- Я видел, как Остермана грузили из кареты, - вспомнил Яков, - Кажется, он при смертив таких очках и с такою муфтой
- Горбатого лепит, - развеселился виконт, - Эдак и я умею. Остерман не переносит Ягужинского, и готов разыграть хоть чумулишь бы не заседать с ним в одной комнате. Но, видишь, он не хочета его берут и несут, даже кресло ему сделалина колесах. Очень нужный империи человеквице-канцлер, без него империи никуда. Мне тоже нужен советот тебя, доктор, ты же говорил мне, что ты еще и алхимик.
- Более или менее, - пожал плечами Яков.
- Пойдем за мною, в закуточекдашь мне алхимический совет, - и виконт повлек Якова за собой, мимо распялок с плащами и болваних, одетых в «робе де парад».
В закуте стоял резкий запах и высился таз с темной жидкостью.
- Царская водка!догадался доктор, - Ты что ж, выжигаешь золото из вверенных тебе шляп?
- И не только из нихесть еще жилеты и перевязи, - похвастался Тремуй, - Взгляни, профессорвсе ли у меня в порядке? Один парнишка собрал мне эту лабораторию, да только третьего дня повесили его, а сам я в алхимии ни уха, ни рыла не смыслю. Глянь, нет ли где прокола какого?
Ван Геделе оглядел реактивы на полках, ванночку с царской водкой, спиртовку и тигель.
- Так вот во что ты предлагал мне сыграть, - догадался доктор, - И не боишься, Виконт, что поймают тебя однаждыза этим делом?
- На входе еще один казачокна шухере, - пояснил Тремуй, - Эти два мальчишкисироты, я им заместо папаши. Преемничков выращиваюна свое место.
- Сразу двух?
- Так им бы обоимеще дожить, - вздохнул Виконт.
- Хорошо, я покажу тебекак выжечь золото, смотри и запоминай. Может, выйдет и не совсем так, как у твоего парнишкиалхимия штука капризная, каждый ей по-своему поклоняется.
- Уж разберусь, - Тремуй, как фокусник, внезапно вытащил откуда-то пыльную шляпу, мерцавшую золотыми позументами, и протянул доктору, - Прошу, маэстро.
Виконт смотрел очень внимательнопока Яков выжигал золото из шляпы, смотрел так, как будто вбирал в себя все алхимические манипуляции, жест за жестом. И когда на дне тигля показались шарики золотасовсем немногопроговорил задумчиво:
- Это как свинью стричьвизгу много, а толку мало
- Шухер!в закуток влетел красный, заполошный казачок, - Двое явились! Стоят на входе, жалами водят
- Так иди встречай, - Тремуй торопливо задул спиртовку, накрыл крышкой таз с кислотой, - А нас тут нет.
Мальчишка убежал, и Виконт притворил и без того незаметную дверь, но оставил щель и приник к нейсмотреть, кто же пришел.
- Если открытьвонь пойдет, - пояснил он, - а так проветритсяи я к ним выгляну. Если оно того стоит. А ты сиди.
Яковтак же подобрался к приоткрытой двери, сел на корточки и посмотрелему ведь тоже до смерти было интересно.
Они осторожно пробирались по узкому коридору среди шляпных коробок, и манекенов, и одежных распялок, порой отводя от себя расшитые полотнищасловно ветви в лесу. Обер-гофмаршала Яков признал без трудаеще бы, такое золотое солнце. А второй, каштаново-серебристый, такой же изящный и хрупкий, как Левенвольд, но темныйлунный его двойник. Тремуй шепотом подсказал:
- Остерманну надо же
- Он разве может ходить?
- Как видишь.
Серебристо-каштановый Остерман свои зеленые очки держал в руке, играл ими. Он оглядел гардеробную, близоруко прищурясь, и позвал:
- Анри!
- Господин Мордашов болеет, - тут же вынырнул из-под расшитых подолов ушлый казачок, - За него месье Тремуй.
- Так сбегай, поищи Тремуя, - Левенвольд шлепком направил мальчишкук двери, - Иди-иди, погуляй. Мы все выберем сами.
Яков из своего укрытия с интересом наблюдал за этой парой. Остермана он прежде не видел (и в коляскетолком не разглядел), но по рассказам представлял себестарикашкой, болезненной развалиной. Дядюшка сделал дурную рекламу, расписывая ипохондрию вице-канцлера и бесконечные воображаемые его недуги. Живой Остерман оказался относительно молод, двигался легко, пусть и не пританцовывал в дюйме от пола, как его спутник, и по всему видно былоему вовсе не чужды лукавство и склонность к мистификациям.
