Хотя как раз успеха и хохота было, по-видимому, немного. С гулькин нос или кот наплакалточно не скажу. Помню бесцветный заграничный радиоголос из родительской комнаты: главу за главой передавали этот роман«Москва 2042»; застряла в мозгу противно нарочитая фамилияКарнавалов, но мне, например, и в голову не приходило узнать в небрежной и грубоватой карикатуреСолженицына. С какого бы перепугу? Вермонтской его публицистики я не читал, эмигрантскими, как это называлось, склоками не интересовался. Думал, как все вокруг: гений, мученик, герой, одним словомавтор «Архипелага». Чтобы порядочный человек посягнул на его светлый образ? Бросьте выдумывать.
Одни, стало быть, не узнали, другие, узнав, пришли в негодование, а за вычетом Карнавалова «Москва 2042» представляла собой простую антисоветскую антиутопию В 1986-м (или 87-м, а в 1989-м и подавно) казалосьпосле ужина горчица. К тому же в пространстве чтения вспыхнули разом Платонов, Набоков, Ходасевич Короче, книга Войновича промелькнула (хоть и стотысячным тиражом) без отчетливого следа. Что-то такое осталось на имени авторапятно, не пятно, какой-то невразумительный беспорядок. Осталось, правда, исключительно в умах столичных литературных людей одного круга. Одного, уходящего (в тираж) поколения. Там герой Владимира Николаевичасветило, а он самвроде астероида, увлекаемого центробежной силой за окраину системы. Обидное такое отчуждение. Астероид, ясное дело, машет кулаками, кричит неизвестно кому: опомнитесь же, наконец! где ваше чувство равновесия? подкрутите радары, протрите телескопы: вы принимаете за звездуобычную планету! не веритеизмерьте-ка на трезвую голову плотность вещества! И моего, кстати!
Я, между прочим, прочитал, хоть и с опозданием, «Москву 2042». Несколько забавных сцен, в том числе и с Карнаваловым. Сколько-то хворостин священным коровам. (Публичный дом имени Крупской) И одна потрясающая аббревиатура: КПГБ! Химическая формула нашей государственной идеи! Эти четыре бессмертные буквылучшее, что написал в своей жизни Владимир Войнович. Одно из важнейших достижений русской мысли в XX столетии. Благодаря этой якобы остроте (а на самом-то деленовой научной истине) он будет славен в подлунном миребоюсь, гораздо дольше, чем хотелось бы ему самому.
Однако же «Иванькиада» и «Шапка» тоже существуют, а не то чтобы жук лапкой потрогал. Да и в «Чонкине» кое-что И вообще: талантсеребро, а юморзолото.
В данной-то книжке юмор не ночевал. Тонделанно легкий, но взглядтревожный, а мысльупорствует в прямолинейности (вы сами видели), как в склерозе. Потому что дело слишком серьезное. Дело чести.
Какая там ревность? какая зависть? оставим эти подозрения пошлякам. Верней, в том-то и суть, что так оставить нельзя. Карьера обоих действующих лиц приближается к развязке, но до сих пор все еще никто не понялво всяком случае, не произнес на всю историю литературы, что написать и напечатать Карнаваловабыл принципиальный поступок и акт бескорыстной художественной воли;
что Войнович, как и любой другой писатель, имел моральное и еще какое угодно право на подобный поступок или, там, акт; по крайней мере, такое же право, как Достоевскийна своего Кармазинова в «Бесах»;
и самое главное: что Войнович еще тогда, пятнадцать лет назад, разгадал Солженицына; тот за истекшее время всем существом, так сказать, вошел в шаржстал вылитый Карнавалов; несимпатичная личность, ретроградный политик, посредственный прозаик; и во всех этих ракурсах производит комический эффект.
Никто влиятельный ничего такого не сказал. И вот, самодельная разработка этих тезисовмелочно рациональная, когда и вздорная самозащитаназывается: портрет на фоне мифа.
Потому что уходит, уходит герой из реального времени, только и обронив: этот Войнович очень зол на меня, да вот недотягне нашлось самостоятельной живой находки. «Что Войновичу удалосьэто создать у читателей иллюзию, что он таки был у меня в Вермонте, пишет с натуры А мы с нимдаже не знакомы, не разговаривали никогда».
