У меня всегда был дар быстро и четко излагать мысли на бумаге, и я могла писать и писать, не думая подолгу над посланием. Слова лились из меня потоком, а ничего так не нравилось людям в тюрьме, как получать письма. Мне писало множество людей: малолетки, взрослые парни, с которыми я знакомилась, когда ходила к адвокату, девчонки из других камер. Всем нравилось получать письма, а когда в них было больше двух строчек, то и подавно. Я рассказывала истории из своей жизни и из чужой, подбадривала и поддерживала заключенных, делилась с подругами секретами. Мне постоянно признавались в любви, и я отвечала взаимностью. Это было приятно, думать, что кому-то ты не безразличен, что кто-то переживает за тебя. На этом строились все отношения в тюрьме. Наши малолетки очень нуждались в теплых словах, потому что все они были просто дети. Пусть испорченные, оступившиеся, злые и хулиганистые. Но здесь они становились беззащитными детьми, и каждой из нас хотелось поддержать и помочь хоть кому- то.
Так родилась Таня Пирог. Я не могла от своего имени переписываться сразу с половиной камеры малолеток (они ревновали), поэтому придумала новую личность. Назвала ее Таня Пирог (якобы такое прозвище ей дали за то, что она толстушка). Таня Пирог была недалекой деревенской девушкой, которая всегда хотела есть. Девчонки хохотали от души, когда я придумывала очередную байку от лица Тани и посылала ее мальчишкам. Таню все обижали. Ей не давали есть, а есть она хотела всегда. Таня была толстой и неуклюжей, а загнали ее на третий этаж. Таню хотел обесчестить Лилиан, и она его боялась, как огня. А еще Таня молилась за всех. Она утром, днем и вечером билась головой об пол и возносила молитвы небу, за мальчишек наверху, за обижающих ее девчонок, за родителей и детей. За мир во всем мире.
Малолетку просто потрясла история Тани. Там чуть ли не бунт поднялся в защиту этого странного создания! Они орали девчонкам из нашей камеры, что если те не прекратят обижать Таню Пирог, они затопят их (к слову сказать, они действительно могли это сделать). Они слали Тане еду, не жалея для толстухи самого вкусного! Таня была самым популярным человеком в тюрьме. Ей слали собственноручно нарисованные открытки, марочки и иконы, разнообразные самодельные крестики. Таню завалили советами, как себя вести и не давать в обиду.
«Танечка, не бойся. Слазь с нары, типа ты в туалет, а сама возьми тромбон. И как только к тебе приближается Лилиан, как вдарь его этим тромбоном по голове, чтобы весь дух выбить».
А невинная Таня отвечала:
«Как можно ударить человека! Даже такого как Лилиан. Нет, пусть он съест мою пайку, пусть! А я воздам Господу молитву за него».
И тут же Танюше присылали пачку «Мивины».
Малолетка гуделавсе хотели с ней переписываться и получить ее благословение. Считалось удачей, если за тебя молилась Таня Пирог. Нас всех откинули на задний план, выдвинув вперед толстую Таню. Ее звали поговорить на решку. Но не могла же я пойти от лица Тани, мой голос прекрасно знали все. Поэтому Таня жаловалась, что ей не разрешают. Малолетки приходили в бешенство, готовы были отправиться в карцер, лишь бы восстановить справедливость по отношению к святой девушке Тане.
Это ли было не признаком исправления? Того, что не все потеряно, и что полно в этих детях осталось добра и сопереживания? Дайте им доброе отношение, и они не ответят злом. Я верю в это. Верю в то, что их можно исправить. Главное не отворачиваться и стараться понять. С одним из этих мальчишек я переписывалась потом несколько лет. Мы просто рассказывали друг другу о своей жизни, делились переживаниями и успехами.
* * *
Люди уходили, и на их место приходили новые, принося с собой новые истории, но со временем они все приелись. Я устала, и казалось, что нет уже другой жизни кроме этой. Все дни были как один.
Как-то к нам в тюрьму приехала какая-то европейская комиссия, чтобы проверять гуманность содержания преступников. Хотя официально преступниками мы еще не считались, а только подследственными, но я поняла позже, что если уж тебя закрыли до суда, то это, считай, вынесенный приговор. Не было ни одного случая, когда кто-то смог покинуть тюрьму без срока, потому что его оправдали.
