В Петербурге у него и в самом деле оказался театр. И учитель пения. И танцмейстер. И пятьдругих девиц, вроде Лушки, графский гарем. Четыре балетницы и одна певица.
- Ты, если с ним не хочешьпросто соври, что у тебя от этого самого голос пропадает, - учила Лушку женским премудростям певица Оксана, - Он и отлипнет. В море много рыбы, ему голос твой важнее.
Лушка была девица, и не знала, пропадает у нее голос от «этого самого» или же нет.
Она занималась с учителемкаждый день, и танцмейстер показывал ей первые нехитрые па. Портниха сшила для Лушки узкое и несуразное немецкое платье. Оксана делилась секретамикак избегать хозяйской любви, не вызывая при том подозрений. Но увы - барин-похититель больше не делал Лушке страстных авансов, и вовсе не замечал ее, словно не он шептал ей нежнейше на корявом русскомиз ящерского сугроба.
Он пригласил ее в свою спальнюкогда она перестала уже, и бояться, и хотеть. Камердинер проводилв золотую шкатулку, канарейкин цвингер, и граф сидел перед зеркаломв кудрях и в шелковом халатике. Из-под халатика выглядывали такие тонкие белые ножкиЛушка еще подумала, что ничего не стоит перекинуть его на плечо и унести. Что он совсем ничего не весит, как птичка.
- Ты готова?спросил искуситель, похитительцеремонно и холодно.
Лушка яростно кивнула и принялась неловко распускатьшнуровку нового, неудобного немецкого платья.
- Фууу - рассмеялся брезгливо граф, - Не это же! Петь готовав опере, перед царицей?
Лушка зарделась, разозлиласьи со злости выдала графу столь громогласную ступенчатую фиоритуру, что у тогодаже кудри отлетели назад.
- Грубовато, но сильно, - нежные ладошки трижды беззвучно хлопнули, - Вижу, что готова. Мой Ла Брюс будет плакать. А это, - он пальцами изобразил ее недавнее пиччикато на шнуровке, - это не надо. Не трать себя. Я всегда могу позвать Дункан
Лушка подумалачто за Дункан такой, и догадалась, что это Дунька всего лишь, одна из балетниц, самая лихая. Ей сделалось обиднотак, что сами собой закипели горючие слезы:
- Что Дуньку-то? Дунька носатая. Я тоже могу - и снова принялась терзать шнуровку.
- Тогда идия распутаю тебя, - ласково поманил ее граф, на свои колени, и острыми пальчиками принялся расплетать жесткие шнуры. Лушка смотрела сверху внизна его сосредоточенное лицо, с нахмуренными бровями и длинными-длинными младенческими ресницами. Графчик очень старалсясловно от этой шнуровки зависела вся его жизнь.
- U-la-la, готово, - он поднял лицо, такое счастливоечто девица Лушка не утерпела и сама, первая, поцеловала его, больно прикусив его леденцовые крашеные губы, от неумелого своего усердия.
- О, зивольф, - прошипел он хрипло. Вот теперь-то она емунравилась, графчик потерял голову, и сгорел, как они, придворные, говорятв оранжевом ее пламени, так дом изнутри мерцает и светится, в пожаре, прежде чемрухнуть.
Он все шептал ей тогданежно, но и насмешливодлинные немецкие слова, эти шипящие по-змеиному имена, но она понимала из них лишь «зивольф»волчица. Лупа.
Глава 19 Выжечь
- Вот что это? Ты знаешькак эта штука называется?Ла Брюс с веселым гневом стыдил лакея, то поднося к лицу, то отодвигая прочь круглую черную маску, - Эта маска зовется«немая дева», потому что держится на лицеблагодаря штырьку, зажатому в зубах.
- А на маскараде ротедва ли не главное, что необходимо галантному кавалеру, - с напускной невинностью продолжил доктор Ван Геделе.
В Измайлове намечался маскарадна речном берегу, с гондолами, наядами и нептунами (почти все наяды и нептуны набраны были из многострадальной левенвольдовской дворни, служившей горнилом кадров для малых придворных представлений). Ла Брюс остался без актеровДи Маджо пел арию на встающей из воды рыбьей голове, девы-певицы изображали сирен, а хорвыступал в собственной роли, но в венцах из кувшинок и водорослей. Обер-гофмаршал еще с утра носился по речному берегу, отдавал распоряжения и лопался от злобы и бессилиясделать как в Версале.
Ла Брюс намерен был явиться на маскарад и блеснуть, и кое-кого пленить, оставшись неузнаннымнаряд Коломбины уже доставили концертмейстеру из его дома, недоставало только маски. Лакей послан был в гардеробнуюи принес не то.
- Я неплохо знаком с месье Мордашовым, что смотрит за гардеробом, - сознался Яков, - Могу заглянуть к нему по старый памяти и заодно прихватить маску для вас, месье Бруно. Вам какая нужна«баута» или «коломбина»?
- Если яКоломбина, то, конечно же, «коломбина», - рассмеялся Ла Брюс, закинув ногу на ногу и кокетливо покачивая носком туфельки, - А вы, Иаков, разделите ли со мною радости маскарада?
- Увы, останусь дома и продолжу бороться с ангелами, - сострил Яков над французской транскрипцией собственного имени, - Да меня и не пустят на маскарадслишком уж я мелкая карта. А в гардероб ради вас могу заглянутьпроведать Анри Мордашова, он давний мой пациент.
- Доктор, а не ведаете, что Анри ваш болен, вернее, сказался больныму него абстиненцияЗа него сейчас в гардеробнойнекто Тремуй, я их, признаться, с трудом различаю, - поморщился Ла Брюс.
- Еще лучше, - обрадовался Яков, - Тремуй мне еще больший приятель. Схожу, повидаюсь. Так вам, напомнитепринести «коломбину»?
Якову, если уж говорить начистоту, за эти несколько дней до колик надоел Ла Брюс с его хвастовством и напористым кокетством, и хотелось бежать от негохоть босиком по полю. А тутеще и де Тремуй в гардеробной
Путь в гардеробную лежал через улицунаряды хранились в отдельной избе, чуть-чуть не доходя до конюшни и псарни. Яков миновал крыльцо и парадную лестницукогда бесцеремонный гвардеец вдруг отодвинул его, как вещьк перилам. И далее не пустил. Возле крыльца остановилась карета, декорированная весьма скромно, но на английских рессорах, немецких колесах и запряженная шестеркою весьма породистых лошадей. Яков выглянул из-за бутылочно-суконного гвардейского плечадва здоровенных гайдука конфигурации «двое из ларца» соскочили с запяток и теперь бережно извлекали из кареты удивительную конструкцию.
То было кресло на высоких колесах, начиненное подушками и пледами, и среди подушек и пледов прятался маленький кудрявый господин в муфте и в зеленых очках. Яков догадался, что мимо него несут сейчас надежду и опору русской политикимогущественного вице-канцлера Остермана. Надежда сидела в подушках с лицом скорбным и кислымявно не рада была предстоящей аудиенции. Гайдуки вознесли кресло на ступени, утвердили и покатилии эта манипуляция очевидно далась им с трудом, так тяжело было кресло. Яков проскользнул за спинами гвардейцев и устремился к своей цели.