«А собаки? хотел спросить я. Как же собаки?»
Макс опускает голову, смотрит на меня и глубоко вздыхает.
Я знаю, что ты не нарочно с индейкой. Он замолкает. Ну, точнее, я знаю, что ты нарочно, но будь я золотистым ретривером, наверное, поступил бы так же.
Если бы он был золотистым ретривером? Он что, считает, что это возможноточно так же, как я считаю, что могу стать человеком? Я представляю, как ловко ловлю мячине ртом, а руками. Я бы мог читать книги и понимать все слова. Я был бы добрым и мягким.
Мне жаль, что все из-за тебя расстроились, говорит Макс. Все очень напряжены, потому что, мне кажется, Мама с Папой хотят Они хотят
Он замолкает, и я подталкиваю его, чтобы сказать: всё нормально. Не спеши. У нас достаточно времени.
Лунный свет неслышно проникает на крыльцо, освещая тротуар и улицу. Странная тыква на газоне выглядит печальнопустая внутри и поникшая. Её уже обжили муравьи, они ползают по ней туда-сюда, и мне очень хочется их съесть, если получится. Я хочу гоняться за ними, приложив нос к земле и выслеживая по одному.
Они хотят развестись, наконец договаривает Макс срывающимся голосом. Мама как-то говорила по телефону, думала, что я не слышу, и она сказала, на самом деле сказала это слово. Развод.
Он закрывает глаза руками и вздрагивает. Его плечи трясутся. Я никогда не чувствовал от него такого запахагневного, встревоженного, испуганного. Нас накрывает молчание, а я слишком удивлён, чтобы двигаться. Я слышал слово «развод», но всегда в кино, никогдав реальной жизни и уж тем болеев нашей семье.
А теперь кто-то тревожно пыхтити, вздрогнув, я понимаю, что это я. Я дышу всё тяжелее и тяжелее, пока мне не кажется, словно я не успеваю за собственным дыханием. Раньше, после танцевальных вечеров, моя семья ложилась спать прямо на полу в гостиной. Макс помнит об этом? Крекеры и туго набитые спальные мешки. Они снимали носки, а потом через несколько часов, когда холодало и всходила луна, надевали их обратно.
Космо? говорит Макс, прижимая руку к моей груди. Эй, всё нормально. Спокойнее, парень. Спокойнее. Скорее всего, ты просто индейки переел.
Но это не индейка. Точно не индейка.
Жаль, что я не знал, что произойдёт, говорит он после долгой паузы, когда моё дыхание замедляется. И не знаю, произойдёт ли вообще. Я знаю только одно: хочу, чтобы мы были вместе. Мы должны остаться вместе. Ты и я.
Я скулю откуда-то из глубины души.
Потому что я не мог себе представить, что хоть в какой-нибудь вселенной мы будем не вместе.
7
Бабушка и Дедушка, к моему разочарованию, остались ещё на два дня. Ими пропах уже весь дом. По ночам они посыпают себя кучей всяких средств после душа и носят тапочки, которые Дедушка прячет от меня подальше.
Это не для собак, ворчит он на меня, хотя его обувь на самом деле очень унылая. Его тапочки меня совершенно не интересуют.
За завтраком из хрустящих хлопьев и молока я слышу, как Бабушка и Дедушка обсуждают бордер-коллиони гладят её на утренней прогулке, она такая дружелюбная. Дружелюбная! Нет, вы представляете?
Чтобы поменьше с ними видеться, я в основном провожу время на крыльце с Максом, наблюдая, как последние листья опадают с деревьев. Когда Макс прижимается ко мне, хватаясь пальцами за шерсть, я раздумываю: вдруг нас на самом деле разлучат?
Такое бывает, я сам видел, объясняет он шёпотом. У одного мальчика в школе родители развелись, и он остался жить с мамойа папе досталась собака. Думаю, так часто бывает. Маме отдают детей, но папе тоже кто-то нужен, чтобы ему не было одиноко. Но это нечестно. Неправильно. Взрослые могут делать, что им вздумается, но почему детям устраивают развод с их лучшими друзьями?
От одной мысли, что Макс останется с Мамой, а яс Папой, у меня в животе урчит. Люди всегда говорили, что мы с Максом неразлучны, связаны так тесно, что иногда я даже сам не понимаю, где заканчивается он и начинаюсь я. Мы любим одни и те же хот-доги. Смотрим одни телепередачи. Нас обоих интересуют звёзды.
