего Есенин и его крестьянские сотоварищи по ремеслу так взбеленились?
После смерти Есенина Ходасевич напишет: «По-видимому, Есенин даже считал себя христианином. Самое для него ценное, вера в высшее назначение мужицкой Руси, и в самом деле могло ужиться не только с его полуязычеством, полухристианством, но и с христианством подлинным. Если и сознавал Есенин кое-какие свои расхождениято только с христианством историческим».
Ходасевич не упоминает о старообрядчестве, но след берёт верный.
Завершает так: «Прекрасно и благородно в Есенине то, что он был бесконечно правдив в своём творчестве и пред своей совестью и во всём доходил до конца»
По Ходасевичу, Есенин заблудился и пошёл не туда, потому что никакой Инонии нет.
А кто не заблудился? Сам Ходасевич? Бунин? И куда они пришли?
Где та сияющая поляна, на которой они остановились, косясь на заплутавшего на своём пути Есенина?
* * *
Накануне родов Райх уехала к родне в Орёл.
Жили они уже по инерции, в силу, с одной стороны, того, что она его любила, а с другойтого, что Есенин ещё не догадался, что разойтись для него станет обычным делом. Всё-таки крестьянская традиция давала о себе знать: в роду никто никогда не разводился. Тем более жена на сносяхнадо жить.
Но жизнь, конечно, не в этом.
Чувствовать себя восьмикрылым пророкомвот жизнь. Проговорить о поэзии всю ночь, гуляя и к жене не торопясь, жизнь. Придумать новую поэму, попросить Господа отелиться и счастливо захохотать от своей неуёмной фантазииглавное.
Городецкий по поводу отношений Есенина с женщинами заметит: «Этот сектор был у него из маловажных».
Женщина нужна разве что для вдохновенияно Райх не вдохновляла; зато скандалили всё чаще. Есенин потом будет жаловаться очередной подруге: «Зинаида очень ревновала меня. К каждому звонку телефона подбегала, хватала трубку, не давая мне говорить».
Уехалаи хорошо.
Неизвестно даже, написали ли они друг другу хоть по одному письму.
Зато в июне Есенин закончил начатую, похоже, ещё зимой новую «маленькую поэму»«Сельский часослов».
Она целиком написана ритмичным белым стихоми это единственный такой случай в его поэтическом наследии.
Пастухи пустыни
Что мы знаем?..
Только ведь приходское училище
Я кончил,
Только знаю Библию да сказки,
Только знаю, что поёт овёс при ветре
Да ещё
По праздникам
Играть в гармошку
Настоянное на самоиронии понижение интонации, обычно для Есенина не характерное, вновь демонстрирует небывалые его возможности и умения: в этих нескольких строках легко угадывается постмодернистский устав на сотню лет вперёда Есенин сделал это походя, будто не задумываясь; и поэму эту впоследствии никогда не публиковал, хотя в революционном цикле онаодна из лучших, в том числе и в силу отсутствия слишком широких обобщений, явившихся в пророческом вдохновении.
Звучание «Сельского часослова»на фоне всех предыдущих поэмпочти трагическое:
Тяжко и горько мне
Кровью поют уста
Снеги, белые снеги
Покров моей Родины
Рвут на части.
На кресте висит
Её тело,
Голени дорог и холмов
Перебиты
Образ России распятой, впоследствии вошедший в заголовки книг, поэм, очерков и ставший трафаретным, придуман, чуть ли не впервые, Есениным.
Душевный его настрой к лету 1918-го имел самые объективные причины: большевистская республика вдруг столкнулась с реальной опасностью не извне, а внутри.