Бюрен видел, как хозяйка его выписывает отовсюду для себя компаньонок, шептуний и певуний. Он просчитал ее страх одиночества, вдовьей бессемейной, бессупружней долитак игрок за карточным столом просчитывает колоду через рубашку. И он предложил хозяйке то, чего никто до него не додумался дать ейсвою семью. Собственную бюренскую семью, с детьми, с хитрой женой-подельщицей, и с собой самимпродал хозяйке, словно товар. Предложил ей детей своих, и младенца, которого можно прижать к себе, баюкаябудто собственного. Семейство со всеми теплыми, и милыми, и несуразными мелочами, убежище и берлогу, в которой можно отдышаться и отлежаться, пока затягиваются раны. Он продал хозяйкеуютный домик с теплым светящимся окном, место, где можно укрыться, и собственную семью, что принимает тебявсегда, любым. Дома-дома, как говорят арестанты.
И Корф остался на обочине, непонадобившийся совершенный греховодник, и потрясенно издалека смотрелкак прорастают они друг в друга, хозяйка и ее, его, Бюренаэрзац-семья.
«Есть ли душа в нем?думал о Бюрене Корф, - Есть ли что человеческое?» Бюрен казался ему механизмом, инструментом, бесчувственным, бесстрастным, настроенным лишь на извлечение выгод. Он никогда не проигрывал, он всегда был в плюсах. Везение или колода в рукаве? Он делал ставки со всем арестантским нахрапоми побеждал. Играл цинично и дерзко, передавая переписку доморощенных катилин в пеленках собственного сына, он всю жизнь свою ставил на картуи все выигрывал. Стоит ли пытаться фехтоватьс разбойником, что держит вас на прицеле?
Темный злодей, холодный истерик с вечно дрожащими пальцами
Корф вспомнил, как Бюрен разворачивал сегодня долговую расписку младшего Левенвольда, и пальцы его плясали, будто у пьяницы. Он не пил вина, но руки тряслисьвсегда. Темный человек, в лиловом театральном костюме злодея, с экзальтированными повадками злодея, легко срывающийся на скандал и слезы, но при всем при этоммашина, просчитанная кукла, Франсин Декарт
- Вы можете ложиться, ваша милость, - камердинер накинул на плечи барона атласный шлафрок, помог ему отыскать наощупь рукаваи отступил.
Глава 7 Ландрат и церемониймейстер
Царская горка была устроена просто, как и все гениальное. Из окон второго этажа во двор спускался дощатый скат, огражденный резными бортами. Скат залит был в несколько слоев водой и сверкал, как зеркало. Последние весенние морозы отступали, солнце растопило свисающие с крыш длинные сосули, и толстая, прозрачная ледяная корка на горе потихонечку подтаиваласанки оставляли на ней все более отчетливые следы.
Скатившиеся с горки саночкикрасивые, точеные, с лебедиными шеямиих лакеи тут же затаскивали под скат, и уже в домеподнимали наверх. Сами же катальщики возносились на второй этаж на хитроумном подобии фуникулера или канатной дороги, устроенном снаружи дворца. Высокие веселящиеся особы полукругом толпились на специальном широком балконе, и лакеи только успевали подноситьновые чаши с дымящимся глинтвейном.
Приглашенные доктора разбились на пары, оставаясь на грешной земле, на финише пологого горочного ската. Вокруг докторов на разные лады дули в трубы и колотили в барабан армейские музыканты, приглашенные для создания праздничного настроения. По одну сторону горки профессор Бидлоу перешучивался с другим знаменитым доктором, Лестоком или Лестенцио, как звали здесь его почему-то, с личным хирургом цесаревны Елисавет. Оба доктора были неуловимо друг с другом схожи, словно профессия наложила на их физиономии свой несмываемый отпечатокоба осанистые, с совиными лицами, и с такой экспрессивной жестикуляцией, что казалосьвот-вот их беседа перерастет в потасовку. Доктора по очереди прикладывались к фляге, стараясь делать это незаметно, но притом не особо и скрываясь.
Яков с Петрушей дежурили по другую сторону горки, флягой с горячительным запастись не сумели, но у молодого Ван Геделе щеки горели и такот впечатлений. Русский двор оказался роскошнее и пышнее прежде виденных им европейских дворови саксонского, и испанского, разве что с цесарским двором был бы счет у русского один-один.
