- Брысь! Разбежались к хуям! Попа к попекто дальше прыгнет!молодая княгиня по рождению была немка, и по-русски говорила так, что не каждый разберет. И по-русскиона больше ругалась. Но доходчивости ее словам добавляло вскинутоес несомненной сноровкойохотничье ружье.
- Как скажешь, барыня, - арестанты побросали дрыны и медленно, чтоб не показывать бабе своего страха, вразвалочку побрели восвояси. Побитая дворня, охая, поползла к дому. Княгиня опустила ружье и вдруг вслед арестантам крикнула по-немецки, и синие глаза ее вспыхнули:
- Эй, мизерабль! ТыБорькаКольцов? Тетенькин егермайстер?
Трисмегист остановился, повернулся кругом, но отвечать не спешил. Когда-то давно, до ареста, был он и вправду Борька Кольцов, да только имя его на этапе стерлось, потерялось, растаяло, как дым. СталИваном. И был он, конечно, у бывшей матушки-царицы не егермайстер никакой, самый обычный егерь
- Так тыКольцов, парень? Только здорово же похудел
Трисмегист кивнул, набычившись, и чуть попятился, словно собирался сбежать. Княгиня взяла из-за пояса варежку, надела на красную зябнущую руку. Русский тулупчик на ней перевязан был так здоровои двух княгинь можно было в него завернуть, такая уж тонкая была у этой дамы талия.
- Пойдем со мной, посмотришь, у этого ружья курок туго ходит. Я знаю, ты умеешь ружья чинить, а у меня домавсе дураки, - ласково попросила княгиня, все еще по-немецки, по-русски она тогда еще плохо знала, разве что ругалась задорно, - Пойдем, Борька.
Борька выходил у нее по-немецкикак Бурка
- Только я теперь Иван, барыня, - поправил ее Трисмегист, и княгиня легко согласилась:
- Что ж, Иван так Иван.
Трисмегист потом уж и не удивлялсякак сочетаются в этой невероятной женщине аристократическая тонкость и звенящая, восхитительная вульгарность. Гибкая, как плеть, синеглазая принцесса, в пуховом платке и русском тулупеона повелевала, и распоряжалась, и все этоотборным матом пополам с трескучей немецкой руганью. Осанка герцогини, манеры прачки. Молодая княгиня была напориста, и решительна, и умела себя поставитьдаже бывалые арестанты внимали ей с почтением. И делали вид, что слушаются.
И была онадоверчива, добра и глупа. Это проступало чуть позже, когда морок слепящей ее красоты отпускал. Но Трисмегисту княгиня нравилась именно такоюсквернословящая богиня, игра природы. Он с удовольствием притворился, что служит ейтем более сейчас, когда богатство и сила в полной мере вернулись к госпоже Лопухиной. И прежними остались разве что наивное ее сквернословие и магическая хищная красота.
На улице позади лопухинского дома к Трисмегисту присоединились прежние его провожатыенемонашеского вида монахи. Здоровяки шли за ним бесшумно, и на вопрос:
- Где нынче вход, все там же?ничего не ответили, только одновременно пожали плечами.
За рынком стояла покосившаяся, темная от времени деревянная часовенка, возведенная на месте давнего кулачного боя. Иван улыбнулся часовенке, как старой знакомой:
- Здравствуй, матушка! Выходит, все у нас по-прежнему
Провожатые на подходе к часовенке остановились, притопывая, среди сугробов. Трисмегист оглянулся на них и пошел дальшев пахнущий ладаном сумрак. В часовне не было никого, горела перед образом последняя одинокая свечка. Иван перекрестился, подпалил от горящей свечи еще одну, потом взял из-за пояса то ли ломик, то ли отмычкуи оружие, и инструментотошел в уголок, наклонился и подцепил на полу незаметную петлю. Открылся люкИван уселся на край его, спрыгнул вниз со свечой в руке, потом потянулся и закрыл люк за собоюснизу к петле привязана была веревка.
Пламя скудно озаряло каменные низкие сводычтобы идти вперед, Трисмегисту приходилось наклонять голову. Подземный ход полого спускался вниз, огонек свечи дергался и плясал, освещая пятнистые стены с замерзшими водяными потеками. «Оттает по веснеи опять будет здесь у нас не катакомба, а водопровод» - озаботился одинокий путник. Дорога повернула, потолки сделались повыше, в стенах появились крошечные зарешеченные окошки. Такие окошки означали, что дорога проходит под землею неподалеку от подвалов Лефортовского дворца, нынешней царской резиденции. Тот, к кому шел Трисмегистгосподин по прозвищу Виконт, смотрящий за московскими татямипредпочитал обитать неподалеку от действующей власти, держать, так сказать, руку на пульсе. Да и там, где золототам всегда и золотоискатели.
