Было уже около полудня, когда Архип закончил похороны напарника. На месте их шурфа вырос аккуратный могильный холмик с высоким рябиновым крестом, к которому была прикреплена аккуратно вытесанная топором кедровая дощечка. На дощечке раскаленным гвоздем была выжжена надпись: «Здесь покоится раб Божий Никифор Суходольцев. Убит медведем».
Архип шел от могилы к прииску. Шел с чувством, что навсегда покидает этот косогор. Время все сотрет, исчезнет холмик, упадет крест, и ничто уже не напомнит историю трагической гибели старателя-бергало. Вечны только жизнь и смерть. Но пока жив человек, он не должен забывать эту оставленную в глуши амыльской тайги могилу.
С грустными мыслями возвращался старатель домой на прииск. Все, произошедшее за последние сутки, тревожило и будоражило. А тут еще голова болела от удара пихтовым торцом-коротышом. День был жарким, донимал гнус, и сильно вспотевшая голова и часть лица, где была сплошная короста-болячка, зудели и чесались, сильно саднили.
За этими трагическими, бурными событиями - гибелью напарника, охотой на медведя-людоеда, похоронами Никишки боль как бы была, но была где-то далеко и не так остро донимала. Архип понимал, что в том напряжении, в каком он находился, было попросту не до нее. Две бессонные ночи подряд (одна - в шурфе, другая - на лабазе) тоже сделали свое дело - он падал с ног от усталости. Поэтому когда уже затемно вошел в свою избушку, то, сбросив котомку на лавку, даже не раздеваясь, упал на топчан и сразу уснул мертвым сном.
Утром проснулся от певучего девичьего голоса:
- Вставай, соня, уже и солнышко высоко, а ты все спишь. Проспишь свое счастье, так бабушка говорила.
Архип, не открывая глаз, с удовольствием слушал, что говорит его соседка Настя. И так по- домашнему это звучало, так уютно и покойно слушалось, что вспоминалась матушка, - она так же будила его утрами в детстве. Так же говорила о солнышке, о том, что птицы давно и вовсю поют, и что только он один может проспать-пролежать свое счастье.
- Вставай, умойся, да есть садись, - продолжала девушка. Я картошки отварила, с черемшой соленой хорошо будет. Молочка у соседей добыла - тетка Марфа недавно корову подоила.
Не дождавшись ответа, тронула Архипа за плечо, сочувствующе спросила:
- Назарка вчера рассказывал, что там с Никишкой и с тобой случилось. Говорил, что тебя чуть не убило бревном в шурфе, когда зверь его ломал. Рассказывал также, что ты караулить его в ночь остался. Я так боялась, всю ночь не спала, Богу молилась, чтобы все хорошо закончилось. Ох, и собачья жизнь у золотничников-бергало, - вздохнув точь в точь, как покойница-мать когда-то говорила отцу, - не в шурфе завалит, так зверь задерет. Не в горах заплутает, с голоду помрет - так лиходеи-бандиты подстрелят. Что там с медведем-то, убил? - спросила она.
- Ничего, Настюха, - резко поднимаясь с топчана, громко сказал Архип. Живы будем - не помрем. Медведя я застрелил, Никишку похоронил. Бог не выдаст - свинья не съест, - продолжал он, уже потихоньку умываясь. Аккуратно вытираясь чистой тряпицей вместо полотенца, стараясь не задеть коросту-ссадину на лице и виске, продолжал:
- Давай сюда картошку, и черемшу давай, и молоко. Я уже полтора суток не жрамши, маковой росинки во рту не было. Так что ты, кормилица, вовремя подгадала. Придется, видно, жениться на тебе, - шутливо говорил он, усаживаясь за стол и принимаясь за еду.
- Да ну тебя, тоже мне жених нашелся, - смущенно закраснела Настя. Поешь, чашки я потом после работы заберу, - и убежала.
Только сейчас, когда очень быстро опустели чашки и кувшинчик с молоком, понял, что был не просто голоден, а зверски. Но теперь, когда желудок предлагал спокойствие и сонливость, вяло, но все-таки текли воспоминания вчерашнего и позавчерашнего дней. А еще Архип думал о соседке.
Жили они рядом, с детства играли вместе. Сейчас ему было уже девятнадцать, Настя была на два года моложе. Отцы у обоих сложили головы за империю, которой теперь нет. Царя скинули, но война продолжалась. Многолюдство на приисках поредело, жить стало не в пример тяжелее. Еще будучи подростком, она уже «бегала под галькой», как говорили приискатели. Отвозила вместе со сверстниками в отвал и дополнительно проверяла пески (промытую породу). Это очень тяжелый физический труд - работа вместе со взрослыми от зари до зари за свои 15 рублей в месяц. Ну а сейчас, когда большинство мужчин мобилизовали на фронт, работала промывальщицей на приборе, через который проходила золотоносная порода. Его не загребли в армию по причине двух сросшихся пальцев на левой руке, что ему совершенно не мешало в работе.
