Яков умел составлять яды, и эликсирыне зря он хвастался дорожному своему попутчику. Но тофану он, конечно же, приготовить не мог, и даже до конца не верил в этот яд, считал его легендой, переоцененной пустышкой. Имя «Тофана» быть может, льстило бы емупри других обстоятельствах. Но сейчас это имя закрыло перед ним все пути, все двери.
И Яков возвратился в Москвув город, где никто не знал его, или с трудом мог вспомнить. Ведь дурное имя не потащится за нимчерез весь мир, на север, по снежной белой дороге? Яков думал начать здесь, в Москве, где никто не слышал о нем, свою новую жизнь, и встретить нового, еще одного де Лионарусского. Или же немцаих, говорят, предостаточно при русском дворе. А Европачто ж, подождет. Слухи скоро забудутся, старые сплетни заменятся в головах людей новыми
Яков легко шагал по снегу в рассветной мгле, и колокола переливались малиновым звономв такт бряцающим медицинским инструментам, в его саквояже. Снег играл голубыми искрами, масляно бликовали в первых лучах церковные луковкижизнь новая начиналась. И разве что вороны проклятые каркалино на свои же головы, на свои
Глава 3 Трижды благословенный
«Как похорошела Москва при новой государыне!» - воскликнул бы праздный путешественник, но не таков был Ивашка Трисмегист. «Гвардейцев в городе как грязи, и фонарей навтыкалиночью в простоте и не пройдешь, и не поохотишься» - размышлял он, пробираясь по улицам к своей первой цели. В богатых кварталах, и в самом деле, появились фонари, полные горючего газадля пущей красоты, порядка и, увыпротив лихих людей. Проходя через рынок, приметил Трисмегист и агентов тайной полицииих выдавала особая повадка. По одежде вроде люди как люди, но рожииспитые и чем-то неуловимо друг с другом схожие, может, выражениемкак у принюхивающихся собак.
Задворками дошел Иван к роскошному господскому дому, миновал конюшни, и заснеженный английский сад, и вышел к дверям черного хода. Сторож впустил его, не чинясьТрисмегиста ждали.
- Дома хозяйка?монах стряхнул с плеч снежинки и откинул на спину капюшон.
- Ее светлость только с прогулки, - нарядный дворецкий отодвинул прочь дубину-сторожа и впился пронзительным взглядом в гостя, - Пойдем, дружочек, только потопай здесь сапогамичтоб ковры господам не загадить.
- Я-то потопаю, - легко согласился Трисмегист, - но в покои не пойду. Негоже рожу мою в покоях светитьувидит кто, и грош мне потом цена. Проводи меня, мил человек, до черной лестницыи хозяйке передай, пусть туда ко мне выходит.
Дворецкий сделал большие глаза, но возражать не сталуказал гостю в сторону черной лестницы и бесшумно растворилсяв длинной анфиладе, ведущей в господские покои. Трисмегист поднялся по лестнице, присел на ступенечку и принялся беззаботно насвистывать.
- Разложила девка тряпки на полу, раскидала карты крести по углам - подпел за его спиною мелодичный голос, ту самую грустную каторжную песенку, что свистал ряженый монах.
- Здравствуй, хозяюшка!Трисмегист вскочил со ступенек, повернулся и в пояс поклонился, - Вот и дошел я до вас, от самого Ченстоховабелыми своими ножками.
- Не писсти, - отозвалась хозяюшка по-русски, но с немецким шипящим акцентом. Как же несозвучны были грубые эти словас нежной и изысканной ее наружностью. Трисмегистова «хозяйка» быласамая настоящая дама, высокая, тонкая, в бархатной винного цвета амазонкеот самой модной в Москве портнихи, в перчаткахот парижского скорняка. Нет, не разряженная парвенюхищное породистое лицо, и царственная осанка, и манера играть тонким стекомговорили о том, что богатство и высокое положение для дамы дело привычное, если не наскучившее. Ноарестантская песенка, простецкая грубая речь
- С пополнением вас, ваша светлость, - умильно проговорил Трисмегист. Талия дамы была чуть более округла, чем предполагала ее невесомая комплекциякрасавица была в тяжести.
- Не твое дело, - огрызнулась «ваша светлость», и темные брови ее нахмурилисьот этого нежное злое лицо сделалось еще прекраснее, - Ты привез тетушку? Покажи!
Трисмегист извлек из-за пазухи сверток, размотали выглянул темный печальный лик. Дама поставила ногу высоко на ступенимелькнуло голенище драгоценного верхового сапожкаи взяла икону, и утвердила на своем колене. Вгляделась, прищурившись:
- А похожа! Мастер, что ее писал, с тобой приехал?
