Второе, «Греция» («Возьми свой меч. Будь Сербии сестрою. / Напомни миру сгибнувшую Трою»), появилось в шестом номере журнала «Огниво» за тот же год. Есенин призывает Грецию вступить в войну против Германии, что она позже и сделает.
Наконец, третье, «Польша», опубликованное там же и тогда же: «Над Польшей облако кровавое повисло»
Если эти «геополитические» стихи и нужны для чего-то, то только для бельгийских, греческих и польских изданий Есенина; самого его они ни в коей мере не характеризуют.
Самое же главное высказывание Есенина на тему войны«маленькая поэма» «Русь», созданная в феврале 1915 года.
Он её успел прочитать нескольким московским знакомым накануне отъезда в Петроград:
Повестили под окнами сотские
Ополченцам идти на войну.
Загыгыкали бабы слободские,
Плач прорезал кругом тишину.
Собиралися мирные пахари
Без печали, без жалоб, без слёз,
Клали в сумочки пышки на сахаре
И пихали на кряжистый воз.
По селу до высокой околицы
Провожал их огулом народ.
Вот где, Русь, твои добрые молодцы,
Вот опора в годину невзгод
Мы видим здесь лишь огромную человеческую печаль о том, что зло приходит в тишайший деревенский мир, и вместе с темвеликий стоицизм русского мужика, готового на всё «без печали, без жалоб, без слёз».
Народ, по Есенину, основа всего сущего. Не «герой», не «царь», а мужик.
Припаду к лапоточкам берестяным,
Мир вам грабли, коса и соха!
Я гадаю по взорам невестиным
На войне о судьбе жениха.
Помирился я с мыслями слабыми,
Хоть бы стать мне кустом у воды.
Я хочу верить в лучшее с бабами,
Тепля свечку вечерней звезды
Есенин даже не скрывает своей растерянности перед железом и насильственной, невесть кем принесённой смертью: лучше с бабами, лучше «кустом у воды»лишь бы не это.
В 1790 году предок Есенина Никита Кверденёв смог откупиться от рекрутской повинности. Пришло время и ему придумывать что-то в этом роде.
* * *
29 апреля Есенин возвращается из Петрограда в Москву. Понял, что надо нести только своё слово, а с чужих голосов не петь; и что у него есть то, чего они не имеют: рязанское поле; и что необходимо ещё и другое: навык, хватка.
Надо уметь то, что умеют они, но только лучше: рифма, размер, ассонанс, любой выверт, нырок, прыжоквсему надо выучиться.
Осознав это, Есенин отныне получил шанс не только с «городскими» устроить успешные гонки, но и оставить позади всех посконных и домотканых. Крестьянские его предшественники зачастую не желали ничему учиться: они ж от землиим не положено уметь по-городскому, их должны за мужицкий дух возлюбить и прославить.
Есенин догадался: не должны.
Чернявский напишет: «Серёжа этой весной прошёл среди нас огромными и фантастическими лёгкими шагами по воздуху, как бывает во сне; прошёл, найдя немало неприятелей (первые десятки из будущих сотен!) и, может быть, ни одного друга; весь ещё в туманности наших иллюзий: золотоголовый крестьянский мальчик, с печатью непонятного обаяния, всем чужой и каждому близкий».
Если бы Есенин не явился обратно с новой кипой ещё более крепких, сияющих, чарующих стихов, вспомнили бы его? Разве что кто-нибудь, один из мимолётных знакомцев, потягиваясь со скуки, спросил сквозь зевоту:
А этот, который выткался на озере и матерные частушки орал, куда подевался?
Говорят, то ли утонул, то ли спился.
Да нет, ничего такого. Корову себе завёл и доит её
Что, вот прямо рукой доит, сам? Хм
Заехав к Анне и сынукажется, в последний раз она запомнила его любящим и ласковым, Сергей укатил в Константиново повидаться с роднёй накануне призыва.
В Константинове тогда случился падёж скотаящур. Крестьяне лечили коров заговорами и мазали им языки дёгтем. Скотина всё равно дохла.
2 мая из своей Олонецкой губернии Есенину ответил Клюев: «Мне многое почувствовалось в твоих словахпродолжи их, милый, и прими меня в сердце своё».
