- Твой братец не в курсе нашей близостии не надо. Раздобыл ты ведьмин амулет?
- Почти, - Яков вспомнил о своей оккультной забаве, показавшейся сейчас, после ареста бедняги Гросса, глупостью и ребячеством, - К утру принесу его к тебе в «Бедность», если прежде сам не окажусь в одной из камер.
- А ведь я могу спрятать тебя, - хищно улыбнулся Десэ, - У них на самом виду. В мертвецкой, или в пустующей камерехочешь?
- Я не стану бегать от них, как заяц, - сморщился Яков, и Десэ тут же потрепал его по плечу:
- И правильно. Ведь Миньон тебя и не отдаст. Ты ему еще нужен, - и пастор заговорщицки подмигнул.
- Миньон?переспросил Яков.
- Миньон, Красавчикэто старое прозвище шевалье Левенвольда, еще со времен петровского двора, когда он дежурил на дверях в антикаморе, и чесал пятки своей муттер Екатерине. Сейчас он, конечно, много бы отдал, чтобы старое прозвище поскорее забылось.
«Шевалье, - царапнуло Якова, - Да, он же младший из бароновзначит, именно шевалье»
- Отчего же ты сам не взялся зашить своего больного?спросил он у Десэ, - Ты ведь такой же врач, разве что тюремный.
- Я прозектор, - поправил его Десэ, - Моим пациентам не больно и не страшно. А живых, особенно некоторыхмне их, ты не поверишь, жалко. Особенно того, к которому мы едемя давлюсь злостью каждый раз, перевязывая его, и когда-нибудь, клянусь, задушу мерзавцаегособственными повязками, чтобы он более не мучился
В глуховатом голосе черного пастора послышались злость, и отчаяние.
- Кто это, Десэ?спросил Яков.
- Увидишь.
Карета встала на обочинепропуская на узкой дороге кожаный темный дормез, длинный, словно похоронные дроги. Яков и в темноте смог оценить, какие в дормез впряжены были лошадипородистые, горячие, словно огнедышащие посланцы из самой преисподней.
- Знатные у кого-то кони, - похвалил он невольно. Десэ проводил карету сощуренными глазами:
- Карета едетвыходит, все у них кончено. Нам стоит поторопиться. Поспеши!крикнул он кучеру, и пояснил для Ван Геделе, хоть и совершенно непонятно, - Викинги рекомендуют воинам три дня ходить с раскрытой раной, но я другого мнения, считаю, что повязки стоит накладывать вовремя.
Возле дома младшего ЛевенвольдаЯков впервые увидел фасад его дома, украшенный мерцающими в темноте серебристыми вивернамина каретном развороте уже стояла другая карета. Игрушка, шкатулка на высоких тонких колесахвоплощенная девическая принцессина мечта.
Десэ, завидев карету, в сердцах плюнул на землю, свесившись из возка:
- Дура Балкша, бес ее дери! Придется нам, доктор, обождать внизупока она не изволит убраться.
Яков искренне удивилсячто делает в доме графа, да еще ночью, прекрасная колдунья Модеста Балк? Тем более, что Левенвольду она годилась в матери, если, конечно, нужна была ему подобная мать.
Десэ провел доктора в гостиную, озаренную скудно по случаю ночи, и сам присел на изумрудно-золотой диванчик. Яков тут же спросил, кивая на куртуазное благовещение:
- Настоящий у вас Ватто?
- Нет, сами рисовали, - буркнул Десэ, и тут же пояснил, - Я не смыслю в картинах. Этаподарок от матушки Екатерины, по случаю обморока на балу старейшин, ну, и именин.
Яков не очень понялкто из них падал в обморок, но спросил другое:
- А когда именины у РенгРейн
- У Рейнгольда?рассмеялся пастор, - В мае. Т-с-с, вот она, пусть пройдет. Сиди тихо, - и сам замер в тени, как статуя.
На мгновение Якову и в самом деле померещилась на лестницеведьма Модеста. Черные спиральные кудри, тонкий станкак у резного шахматного ферзя, и синие, даже в полумраке заметные глаза, и знаменитый низкий вырез у шелкового платьяНо то была другая дама, моложе на двадцать летНати Лопухина. Она прошла мимо них, не глядя, никого не видяв полувершке от пола, парящая в мечтах, пролетела на призрачных крыльях недавней победы.
- Это Нати, - прошептал Яков.
- И?не понял Десэ.
- Не Модеста.
- Я и не говорил, что здесь Модеста. Та в Питере, на Лебяжьей Канавке, - пастор понял замешательство Якова и быстро пояснил, - Они мать и дочь, обеБалкши. Идем же, хватай свою кошелку!