- Кто такой Тремуй?спросил он обер-гофмаршала, и тот лишь поморщился.
- Доппельгангер, второй такой же, из оранжереи. Они вечно сидели рядом на стульях и мотали пряжу, как мойры. Такой же старый пьяницанаверняка сладко спит сейчас среди этих шляп.
- Мы не станем говорить о политике, - Остерман встал в кругу из пяти царских робронов, и эти слова произнес как будто нарочно, для спящего где-то гардеробщика. Левенвольд ходил возле него кругами, словно золотая лиса.
- Потому, что я ноль в политике, пусто-пусто, - добавил он весело, - Я всего лишь дурак дворецкий.
- Чего же ты хочешь, дурак дворецкий?Остерман остановил его, удержал возле себя.
- Спаси меня, Хайни, - тихо попросил Левенвольд, - Ты же самый умный. Придумай для меня какую-нибудь комбинацию, как в шахматах. Я не хочу жениться.
- Если говорить о шахматаху тебя цугванг, Рене, - ласково отозвался его собеседник, - И ты сам и загнал себя в него, собственной беспечностью.
- Но и тесть мой меня не хочет, - вкрадчиво проворковал Левенвольд, - Он готов простить мне все долги, что я наделал под приданоелишь бы развязаться. Я два месяца втаптывал в грязь свою репутацию в бардаках и в игорных домах, и добилсяон согласен на все условия, лишь бы иметь возможность отказаться от меня. Там есть уже другой жених, русский, и папаша желают его всем сердцем. Только Барбаренька все хочетменя, но и это ненадолго
- Ты же знаешь, Рене, что проблема твоя совсем не в Черкасских, - почти прошептал Остерман, - Хоть передо мною не притворяйся глупее, чем ты есть. Твои многочисленные несчастьядают показания в казематах «Бедности», на полицейских допросах. Это проклятое дело, которому нет конца
- Дело о ребенке - прошелестел Левенвольд, и вице-канцлер тут же прижал палец к его губам:
- Тише. Вот этоуже политика. Муттер лишь попыталась защитить и себя, и тебяот этих слухов. А ты брыкаешься, как козленокне хочу жениться. Да женись ты хоть на ком, если не хочешь Варварупопросту для того, чтобы прекратить сплетни, которые ползут и ползут, как лавина. Муттер страдает от них, не ты. Если ты виновник, кто, по-твоему, должен расплачиваться? Только ты сам, Рене.
- Вот так вы меня и бросаете, - убито проговорил Левенвольд, и даже золото его померклоот горя, - Брат мой уезжает, как раз до ноября, ты от меня отказалсявласть для тебя дороже, чем наша дружбаБарбаренька мне противна, но она выбрала меня, словно куклу с витрины, и пальчиком указала папашехочу! А тут и слухи о ребенке, как нарочно, и это гнусное дело, и муттер откупается от слухов именно мноюименно бедным своим Габриэлем.
- Бедный Габриэль, - эхом повторил за ним вице-канцлер, - Но жениться-то тебе все равно придется, так почему не сейчас?
Левенвольд не ответил. Он сделал шаг к вице-канцлеру, порывисто обнял его, так, что взметнулся над ними золотой вихрь его мотыльковой пыльцы, и прошептал со страстным отчаянием:
- Хайни, Хайни, ХайниТы умный, ты самый умный, и ты добрый. Ну сделай хоть что-нибудь, чтобы все разрешилось, и было бы всем хорошоТы один это умеешь. Ты же знаешь меня, я дурак, но как же не хочется быть вещью, которую отдают в закладПомоги мне
Он так стоял, с совершенно убитым видом, обнимая друга и уронив голову ему на плечо, и, кажется, искренне горевалбог знает о чем. Остерман бережно погладил вздрагивающие золотые кудри:
- Отодвинься, Рене, ты меня запачкаешь. Эта твоя пудраона как оспа, заразна. Я понял тебя, я попробую. Попытаюсь
- Со мною столько лет играликак с куклой. Я не хочу так больше, - словно оправдываясь, пояснил Левенвольд, отстранился и кончиками пальцев машинально взбил свои локоны.
- Ну вот опятьвесь прах летит на меня, - посетовал Остерман, - Марта дома сделает мне выволочку, что я снова весь в твоей «пудрэ дорэ». Пойдем, а то удивятсяотчего я так долго не уезжаю. Мое чудо-кресло заждалось меня в карете. Что ты хотел здесь взять?
- Обещание с тебячто ты меня не бросишь, - пожал плечами обер-гофмаршал, - А больше ничего. Что ж, пойдем, пока не проснулсякто он там, Мордашов или Тремуй?