Бабушка торопливо подходит к нам и крепко обнимает Макса.
Вот он, мой мальчик! Ой, как ты вырос! Я за тобой не успеваю!
Макс ёжится, от него пахнет тревогой. Его кадык дёргается, и я узнаю знакомые знаки: пот на ладонях, колотящееся сердце. В этом, как мне кажется, мы похожи. Я понимаю, как это тяжело, когда не можешь говорить тогда, когда хочешь, когда язык, кажется, занимает весь рот, но наотрез отказывается двигаться, как надо.
Счастливого Дня благодарения, бормочет он, и это не голос Макса, не тот сильный голос, которым он говорит со мной. Таким голосом он говорит с незнакомцами, почтальоном и человеческими детёнышами, от которых, будь он собакой, у него бы шерсть дыбом встала.
День индейки! восклицает в ответ Бабушка. Я запаслась штанами с широкой резинкой, чтобы съёсть всё, что захочу!
Бабушка и Дедушкаиз народа, который люди называют «флоридцы». Я так и не понял, что же это значит, но, полагаю, это как-то связано с большими, пушистыми свитерами, которые они всегда носят на праздники. Свитера до ужаса похожи на шерсть бордер-колли. Волей-неволей задумываешься: а что прячется под этим пухом? Что они скрывают?
Бабушка треплет меня по голове.
Привеееееет, милый щеночек, привет, привет, как тыыыыыыыы? Оооооооо, ты немного мокрый и пааааааахнешь, да?
Почему некоторые люди говорят с собаками вот такрастягивая слова, словно мы их не понимаем?
По крайней мере, она осознаёт, что я пахну просто фантастически.
Я принесла тебе особый гостинец! продолжает она. Да-да!
Откуда-то из глубин свитера Бабушка извлекает печенье песочного цвета, и я уже знаю, что оно будет безвкусным, словно мел. Она протягивает его мне. Я не сразу разжимаю зубы, и она хмурится.
Ты что, не хочешь печеньице?
Я беру печенье.
Ради семьиберу. Если бы я его не взял, как бы это выглядело?
Мы втроём проходим в гостиную; там в телевизоре бегают маленькие человечки в шлемах. Папа и Дедушка кричат на них, а из кухни доносятся запахи. Индюшачий сок! Индюшачьи бёдрышки! Индюшачье всё! Я чувствую, как у меня изо рта вытекают слюнки. В перерыве футбольного матча Мама отводит Макса и Эммалину в их комнаты, чтобы они надели «хорошую одежду», а я иду с Папой на кухню, стуча когтями по полу. Я возбуждаюсь всё сильнее.
Хочешь немножко? спрашивает Папа.
Он берёт маленький кусочек индюшачьей ноги с противня и кормит меня ею с ладони. Я быстро прожёвываю кусок, оставляя длинный след из слюны.
Дедушка ворчит из-за спины.
Ой, не трать хорошую еду на пса!
Эти слова оскорбляют меня сразу по нескольким причинам. Собаки ценят еду больше, чем люди (солёное или сладкое, форма, текстура во рту). Да и «пёс»это просто невероятно грубо. Меня зовут Космо.
Да ладно, это же совсем чуть-чуть, говорит Папа, вытирая обслюнявленную руку полотенцем.
В кухню проскальзывает Бабушка. Они оба пахнут напряжённостью и дёргаются, словно птицы на деревьях. Бабушка берёт с блюда кусок морковки и грызёт еёно слишком слабо, и на пол ничего не падает. «Я здесь, говорю я ей. Если ты предложишь мне морковку, я не откажусь».
Вместо этого она говорит Папе:
Ты подумал о том, что мы обсуждали?
Папа ощетинивается.
Слушай, мам, не сейчас. Сегодня День благодарения.
Говорю тебе, чем дольше это продлится, тем хуже. Подумай о детях.
Я думаю о детях, отвечает Папа. Вот почему это так тяжело.
В его глазах горит сердитый огонёк, словно он только что заметил, как Бабушка написала на ковёр.
Давай не будем говорить об этом при
Ком? перебивает Дедушка. При псе? Да он слышит только бла-бла-бла, Космо, бла-бла-бла.
На секунду я просто ошеломлён. Меня оскорбляют настолько в открытую в собственном доме?!
При Зоре и детях, тихо отвечает Папа. Они в другой комнате.
Бабушка догрызает морковку, так ничего мне и не предложив.
Ладно. Но рано или поздно тебе придётся принять решение. Увильнуть не получится.
После этого они находят себе дела на кухне. Я раздумываю над словами Бабушки, слушая грохот кастрюль, лязг утвари, шипение чеснока на сковороде. Когда запах становится таким сильным, что я чихаю, из коридора появляется Эммалина. На ней костюм в горошек, а на плечах развевается плащ с Хеллоуина.