Они поднялись по лестнице, и Десэ, безошибочно определив вернуюсреди ряда одинаковых дверейкак и в прошлый раз, почти втолкнул доктора в комнату. Правда, на этот раз задержался на пороге с гневным вопросом:
- К чему это было? Балкша? Или ты, как спартанец, позволяешь лисенку терзать свои внутренности?
Яков оглядел полутемную спальнюпустую, как ему показалось. К кому обращался пасторкресло перед зеркалом было пусто, и в сказочной смятой постели не было никого?
- Вот тебе лекарь, оставляюразвлекайтесь. А яболее не стану, - Десэ подтолкнул Якова еще вперед, и вышел, яростно хлопнув дверью.
Яков подумал было, что пастор говорилобращаясь к пышному парику, на болване у зеркалатот был как снятая с плеч голова. Странно было наблюдать все эти кудри, и локоны, и драгоценные шпильки отдельно от их изящного хозяинаа очень похоже выглядят и отрубленные головы на столбах, на месте казниЯков за свою жизнь довольно их видел.
- Проходи же, Яси Ван Геделе, - он появился из-за ширмы, той, за которойночной горшок, и таз для умыванияи он все еще стирал с лица полотенцем то ли краску, то ли капли воды, - Дурной тон смывать грим водой, но иногдауже сил нет
Яков смотрел на него и готов был верить во что угоднов доппельгангеров, в эльфийских подменышей И вампиры тоже, когда их чары слабеютделаются, в общем, довольно неприглядныБез золота, и пудры, и кудрей, и стрелокон был другой человек, самый обычный. Очень бледныйдо пеплас прозрачной кожей, бескровными злыми губами, и словно тушью прорисованными на серой бумагебровями, трагически поднятыми, и глазами, ночными, пропащими, акварельно-заплаканными. Черные волосы гладко зализаны были назад, и лишь за ушами начиналисьволны, колечкиПепельно-белый, и угольно, сгоревше-черныйвот каким он был без краски, младший Левенвольд. И золотой шлафрок, тяжелый, атласный, прежних его цветовлишь подчеркивал превращение, из райской птицыв черную моль.
- Куда же мне проходить?спросил Яков.
- Да хоть сюда, - Левенвольд присел на край постели и приглашающе хлопнул по простыне узкой ладонью. Постель была такая, словно выдержала сто великих битв, вся перевернутая и, кажется, даже влажная еще кое-где, после бурной ночи. Яков так посмотрел на это грешное ложе, что пациент его немедленно прибавил:
- Я не стану с тобой спать. Только нужно же нам местодля нашего изящного рукоделия. Впрочем, боишьсясмотри оттуда. Что скажешь?
Он встал, опершись коленом о край кровати, змеино вывернулся из шуршащего шлафрокаи Яков увидел на белой шелковой подкладке множество темных полос, высохшей крови. И несколькоалых, свежих.
- Что скажешь?повторил сиятельный пациент. Ван Геделе с любопытством и ужасом смотрел на узкую, с очень тонкой талией, спинуказалось, графа пыталась унести в своих когтях гарпия, но так и не сумела поднять. В конкурсе с Анри Мордашовым и казачком-арапом этот пациент претендовал бы на заслуженный кубок. Яков сделал шаг, чтобы взглянуть поближено трогать это было никак нельзя, без анестезии.
- Это не кнут, это разрезано, - прошептал он почти про себя, - Бог мой, как? Дикий зверь?
Ночная охота, животное, с которым пришлось бороться? Или иначечто?
- Когти химеры, - тонко улыбнулись бесцветные губы, - Ночь коротка, Яси Ван Геделе. Ты починишь вседо утра? Мне нужно еще поспать, завтра предстоит поединок с инквизицией, и мне понадобятся все мои силы.
Яков раскрыл саквояж, вынул бутыль с опием и подал Левенвольду:
- Это обезболивающее, извольте выпить все и лечь. Я сейчас буду готов.
Тот взял бутыль и, морщась, сделал пару глотков:
- Ты жалеешь меня, Яси. Я думал, ты примешься шитьсейчас.
- Для чего это вам? Вашему сиятельству нравится страдать? Яков сдвинул шкатулки с туалетного столика, и принялся раскладывать инструментына белой тряпице, - Мне нужна еще теплая вода.
- За ширмойсколько пожелаешь, - пациент поставил пустую бутылку из-под опия на пол, и улегся на постели, легкомысленно болтая ногами. Он снял свой шлафрок, остался в золотых кюлотах и шелковых чулках, Яков еще подумалвот первый человек, у которого на чулкахчистые пятки.