Даже хорошо, что только у одного из нас тело покрыто шерстью. Иначе нас точно было бы не различить.
Кроме школы и редких отпусков, когда меня отвозят на передержку и я целыми днями валяюсь на незнакомой траве, мы с Максом расстались только один раз, в Сойер-парке. Он катался на большой синей горке, а я лаял, стоя рядом с качелями, и Мама всего на секунду отвернулась. Всё случилось буквально за один взмах моего хвоста: из-за холма показалась бордер-колли. Злой генийя не могу этого отрицать. Потому что ещё через мгновение Макс исчез. Я до сих пор не понимаю, как бордер-колли удалось выманить его с детской площадки. Но я помню, как Мама хватала себя за волосы, а в моей груди расползался страх, тяжёлый, как грязь. Она спустила меня с поводка, и я кинулся на поиски со всех ног. Да, я тогда был молод. Я ещё мог бегать. И я не остановился, пока не нашёл Макса возле лотка с мороженым; клубничный шарик уже начал таять и перепачкал ему руку.
Сидя на крыльце, я впервые на самом деле захотел стать человеком, потому что люди умеют отрицать. Человек может убедить себя, что Мама и Папа в конце концов перестанут ссориться, что любовь связывает все семьи. Но вот собака если собака унюхает что-то неприятное, она не сможет отрицать, что это «что-то» воняет.
Но у меня всё равно не укладывается это в голове. Если Мама и Папа разведутся, мы с Максом можем оказаться в разных домах. Как я смогу его будить по утрам, щекоча усами? А Эммалина! Кто будет охранять её мелки на подъездной дороге, пока она рисует линии на земле? А как же семейные пикники с миниатюрными кусочками сыра и сэндвичами с арахисовым маслом, которые так приятно пережёвывать, и одеялами, на которых мы лежим, подставив животы небу?
Однажды мы впятером съездили на ферму, где я познакомился с лошадями и животными, которые не были лошадями, и в воздухе стояли сильнейшие запахи. Макс, Эммалина и я стояли у забора и смотрели, как по пастбищу скачут кузнечики. Я был быстрым, а когда было нужноочень упрямым, так что я выломал доску в заборе и огромными прыжками бросился за насекомыми, а Макс и Эммалина сидели у меня на хвосте. Мы никогда так громко не смеялись, даже на танцевальных вечерах.
Так нельзячтобы я жил в одном доме, а Эммалина и Максв другом. Я не могу гулять по полю, заднему двору или подъездной дорожке без них.
К утру воскресенья боль в животе переросла в плотный, тяжёлый груз.
Вот вафли, мы не спеша их едим, а фоном по телевизору разговаривает канал «Погода».
Хорошие условия для поездки, говорит Дедушка. Солнечно.
А я просто радуюсь, что они уезжают.
Я виляю хвостом, провожая взглядом их тарахтящую машину. Макс наклоняется и хлопает меня по боку. На нём футболка, которая пахнет его собственным запахом больше всего. Она сине-жёлтая. Это мои любимые цвета, потому что я их вижуони такие яркие и чёткие.
Эй, Космо, говорит он. Хочешь покататься на машине?
Я смотрю на него, на волосок, который вьётся над голым ухом, на его фантастические длинные руки, которыми он может доставать столовые приборы и печенье, я так никогда не смогу. И я говорю ему: «Да, конечно, да», хотя даже не представляю, куда мы едем. Поездки на машинах обычно всегда заканчиваются хорошо. А нам сейчас не помешает что-нибудь хорошее.
Мама торопливо открывает фургон и помогает Максу посадить меня внутрь. Наш фургончик просто потрясающий: крошки на дне подстаканников, кусочки чипсов между сиденьями и много свободного пространства: когда у меня есть настроение, я забираюсь на водительское сиденье, когда Мама за рулём. Ей это тоже нравится. Мы смеёмся и кричим, а машина так весело дёргается на дороге.
Я немного нервничаю, говорит Макс с заднего сиденья.
Он пристёгивается и опирается на меня. Я знаю свою задачу: я должен его держать.
Нервничатьэто нормально, отвечает Мама.
Я замечаю, что она убрала волосы под платоккогда мы были моложе, она его носила постоянно. Платок расшит звёздами.
Ты с ним виделся нечастов основном разговаривал по телефону. Сколько там восемь? Восемь лет вы с ним не встречались? То ли Рождество, то ли День благодарения во Флориде.