Шрифт
Фон
- Я понял, - ответил Яков, - Это то самое делопо которому стольких арестовали. Значит, не просто так.
- Да, то самое дело, - серьезно и печально подтвердил Левенвольд, - И я вынужден его закончить. Ведь брат мой уехалТы поможешь мне, Яси Ван Геделе? Обещаю, что буду стараться сохранить тебя живым. Сам знаешьслово дворянина
- Осторожная формулировка, - оценил Яков его деликатность, - Буду стараться сохранить
- Не более того, - Левенвольд наконец-то улыбнулся, - И обещаючто ты станешь богат. Десять тысяч яхимсталеровза один прием, а, доктор?
- Если останусь живМне нечего терять, ваше сиятельствоя один, ни семьи, ни детей. Ни доброго имениужеЯ согласен, можете распоряжаться моей никчемной жизнью как пожелаете.
- Спасибо, - выдохнул обер-гофмаршал, и потянул вдруг Якова за рукик себе, - Правда, спасибо. Ине бойся. Nihil time, nihil dole
Левенвольд стремительно подался к нему, словно атакующая гадюка, и поцеловал, дотронулся губами до губ его, будто ужалил, и тут жеоттолкнул:
- А теперь ступай, Яси
Яков раскладывал инструментычто-то протирал лишний раз, что-то точилкогда в дверь его поскреблись.
- Заходите, - разрешил доктор. В комнату вдвинулся дворецкий Кейтель, нарядный, как никогдазолотая эстетика его хозяина явно не оставила дворецкого равнодушным.
- Праздник намечается?сразу догадался Ван Геделе.
- О, да! Придут гости, и будет дан концерт, - с готовностью подтвердил разряженный Кейтель, - И певица пропоет наконец-то ту арию, что была так печально прервана. То будет символ прощения и примирения.
- И ее величество пожалует в гости?не поверил Яков.
- О, нет! Ее величество болеют, но пожалуют господин фон Бюрен, граф Вартенберг, и господа Лопухины, и граф Остерман
- Довольно перечислять, Кейтельмне все равно их не видать.
- Отчего же? Полагаю, вы достаточно поправились, и сможете наблюдать за концертом с галереи. Там есть такая портьера, и из-за нее можно
- То есть вы приглашаете меня, Кейтель?
- И не только я, - дворецкий неожиданно игриво подмигнул, и Яков поразилсякак уживаются в нем надменность и внезапное, как искра, лукавство, - У вас есть добрый друг, желающий вас развлечьпосле долгой, тяжелой болезни и вынужденного заточения.
- Хотите сказатьмое сидение за портьерой высочайше одобрено?уточнил Яков, и получил ответ:
- Именно так.
Яков не стал наблюдать, как ужинают высокие гостиэто было бы унизительно. С первого этажа раздавался то и дело собачий лай, и доктор решилзначит, кто-то из гостей привел с собой собачку, чтобы похвастаться. И, конечно же, можно и не угадыватькто.
Когда с галерей заиграли скрипки, и снизу послышалосьчто настраиваются инструменты, Яков все-таки вышел за портьеру и посмотрел внизему захотелось увидеть, как будет петь Лупа.
Оркестр выстроился полукругомфлейтисты и эти, что с огромными скрипкамиЯков не знал, как они называются. Лупа, в шелковом платье, широком, как солнце, и такого же цвета, только готовилась петь. В волосах ее вплетены были чайные розы, отлично видные Якову сверху. Гости сидели рядком на стульях, и Ван Геделе с высоты мог рассмотреть, как прошиты их парикиу кого они были. Лопухиныоба в лососинном, в кружевах цвета внутренности морских раковин, утонченные и накрашенные, с лицами грешных ангелов. Остермансеребро, и возле него золотоЛевенвольд. И в центре, гость главный и почетныйзловеще-сиреневый фон Бюрен, в собственных черно-стальных кудрях, матово-смуглый, с той самой собакой у ног. Рыжая борзая на длинном витом поводке вяло порыкивалаохраняла!и подозрительно косилась на серебристого Остермана, с явной готовностьютяпнуть.
Скрипки попиликали и затихли, вступила флейта, и за неюмягкой волной полился голос певицы. И музыканты последовали за голосом, в райские кущи, по одному вступая на этот путьсперва флейты, а потом и те, что как огромные скрипки. Ах да, виола да гамбоЛупа взяла самую высокую, леденяще-звонкую нотуи порочный херувим Лопухин прижал к накрашенному глазу платок, а собакавскочила разом на четыре ноги, в охотничью стойку.