Та-да! восклицает она и кружится, её коричневая кожа блестит на свету.
Из-за её спины выходит Макс, пожимает плечами и говорит:
Она очень хотела его надеть.
Папа улыбается, но одними губами.
Очень хорошо. Ты похожа на Чудо-Женщину. Он поворачивается к Максу. Хочешь помочь с индейкой, здоровяк?
М-м, говорит Макс. Хорошо.
Сидя на полу, я вижу всё. Папа разрезает индейку полностью и раскладывает куски по металлическому противню. Бабушка пытается освободить больше места на столе. Макс подхватывает противень с индейкой и говорит: «Я держу, не беспокойтесь». Но противень слишком горячий, и он ставит его на кухонную табуреткуту самую, с помощью которой Эммалина достаёт до раковины. Он уходит, чтобы взять пару прихваток. В эти секунды передо мной проносится целая туча возможностей. Индейка прямо передо мной. Ждёт меня.
Я слишком нетерпелив.
Я не могу сдержаться.
Несмотря на больные бёдра, я бросаюсь вперёд и хватаю зубами индюшачью ногу. Время словно останавливается. Меня охватывает ужасное чувство, словно я что-то не рассчитал: то ли силу укуса, то ли скорость, с которой мой нос воткнулся в птицу. Табуретка покачивается. Потом покачивается противень. А потом всё вместе медленно-медленно плюхается на пол, во все стороны разлетаются потроха, сок и мокрая морковь.
Меня охватывают одновременно ужас и невероятная радость. Индейка на полу! Я бросаюсь к разбросанным кусочкам и пытаюсь запихнуть в рот как можно больше и быстрее. Надо мной звучат приглушённые голоса:
Что?!.
Космо!
Нееет!
Но в этом мире, в этот момент, существуем только я и индейка, и я хочу завоеватьеё. Я хочу жить внутри неё. В горле горячо. Я ем и давлюсь, давлюсь и ем, а потом меня тянут за ошейник и оттаскивают. Только тогда я понимаю, что же натворил. Папа смотрит на меня с невероятным разочарованием. Бабушка хватается за сердце. Но Макс бросается на мою защиту.
Это не он виноват! говорит Макс. Он, наверное, очень хотел есть! Это я виноват. Я простите. Противень Не злитесь.
О господи! восклицает Мама, вбегая в кухню. Что произошло?
Она смотрит на меня. Мой рот перепачкан слюной и индюшачьим жиром.
Папа говорит:
А ты как думаешь?
Мама моргает.
Ладно, всё нормально, мы просто Закажем индейку? Уверена, что-нибудь ещё открыто.
В День благодарения? злится Папа.
Да, сквозь зубы отвечает Мама.
Не ссорьтесь, говорит Макс, разглядывая индейку, хотя обращается он, скорее всего, к Маме и Папе. Пожалуйста, не ссорьтесь.
Я съёживаюсь. Мне очень стыдно. От меня по праздникам почти ничего не требуют, а я нарушил золотое правило: не ешь, если тебе этого не предложили. Я смотрю на катастрофу, устроенную своими собственными лапами, и думаю: вдруг это просто плохой сон?
Дедушка говорит:
Вот почему в кухню нельзя пускать собак.
В следующие несколько минут Макс убирает на кухне, вытирая пол целой горой бумажных полотенец. Мама заказывает пиццу: «Здравствуйте? Вы открыты? Уф. Замечательно». А Эммалина расставляет по столу бумажных индеек. Когда привозят пиццу, я прогоняю себя из комнаты и держусь как можно дальше от сырного запаха. В животе тяжким грузом лежит чувство вины. И индейка.
Лишь много позже мы с Максом снова разговариваем.
Мы сидим на крыльце, я положил нос ему на сгиб локтя, а хвост повесил. На коленях у него кусок тыквенного пирога, но я даже не пытаюсь его лизнуть. Мы одни, а над намиосеннее звёздное небо.
Эх, парень, говорит он, глядя вверх.
Макс однажды сказал мне, что любит небо так же, как я люблю теннисные мячи, и, возможно, это правда. Мяч никогда не бывает просто мячом: это запах, прыжки, воспоминания. Походы и барбекю, зима и лето, мы с Максом играем в полях. «Да, так оно и есть, сказал он. Для тебя теннисный мячто же, что для меня небо». Потом он почесал у меня за ушами и объяснил, что вселенная расширяется, а великий учёный по имени Карл Саган отправил в космос золотой диск. «На нём куча картинок, сказал Макс, а ещё звуки Земли: шум машин, звуки океана, пение китов».