Дорогу Ивану заступил было близнец тех двоих, оставшихся наверху, но узнал его и кивнул приветливо.
- Где батюшка, в кабинете?спросил Трисмегист, и толстяк кивнул еще раз. Все охранники Виконта были как на подборвысоченные, толстенные, без языка и неграмотные. Иван часто думалтакие они тупые, как кажутся, или придуриваются?
Иван свернул в проем перед очередной решеточкой и очутился в маленькой комнате. Здесь горел целый шандал, и за столом сидел человекперед раскрытой бухгалтерской книгой.
- Вот ты, Иван, слышал прежде о монахе Луке Пачоли?не поднимая от книги глаз, произнес человек задумчивоговорил он размеренно и чисто, как грамотный, - Кабы не сей монашек, не было бы порядка в счетном деле. А таклепота!
- Здравствуй, Виконт, - поздоровался Трисмегист, - Что, счетовода нового завел?
- Заведешь тут, веры нет никому, - Виконт поднял голову от книги, - Сам считаю. А Лука этотон способ придумал, как доход с расходом ловко свести.
Виконт одет был по-русски, но выбрит гладко, по немецкому обычаю. Длинные волосы его, сивые и жидкие, расчесаны были на пробор,как у попа. Черты лицаостры и резки, в углах рта лежали темные волевые складки, а зеленые глаза затодобрые-добрые, в лучиках морщинпотому, наверное, что душегубец знатный был тот Виконт, и один из первых московских татей.
- Я задаток принес за часовню, - Трисмегист подбросил в ладони тугой княгинин кошелек, - Только вот чтогоспода ведь не полезут в часовню через люк, как я. Зады замарают.
- Это не беда. У меня для господ проделан отдельный вход, из палат арестованного Дрыкина, помнишь такого злодея-купца? Палаты дрыкинские опечатаны стоят, но при желании войти всегда можно. И вход там хороший, даже головы наклонять почти не нужно. Я тебя проведу через негоувидишь.
- Так пойдем смотреть владения, батюшка, - Трисмегист положил кошелек на стол. В руки даватьто дурная примета. Виконт раскрыл кошель, пересчитал и вдруг широко улыбнулся:
- Самое дорогоеглупость человеческая. Ведь верно, Трисмегист?
Зубы у Виконта были господскиеочень ровные, но землистого цвета, вставленные от покойников. Иван засмотрелся на эти вставные зубы, потом опомнился, кивнул.
- Что ж, пойдемсмотреть, - Виконт спрятал кошель и вышел из-за стола. Носил он мягкие купеческие сапожки, бархатные, расшитые бисерным узором, на бесшумном ходу. Виконт взял шандал, поманил гостя за собою и пошел по коридору, ступая крадучись, пластичный и гибкий, как рысь. Иван следовал за ним, и безмолвный охранник, конечно же,тоже. Миновали коридоры, переходы, лесенкуВиконт открыл ключом дубовую дверь, и голос его отозвался гулким эхом, в стрельчатых сводах:
- Вот, принимай хоромы. Выходчерез дрыкинский дом, друг мой тебя проводит, - у виконтовых охранников не было имен, все они были«друг мой».
Трисмегист поднял голову, огляделсяподземная часовня оказалась именно такая, как надо. Для охмурения золотых гостей. Темные древние арки, с которых свисали сосулито ли каменные, то ли ледяные.
- Комнатка есть, чтобы спать, только топить в ней нельзяугоришь. Тут тяга так себе, - пояснил Виконт.
Трисмегист извлек из-за пазухи икону, распеленал, поставил на каменный аналой, рядом установил свою оплывшую свечу и перекрестился. Охранник перекрестился тоже, а Виконтне стал, и в ответ на удивленный взгляд проговорил весело:
- Я агностик. Как философ и воин Рене Декартслышал небось о таком?
- Неа, про Рене Анжуйского зато слышал, и про Рене Паткуля, и про Рене Левенвольда.
- Для тебяи сих трех довольно, - благодушно отозвался Виконт.
- Эта часовняиз тех, что под землю ушли, вроде кунцевских?полюбопытствовал любознательный Трисмегист.