Солгали уходит, не оборачиваясь. Никогда, ни за что не глянет дулом в глаза. Сатисфакции не жди. Диссертанты всех стран соединятсяне выдадут классика. На предбудущие века Войнович обречен томиться в примечаниях как отрицательный пример из микробиологии: см. сальмонелла, Сальери и т. д.
Да не про А. И. эта книжка, уверяет В. Н., а про наше рабское, мифотворческое сознание: только дай возлюбить и преклониться, Путин, Хомейни, все равно, лишь бы жил вместо нас, отличая сам хорошее от дурного. Я только хотел показать, как это получаетсячто мы знаем одно, а думаем другое
Не стоило трудиться, Владимир Николаевич. Русская литератураразумею тайное братство писателей и читателеймир самоочищающийся, наподобие озера Байкал. Вроде и общественного мнения никакого, и критикаглухонемая дура, но стоит русскому писателю сказать, даже только сказать (уничтожив потом текст) оду вешателю, как Некрасов; не говоря ужепечатно, как Лесков, заушить кого-нибудь из официально гонимых, и пропал писатель: он, неизвестно, на какой срок, не более чем говорящая восковая фигура. (На собственном горьком опыте убедились, не так ли?) Подвигиподвигами, шедеврышедеврами, но ежели кто, хоть раскумир, сперва попрекнет мертвого Андрея Сахарова: какая-то «нерусская» была у покойника боль, вдругорядь пожурит мертвого Иосифа Бродского: зачем отлынивал от «еврейского вопроса»? наконец, воззовет, как бы в озарении: восстановим смертную казньспасем Россию! литературе становится скучен этот человек.
Так что миф поредел. Портрет же хоть и правдив, да пристрастен. Будет будущеетам разберутся. Не будет будущегонаплевать на всех на нас и забыть, OK?
Сочинения Елены Шварц
Том I. СПб.: Пушкинский фонд, 2002.
Том II. СПб.: Пушкинский фонд, 2002. Издание подготовил Г.Ф.Комаров.
Давно я ждал случая, навостренную шуточку за пазухой приберегал. Елена Шварц проговорилась какой-то газете, что никогда не работает над стихами: просто наполняет ванну горячей водой и ложится в нее, а пока лежит, Святой Дух ей диктует. Я тогда подумал смешливо (уже воображал себя критиком): такие признания ставят нашего брата в трудное положениене особенно-то разбежишься;
как раз пришьют хулу на Духа Святогосмертный то есть грех. То-то и не пишут про нее ничего внятного. Но заманчиво было бы вывести на бумаге что-нибудь вроде: во второй строфе Св. Дух оплошал маленько
А он возьми да и не оплошай практически нигде. Очевидно, впрочем, что со стопкой диктантов автор и редактор повозились: отобрали для издания далеко не всё, а что взялирасположили хитрокак бы лестничными маршами различной высоты, под разными углами друг к другу и в разных плоскостях, но только вверх. Без перил. Об отдыхе не может быть и речи. На такие два томика (формат «маленького» академического Пушкина) у поэта уходит максимум жизнь, у читателякак минимум ночь напролети какая ночь!
Сейчас уже утро, и если чего-нибудь хочется меньше всего на свете, так это рассказывать кому бы то ни было про стихи Елены Шварц. Наоборотпомолчать бы про них, спрятать в голове, никого не брать в долю. Закрыться с ними, как Скупой рыцарь, в тайном подвале, средь верных сундуков
Но прежде признать публично: в этой легенде о Великом Вентиляторе что-то есть. Таинственный Соавтор имеет место. Не в мистическом, наверное, смыслескорей в сказочном (девочка спит, а заданный непосильный урок исполняет за нее медведь или паук), но все равно: происхождения стихи не простого. Я не о ваннепри чем тут ванна, и откуда мне знать? И точно так же понятия не имею о бытовых привычках и литературных приемах С. Д. Но что я вижу, то вижу: русский язык, на котором написаны эти тексты (этот, собственно говоря, один, толчками расширяющийся текст), находится в таком состоянии, какое можно подглядеть иногда, отворив деревенскую печку. Когда огонь только что онемел, впитанный дровами весь. Поленья целехоньки, каждый сучок отчетлив, как суффикс, и как бы прорисован гравировальной иглой. Но только это уже не поленья, не дрова, не древесина. Простое веществочистый, прозрачный, раскаленный углерод: суть алмазная, плоть воздушная, блескзолотой. (Глазам нестерпимо горячо, макушка зябнет: печка протопилась, а дом сгорел, но это к слову, в скобках.)