В случае ареста, что бы ни произошло со мной, это могло стать известным только родителям. Однако они были людьми другого, «пуганого поколения», заученные ими в сталинские годы рефлексы нельзя было перебороть. Так что я был уверен, что они постарались бы хранить любую информацию в тайне. А мы уже выучили, что только гласность и кампании правозащитных организаций могли улучшить положение политзаключенного, пусть даже если и ненамного. Именно об этом и говорила мне Любаня, добровольно пожелавшая стать моим законным представителем как жена она имела бы юридическое право обращаться к советским властям и правозащитным организациям в мою защиту.
Любаня приводила аргументы, которые странным образом звучали одновременно романтично и весьма юридически. Она обещала писать письма, приезжать на свидания, тайно увозить мои записки и сообщать информацию в «Хронику».
Слова Любани выглядели как единственная светлая точка во всей кромешной тьме, которая надвигалась на меня из будущего. В конце концов, я подумал, в этой стране и так все вверх ногами. В ней людей сажают в тюрьму за то, за что в нормальном мире дают Нобелевскую премию, и награждают тех, чьи руки по локоть в крови. Так что и у нас, наверное, тоже все должно быть наоборот, и женитьба должна случиться не в предвкушении совместной жизни, а перед разлукой. На войне как на войне.
Тем не менее я попытался Любаню отговорить статус «декабристки» был далеко не самым завидным в СССР. Это означало, что КГБ будет давить на нее вдвое сильнее, чем на других, и будет добиваться инкриминирующих мужа показаний. Весьма вероятным было исключение из института и дальнейшие сложности с поиском работы. Мы долго говорили обо всем этом с Любаней и вернулись по домам уже за полночь, продрогнув до костей. Однако наутро подали заявление в ЗАГС.
Мы поженились 27 октября. Это было странное бракосочетание без обычной для русской свадьбы и пьяной от одного предвкушения пьянки толпы, ну и без глупых возгласов «горько». Горько было и так, и поцелуи не делали перспектив более сладкими.
Вечером, правда, мы все же частично уступили традиции, обзвонили друзей и просидели у меня допоздна за шампанским. Родители были шокированы этим казавшимся им скоропалительным решением. Дело было даже не в том, что для родителей женитьба детей почти всегда случается «слишком рано». Кажется, они начинали догадываться, что существуют не только романтические причины для брака и что все приняло плохой оборот. Щадя их нервы, я не хотел вводить их в курс событий: всетаки крошечная надежда «а вдруг обойдется» продолжала теплиться гдето в глубине души.
Тем не менее наутро я собрал вещи: зубная щетка, мыло, носки и белье, сигареты, книги сборник кодексов, сборник поэзии, английский учебник со словарем. Еще я подобрал антологию древневосточной философии в той чисто научной книге, кажется, впервые в советское время были напечатаны Книга Экклезиаста и буддистские сутры.
Родители разрешили нам с Любаней пожить в моей комнате, что было удобнее, чем жить в ее семье. Удобнее было Любане ее институт находился в трех кварталах. Удобнее было мне: в своем районе я гораздо лучше знал все ходы и выходы, позволявшие в случае чего уходить от наружки.
Делать это приходилось все чаще. С начала октября машина гэбистов следовала за мной повсюду от дома до магазина, от своего дома и до дома друзей, и даже в кино с Любаней мы ходили с этим эскортом. Мне стоило больших трудов тайком избавиться от компрометирующих материалов: запрещенных книг, личных фотографий (их КГБ отбирало на обысках), копий «Феномена» и других рукописей. Все это я развез по дальним знакомым, согласившимся принять «криминал» на хранение, чтото положил в тайник, оборудованный на чердаке собственного дома.
Тем временем следствие по делу Бориса шло в crescendo и по партитуре, звучавшей для меня неприятно. Дело сразу передали из районной милиции выше в областную прокуратуру, что было необычным, учитывая незначительность преступления. Там, вместо выяснения обстоятельств, почему Борис не работал, принялись выяснять, кто автор «Феномена».
Если не скажете, кто автор, будем считать, что автор вы. Тогда привлечем за антисоветскую агитацию, перед такой дилеммой поставил Бориса следователь Григорий Иновлоцкий. Однако, судя по тому, о чем спрашивали других свидетелей, Борис крепился и показаний против меня не давал.
И меня не брали. Ждать тихо и покорно ареста не хотелось. Я думал о побеге хотелось скрыться, стать невидимым, укрывшись чемто вроде эльфийского плаща, но ни одно из размышлений не открывало реальных возможностей побега. В «Архипелаге ГУЛАГе» Солженицын размышляет над тем, почему люди, обреченные в годы Большого террора, казалось бы, на неизбежный арест, не бежали. В первую очередь они до последнего момента не верили, что их могут арестовать «ни за что» политзаключенные того времени были жертвами, но не противниками режима. В моем случае проблемы были чисто техническими: побег требовал изрядных денег и надежных мест, чтобы спрятаться от всевидящего ока КГБ. Об этом мы почемуто никогда не думали, тем самым нарушая правило подполья номер один: «План А должен включать в себя и План Б план побега».
Сноски
1
«Персональными пенсионерами» назначались партийные и государственные функционеры, их пенсия была значительно выше обычной.
2
«Добрая» Татьяна, правда, несколько следующих лет занималась писанием анонимок по инстанциям с требованием выселить моих родителей из квартиры, коли сын их антисоветчик и в тюрьме. Впрочем, делала она это не столько из политических соображений, сколько из наивно-корыстного расчета, что из своей однокомнатной квартиры переедет в двухкомнатную нашу. «Люди как люди квартирный вопрос только испортил их» (Михаил Булгаков).
3
Куйбышев вряд ли ошибался в оценке своих перспектив: через три года были расстреляны его жена и брат.
4
Впрочем, Видогощи остались записанными в русской литературе. Действие романа Саши Соколова «Между собакой и волком» происходит в Заволчье (Заволжье), между Городнищем (Городней) и Быдогощей. Соколов одно время работал в Тверской области егерем.
5
Тогда город Горький.
6
В детстве я обожал листать эту книгу, рассматривая картинки. Многих из изображенных там продуктов ни я, ни мои родители в жизни не видели анчоусы, авокадо, артишоки, спаржа В более поздние времена такие книги начинались уже цитатой из Брежнева что не делало ингредиенты более доступными. В одной из них запомнилась фраза: «Летом, когда в продаже появляются помидоры».
7
Указ оставался секретным вплоть до самой перестройки, когда он был отменен Горбачевым.
8
Горький М. «Мать».
9
Подобная схема распространения запрещенной литературы действовала в разных точках страны. В Черновцах Иосиф Зисельс организовал еще более масштабное издательское предприятие самиздата.
10
While you typed, you smoked
furiously, trying to stay awake, trying not
to make too many errors. When you finished,
you delivered your copies to someone who took
the different chapters, that had been prepared
by your fellow conspirators, and assembled them
into five complete copies of the contraband book,
and passed these on to still others.
In this way
translations of Karl Popper and Mikhail Bulgakov
and Solzhenitsyn and Pasternak and Akhmatova.
were given to persons who wished to read them,
persons you might never meet and never know.
Sometimes your own group got together secretly,
to smoke and drink red wine, and listen
while someone read aloud from the book all of you,
working together, had just produced
Jared Carter, Samizdat, from Seven Poems, Archipelago, vol. 1012, http://www.archipelago.org/vol1012/carter.htm