Яков кутался в одолженную у Петера волчью шубку и смотрел снизу вверхна монаршую особу, императрикс Анну Ивановну, и, что скрыватьновая императрикс ему несомненно нравилась. Может, и неканоническая красавица, но высокий рост, и сочетание черных волос с голубыми глазамивыигрышные карты при любой внешности. А привычка часто улыбаться, и грациозная простота в обращениидоктор Ван Геделе теперь понимал, отчего не редеет очередь в императорские галанты. Пара фон Бюренов, муж и жена, стояли возле хозяйки, будто две вороны, повернувшие клювы в одну сторонук цели, ну в точности как профили на парной античной гемме. Вид оба супруга имелинадменный и потерянный. Императрица уговаривала ехать с горки красивую даму, дама, потупясь, отказывалась.
- Обер-гофмейстрина Лопухина, - прошептал Петер Якову на ухо, и прибавил интимно, - Нати боится ехать.
Возле государыни возник, словно из-под земли, нарядный господинчик в пушистых мехах, и что-то беззвучно проговорил ей в самое ухо. Анна рассмеялась, внезапно расцеловала смущенную даму и повелительно отстранила ее от ската.
- Она не может ехать, она брюхата, - машинально повторил Яков беззвучные слова пушистого щеголя. Он как-то забыл, что рядом с ним не де Лион его, а всего лишь кузен Петичка.
- Ты что, читаешь по губам?восторженно изумился Петер, - Говорят, Нати и в самом деле в тяжести
- Мой де Лион успел научить меня, - смущенно признался Яков, - Это бывает полезно.
Наверху, на горке, щеголь в шубе обошел кругом пустующие санки, и кокетливо и невинно пригласил с балетным полупоклоном саму императриксмол, садитесь. Та зарделасьсмуглым, почти терракотовым румянцем, ласково поманила искусителя к себе и что-то такое прошептала емулицо щеголя не изменилось, но накрашенные его глаза приоткрылись.чуть шире.
- Что такое она ему сказала?тут же пристал любопытный Петер.
- Не понял, не видно было, - соврал Яков. Пусть и разобрал он словапередавать их Петеру было бы подло, довольно того, что по глупости он уже выдал красавицу-гофмейстрину, - А ктоон?
- Этот малый тут главный, это церемониймейстер, обер-гофмаршал, - Петер поднял брови и закатил многозначительно глазамол, посчитай и этого галанта, - Рейнгольд фон Левенвольде.
- Ничего себе, - Якову весьма понравилось сложносочиненное галантское имя, - О, глянь, какой лев! Тут можешь и не закатывать глаза, я сам обо всем догадался.
На балкон ступили в самом деле, настоящий светский лев, и все мгновенно оборотились к нему, и сама императрикс, и свита, и два бюренских синхронных супружеских клюва.
Господин сей стоил и внимания, и восхищениятонкий в талии, с гордой осанкой военного, и с головой, занесенной высокобудто у принца крови. У него и профиль былиз тех, что бьют на монетах, и усмешка змеи, и глаза змеиузкие, длинные, злые. Он поцеловал царскую ручкуи сама императрикс, прежде державшаяся с ясной веселостью, вдруг затрепетала от его поцелуя. Так солнце, выходя, гасит звезды, нет, так затмениевдруг гасит солнце
- Ландрат приехал, - прошептал с придыханием Петер, - Все, теперь все подвинутся, а нашего Корфа и вовсе зашлютдалеко и надолго, дай бог, если обратно на Митаву. Солнышко наше взошло
- А он ландратчего?уточнил Яков.
- Лифляндии, чего же еще. Прибыл на коронацию, подтвердить вольности для своих дворян, да только вот увидишьостанется насовсем. Брат грел ему место, и наконец-то дождалсявернулся волк в собачью стаю.
Яков не успел расспроситьпоподробнее про брата. Двое саночек собрались ехать наперегонки и стояли рядом, и четыре дамы парами усаживались на сиденья, обмениваясь французскими колкостями. Доктор Лесток по ту сторону ската заволновалсяодна из катальщиц была его питомица, божественная Елисавет.
- Давай с нами, Ренешка!поманила плутовка-цесаревна красивого церемониймейстера, и тот, пожеманничав для виду, стремительной птицей взлетел на запятки, оттолкнулся от резного борта легкой ножкойи санки понеслись.