Еще с детских лет он опекал свою маленькую соседку, не давал ее в обиду. Потом это вошло в привычку. Они часто играли вместе, и отцы их, еще живые тогда, иногда говаривали: «Вот подрастете - мы вас оженим, вы уже сейчас как готовая пара».
Время шло, они подрастали. Архип, будучи от рождения физически крепким малым, выглядел старше своих лет. Его давно уже считали за мужика, и давно уже он ломил работу взрослого приискателя. Настя, подрастая, расцвела, оформилась в красивую девушку. Два года назад на вечорке он дрался за нее с приисковой шпаной. Тогда Федька по прозвищу Подкова грязно оскорбил девушку. За что был здесь же нещадно бит ее защитником. Не помогли и дружки, у одного из которых был нож. Ему Архип попросту сломал руку, в которой он этот нож держал. Остальные довольствовались выбитыми зубами и свороченными скулами. Тогда рассвирепевший вольностаратель вышвырнул по очереди и Федьку, и его дружков из избы в сугроб.
По существующим тогда негласным обычаям, если парень дерется из-за девушки - быть свадьбе. По тому, как Настя смотрела на него, как заботилась о нем по мере возможности (время стало голодное), видно было, что она ждет. Не решался только сам Архип менять свою жизнь. Он ясно понимал, что прочного достатка и хорошей жизни гарантировать свое будущей избраннице не сможет. Вольностаратель есть вольностаратель. Сегодня - густо, а завтра - пусто. Причем второе, как правило, бывало чаще. Вся ближайшая округа была уже разведана и исследована. Времена, когда золото гребли лопатой, прошли. Как тяжелый вихрь, промчалась золотая лихорадка по его краю, искорежив и разворотив Саянскую тайгу, изуродовав берега речек и речушек, оставив горы песка и гальки на их берегах, но мало что дав краю, его жителям, ему лично. Она способствовала обогащению небольшого числа счастливчиков, попутно сжигая жизни и души тысяч и тысяч человек, потянувшихся за золотым миражом.
Золотоносные участки все были застолблены, туда не полезешь. Вот и приходилось уходить в глубь Саян, к самому Урянхайскому краю, до сойотов, чтобы вольно пошарить по ключам, попытать удачу. Приходилось месяцами пропадать в тайге, кормить всевозможных паразитов и постоянно быть начеку, чтобы не получить пулю в спину.
В тайге и раньше шалили, а в последнее время расплодились банды дезертиров. Одной из них была банда Федьки Подковы, которая на днях ограбила приисковый караван с золотом и пролила кровь. Свое прозвище этот нечистый на руку и дела гундосый парень получил за четкий отпечаток подковы, вылегший на правой стороне лица. Еще в детстве его лягнул приисковый мерин. Через всю правую половину лица - щеку и переломленный нос легла метка на всю жизнь. В прежние времена Федька постоянно крутился с приисковой шпаной, неоднократно бывал бит за картежное жульничество. В поселке о нем ходила дурная слава - был подл, в драке запросто мог ударить лежачего или пырнуть ножом, вороват, обожал «портить» девок.
Когда началась империалистическая, попал под мобилизацию. Матери девиц на выданье облегченно вздохнули - ну, слава Богу, может, там и сгинет. Но тот через год вновь объявился в тайге, грабил на амыльских тропах караваны и проходящих, отбирая все до последней нитки. Не гнушался даже забирать нижнее белье, такие ходили слухи. Были и случаи надругательства и убийства женщин.
На Чеблаковском прииске, где он рос, были у него и знакомые. Вероятно, кто-то из них его и дружков подкармливал и предупреждал об облавах, засадах, сроках и путях вывоза намытого золота.
До Архипа доходили эти слухи, и были причиной беспокойства за Настю. Тем более, что Федька после той трепки грозился устроить и Насте, и ему, ее защитнику, веселую жизнь. Чего можно ожидать от такой гниды, можно было ясно представить и вскоре в этом пришлось самому убедиться. Не далее, как в прошлый сезон, летом он возвращался из тайги. Котомку за плечами приятно тяжелила добыча за месяц - холщовая длинная «колбаса» с золотым песком и большой кусок копченого стегна марала, добытого накануне по случаю.