- Флора, фу!Бюрен дернул поводок, но было поздно. Собака завыла, вплетая свой голосв арию, в рыдание флейт, прибавляя себяк путешествию в райский сад. Вой не заглушал пение совсем, скореедобавлял новые ноты. Это быланеожиданная поддержка.
Левенвольд закрыл лицо ладонями, пряча улыбку, Бюрен и Остерман, переглядываясь, хохоталинаконец-то эти вечные соперники в политике нашли общую звездуна музыкальном небосклоне.
- Это нарочно!Нати Лопухина вскочила, топнула ножкой, схватила мужа чуть ли не за шиворот и потянула на выход, - Над нами смеются! Это дурная шутка, пойдемте, друг мойиз дома, где не помнят о приличиях
Бедняга князь прижимал к глазам платок уже от смеха, но позволил супруге себя увлечькак и всегда, как покорная игрушка. Хозяин дома устремился было за ними, но Бюрен придержал его за край золотого наряда:
- Не стоит, Рене, пусть идут, раз такие дурыПослушаем дальшетвою приму и мою Флору.
Лупе, впрочем, не показался обидным такой дуэтона пела и улыбалась, и улыбка звучала в голосе ее, как в утреннем небетрепещет розовый краешек рассвета. Ария кончилась, и певица присела, и поцеловала собаку с длинную мордуслушатели аплодировали им обеим. Потом Лупа отступила за спины оркестра, и вышел вперед уже Прошка-Аницет, с подбитым глазом, кое-как замазанным белилами.
Яков следил сверхучто станет делать певица. Лупа золотистой тенью проскользнула позади музыкантов, прошла торопливо под куртуазным благовещением, и осторожноживот ей мешалвзошла по ступеням. Яков свесился с галереи, смотрелкуда же дальше? Лупа медленно брела мимо ряда одинаковых дверей, цепляя ручки их пышным платьемвидно было, что нехорошо ей, ноги еле держат. Вот вздрогнула, завидев кого-то в том конце коридора, толкнула наугад первую же попавшуюся дверьи почти упала в дверной проем. «Худо стало, - догадался Ван Геделе, - Надо глянутькак бы не родила прежде срока».
Аницет перед гостями заливался, как певчая птица. Собака пока молчалано это Бюрен пальцами держал ей морду, не позволяя завыть. Яков вышел из-за портьеры, огляделсявсе слуги стояли внизу, кругом возле гостей. Доктор прошел за спинами скрипачей, сбежал по лесенке вниз, и по коридорук той двери, в которую входила певица, он запомнил, в какую.
То была графская спальнязеркало, цацки, неприбранная постельи Лупы в ней не было видно. Яков заглянул за ширмуно и там стояли лишь горшок и таз, стыдливо прикрытые плетеными крышками. И за балдахином не было никого, и под одеяломдоктор даже проверил. Зато на туалетном столике царило роскошествоЛевенвольд к приходу гостей надел на себя, конечно, «все лучшее сразу», но кое-что и оставил. Бриллиантовые серьги, длинные, в его вкусе, и много-много сверкающих шпилек, и перстнии с камнями, и с камеями «Колечко заметно будет, а шпилькикто их считает» - решил Яков и парочку шпилек приколол на рукавс изнанки.
- Ты неумелый чемберлен, совсем дилетант, - послышалось от самой двери. Скрипачи играли, и голосил Аницет, и подвывала ему Флорано французская серебристая речь слышна была совсем рядом, почти на пороге. Этот картавый серебряный шарик во рту- Ты давеча уронил тарелку, у тебя кривые руки
«Причем здесь щипцы?подумал было Яков, но тут же понял, что речь не об акушерском инструменте, а об камергере, - Чемберленэто камергер, chambellan» Бюрен был обер-камергер нынешний, а Левенвольд когда-то служил камергерому покойной матушки Екатерины.
- Поверь, Рене, счастье чемберлена не в тарелках, - возразил от двери другой голос, несомненно, фон Бюренаэтот лающий его, то ли немецкий, то ли французский.
- Так ты ничего и не можешьни переменить тарелку, ни переодеть персону, - Левенвольд отвечал ему, то ли насмешливо, то ли злясь.
- Переодеть тебя, Ренепо всем правилам?предложил Бюрен, тоже сердито.
«Все ясно. Сейчас они тут начнут друг друга переодевать», - мрачно подумал Яков, цапнул со столика еще пару шпилек, и шагнул за портьеру. И за портьеройвлетел с размаху в мягкое, и теплое, и пахнущее мандариновым раемпевица Лупа сидела на подоконнике, подобрав ноги.
Шрифт
Фон