Вообще в нашей судебной системе не было оправдательного приговора. Мы считали это потому, что людине осужденные, а подследственныесодержались в нечеловеческих условиях. Признать заключение ошибочным государство просто не могло. В цивилизованных странах за такое выплачивались огромные денежные компенсации. А у нас проще осудить, дать хоть годик условно, но не признать, что человек невиновен. Поэтому, если подозреваемого оставили под подпиской о невыезде, то у него есть шансы так и не сесть в тюрьму. Но если уж человека лишили свободы, то это равнозначно обвинительному приговору.
Понятия «презумпция невиновности» у нас нет. По всему получалось, что виновность твою определяет следователь, а не суд. Если следователь решил, что человек виновен и является опасным для общества, его изолируют. А суд только подтверждает выводы следователя.
Одна женщина как-то вернулась от следователя и говорит:
Мне сделку предложили. Говорят: подписывай признание, и мы тебя выпускаем прямо отсюда.
Да ладно, не поверили мы.
Ага. Моей вины нет, это ясно и ежу, закрыли меня ошибочно.
Так чего ты еще здесь? обрадовались девчонки, вали домой.
Я не буду подписывать, что виновата, если не виновата.
Тогда тебя посадят, сокрушались все.
Обломаются. Меня несправедливо посадили, я здесь уже месяц торчу. За что, спрашивается?
Ты ничего не добьешься. Мне бы так, говорила Валя.
Ты виновата, а я нет, упрямилась женщина.
Она так и не пошла на сделку. Спустя несколько дней эту женщину от нас перевели в камеру с лучшими условиями, но мы потом еще много месяцев слышали о ее мытарствах. Никакой справедливости ей добиться не удалось.
Так вотевропейская комиссия. Перед ней начальство тюрьмы вывернулось наизнанку.
Заключенных заставили покрасить и побелить все в камере. Старая как мир истинакрасота требует жертв. Этими жертвами были мы, и это было ужасно. Двадцать пять человек дышали парами краски, которой было окрашено все, что только можно окрасить в камере, и влажными испарениями от извести, которой побелили стены и потолок. Всё это в непроветриваемом помещении площадью пятнадцать квадратных метров. Добавить к этому сигареты, еду, жженые бумаги в туалетеи можно представить ад. Мы непрерывно кашляли, дышать было тяжело, нос закладывало. У некоторых была аллергия на краску, и они покрылись волдырями. Я все время проводила на решке, как выживали остальные, особенно на третьих нарах, остаётся только гадать. Здоровье по кусочкам терялось в камере. Хотя Женя добилась некоторых поблажек для нас:
Галочка, обращалась она к одной из охранниц, ну открой кормушечку. Дышать совсем нечем.
Женя, ты же знаешь, что это запрещено.
Ну, Галочка, ты же самая лучшая. Ну пойди спроси, может разрешат? Совсем девочки задыхаются.
Женя, давай так, начальство уйдет сегодня после двух, и я открою.
Галочка, солнышко, ты просто прелесть. Чего тебе приготовить?
Да, ладно, Женя. Не надо ничего. Что ж мы, не люди? Я не представляю, как вы там находитесь и дышите краской.
Налл самим от этой комиссии одни проблемы. Вывернись и покажи как у нас здесь все великолепно. Неужели кого- то можно обмануть побелкой и хлебом?
Тяжело вам, да?
Не то слово. Загоняли вконец. Весь персонал тоже что-то красит, моет, изображает восторг. На больничке вообще сейчасрай. Все новенькое: одеяла, простыни, новый умывальник поставили. Только нет там никого.
Может, у нас туберкулезницу заберут?
Не знаю ничего. А малолетки они там вообще с ног сбилисьвсех раскидали, расформировали, запугали, чтобы они рот не открывали. Ты же их знаешь: плевать они хотели на комиссии и начальство, как начнут дебоширить Так вот их там так прессуют, чтобы рот не раскрывали. Самых неспокойных убрали в пресс-хаты. Дурдом, короче.
Компенсацией служило то, что теперь каждое утро нам давали свежайшийтолько из печибелый хлеб. Он был просто божественным. Ведь раньше хлеб был исключительно черным, и съедобна в нем была только горелая корка, а мякиш этой буханки оставался таким влажным, что когда мы сжимали его в кулаке, из него капала вода. От такого хлеба вздувало живот, и заворот кишок грозил каждый раз, как ты проглатывал хоть кусочек. В первые же дни моего заключения я узнала, где у меня находится печень и поджелудочная. Я в недоумении сжалась в комок, испытывая сильные колющие боли.