- А надо было?растерялся Трисмегист, - Я ж его сразу того, - он сделал красноречивый резкий жест, - Подумал, что так и условлено
- Что ж, значит, не судьба, - смиренно согласилась дама, - А я хотела было у него Габриэля к себе в будуар заказать.
- Гавриила? Архангела?переспросил монах, - С огненным мечом?
- Да какая теперь разница, - дама отставила икону с колена на ступени, сняла с пояса тугой кошелек, - Вот, пересчитай.
Иван пересчитал, сделал постное лицо:
- Прибавить бы надо, хозяюшка. В дороге опасностей не счесть, пули свистели над головою
- Так мы с тобою о таком и договаривались, - рассмеялась «хозяюшка», вскинув темные брови, - Что будут они свистеть. Кольчугу тебе выдалииз древних лопухинских доспехов. Вернешь кольчугу-то?
- Не здесь же мне заголяться - пробормотал Трисмегист с поддельным смущением, но дама осталась непреклонна:
- Окстись, я и не такое видала. Расчехляйся, не смотрю, - она зажмурилась и отворотилась к перильцам. Иван побарахтался в рясе и кое-как вытянул из-под одежды тонкую, нежно звенящую кольчугу:
- Принимайте, хозяйка. Видите, пулями вся почиркана
Хозяйка повернулась, приняла из его рук кольчужку, изучила, сощурясь, белые царапиныследы от пуль:
- Вот ебаный каравайЯ прибавлю, Ивашечка. Как на месте устроишьсясразу приду к тебе с прибавкой, герой мой. Ты нашел уже местогде вы с тетушкой остановитесь, или помощь моя нужна?
Судя по всему, дама почитала «тетушку», черную икону, живым существомили так шутила.
- Спасибо, хозяйка, есть у меня часовенка одна на примете, из тех, нижних, - Трисмегист опустил глаза долу.
- Под землею, что ли?переспросила дама. Иван кивнул, спрятал за пазуху кошелек и принялся заворачивать икону обратно в рогожку.
- Вот ты с кем снюхался!восхитилась дама, - Ай, молодечик! И не хлопнут меня у вас в катакомбах, Ивашечка? Всю такую богатую и беззащитную?
- Не беспокойтесь, хозяйка, - значительно отвечал Трисмегист, он уже спеленал икону и приготовился прощаться, - Ни вам, ни другим господам, что пожелают в часовню наведаться, никто зла не причинит. Под землею люди не те, что в подворотняхслово держат, а у меня с ними крепкий уговор. Приходите, не бойтесь. Как обустроюсьдам знать, и сам вашу светлость лично провожу.
- Что ж, прибегай за мноюкак устроишься, - дама цапнула рукой в перчатке звенящую кольчугу и устремилась вверх по лестнице, - Ступай, Иван, спасибо за службу!
- А ручку, ручку-то облобызать?подался было за ней Трисмегист, но сверху долетело до него нежнейшее:
- Обрыбишься!
Иван спустился к черному ходу, помахал растяпе-сторожу и пошел прочь по заснеженному белому саду. «Какой садик лохматый, совсем не барский» - думал монах о новомодном английском саде, заведенном англоманом Лопухиным, князем, хозяином дома и супругом прекрасной грубиянки. Английские сады только-только входили в моду, и были в Москве экзотикой и эпатажем, но князь Лопухин обожалэпатаж. Как бы дорого ни приходилось за него расплачиваться.
С семейством князей Лопухиных Трисмегист познакомился девять лет назад, в Охотске. Они были ссыльные, онарестант. Когда умер малолетний наследник, царевич Петр Петровичкамергер Лопухин в церкви на отпевании ребенка имел дерзость острить и дажехохотать. Эпатажкак он есть, в полном великолепии, и все-все фраппированыЗа тот превосходный эпатаж князюшка бит был батогами, и сослан в Охотск, вместе с молодой женой и новорожденным сыном. Впрочем,ссылка не научила камергера умуи в Охотске был он все тот же наглый, гоношистый, скандальный и глупый мажоришка. Никто с ним толком не считался. А вот юная жена его
Помнил Трисмегист их самую первую встречукак вчера дело было.
Лопухинская дворня была под стать своему господинускандалисты, пьяницы, а кое в чем и превзошли своего хозяинаоказались еще и ворищи знатные, тащили все, что под руку попадет, как сороки. Арестантам охотским было вдвойне подобное обидноэто волка ноги кормят, а собаку должен кормить хозяин. А тут псы смердячие разлакомилисьна чужую добычу И, конечно же, настал неизбежный час расплатыарестанты подстерегли обидчиков неподалеку от лопухинской избы, и вот-вот должно было свершиться возмездие. Сам князь Лопухин издалека, с крылечка, наблюдал, как охаживают дрынами его лакеев, да робел вступаться. Смотрелтак пастух с холма любуется на то, как волки дерут его стадо.