Совсем недавно другой крестьянский поэт, Александр Ширяевец, рискнул в письме Клюеву пожаловаться на одиночество, на что получил ответ совсем неожиданный. «В феврале, писал Клюев своему корреспонденту, которого в глаза не видел, был в С. П. Б. Клычков, поэт из Тверской губернии, из мужиков, читал там в литературном интимном театре под названием Бродячая собака свои хрустальные песни, так его высмеяли за то, что он при чтении якобы выставил брюхо, хотя ни у одной петербургской сволочи нет такого прекрасного тела, как у Клычкова. Это высокий, с сокольими очами юноша, с алыми степными губами, с белой сахарной кожей» И дальше этот олонецкий усатый морж решает в письме безо всяких обиняков рыбку подцепитьа вдруг выйдет толк: «Для меня очень интересна твоя любовь и неудовлетворённость ею. Но я слыхал, что в ваших краях сарты прекрасно обходятся без преподавательниц из гимназий, употребляя для любви мальчиков, которых нарочно держат в чайных и духанах для гостей. Что бы тебе попробоватьпо-сартски, авось бы и прилюбилось. Только обязательно напиши мне о результатах».
Ширяевец озадачен, о чём немедленно сообщает Клюеву в письме, а тот спокойно отвечает: «Встречался я с Клычковым, и всегда мы с ним целовались и дома, и на улице Увидел бы я тебя, то разве бы удержался от поцелуев?»
Есенин на следующее клюевское письмо долго не отзывался.
Клюев писал ему: «Что же ты, родимый, не отвечаешь на мои письма?.. Я очень люблю тебя, Серёжа, заочно, потому что слышу твою душу в твоих писанияхв них жизнь, невольно идущая. Мир тебе и любовь, милый».
Есенин и сам был ласковый до сентиментальности, но этот слишком уж мягко стелил.
Сообщил ли кто Есенину про наклонности Клюева или ещё нет, но особенного выбора у него не было.
Литературная Москва выглядела, как пруд стоячий, а в Петрограде пути всё равно вели либо в салон Ивнева с ехидными томными юношами, либо к Городецкому, который задумал тогда общество «Краса», чтоб вести издательскую и концертную деятельность с новокрестьянскими или не чуждыми народничества литераторами.
Влияния Городецкого Клюев опасался особенно сильно, отчего в письме просил Серёжу дословно пересказать, что именно говорил ему Сергей Митрофанович.
Клюеву надо было добычу у Городецкого перехватить.
Ни Городецкий, ни Клюев ещё не знали, с кем дело имеют.
* * *
Войну, именуемую ныне Первой мировой, тогда называли Второй отечественнойсчитая первой войну 1812 года и находясь в убеждении, что вторая завершится так же. Как единственный сын в семье Есенин до какого-то момента имел льготу первого разряда, согласно которой мог быть призван только в местное ополчение; таких, как он, именовали «ратниками государственного ополчения второго разряда». Однако эту льготу государство предполагало снять.
Смотр на призывном участке в Рязани назначен был на 20 мая, после чего Есенин мог сразу уехать на фронт.
Написал Бальзамовойпозвал к себе на проводы.
Накануне отъезда в Рязань Есенин с другими рекрутами, как полагается, напился и ходил по деревне с ливенской гармонью, пел песни. Отстав от приятелей, угодил на незнакомых мужиков, повздорил с ними, подрался: ливенку ему разорвали и разбили голову. Вернулся к своим и подговорил рекрутов выловить бивших его мужиков
Так и сделали.
Наутро оглядывал себяпохмельного, битогои думал: «Это я только что в петроградских салонах стихи читал? Или кто-то другой?»
В положенный день явился в Рязанское уездное по воинской повинности присутствие и прошёл медкомиссию.
Здесь-то и выяснилось, что он близорукий.
Сверстники его отправились на фронт, а он, пусть и временно, домой.
В деревне подслеповатый человек именовался «поникой». Той весной Есенин само слово «поника» повторял не без удовольствия, будто его этим недугом наградили.
Если недуг всё-таки был.
Никаких сведений о есенинском зрении не сохранилось. Очков он точно не носил и даже не примерял. В мемуарах не описывается ни одного случая, когда Есенин что-то не разглядел или обознался при встрече со знакомым.
Можно предположить, что справка о близорукости была получена за мзду, но никаких доказательств этому нет.