Ага, восемь, говорит Макс, закусив губу. А вдруг он меня больше не любит?
Не глупи. Он всегда будет тебя любить.
Я упираюсь челюстью в подоконник. Мы едем по гладким дорогам, потом останавливаемся на многолюдной парковке, дорога под ногами кажется прохладной. Первая мысль«продуктовый магазин», но почему Макс говорит, чтобы я шёл с ним? Я держусь поближе к его ногам, удивляясь звукам: люди окликают друг друга, клаксоны гудят, скользят стеклянные двери. И я наконец понимаю: мы в аэропорту, я часто видел это место по телевизору. Почему-то мне казалось, что там тише, а вот разных чемоданов побольше.
Чемоданы приводят меня в ужасдаже сама мысль о них. Большие угловатые штуки бесконечного объёма, они пожирают твои вещи, а потом выплёвывают их обратно. Они преследуют твою семью, угрожающе катясь ей вслед. А когда они закрытыкто знает, что там внутри? Там может быть всё, что угодно! У Папы сумка на колёсах была особенно жуткая, и иногда я пытался посидеть рядом с ней. Чтобы проверить себя. Чтобы справиться со страхом неизвестности. Но я всегда отказывался от этого предприятия: я, конечно, смелый, но не до такой степени.
Стоп. Аэропорт. У меня шерсть встаёт дыбом, когда я понимаю, что́ происходит. Вот и всё? Я расстаюсь с Максом? Макс расстаётся со мной? Я в ужасе упираюсь ногами в пол, так сильно, что Максу приходится тащить меня по скользкому-скользкому полу.
Пойдём, говорит он. Тут нечего бояться.
И я верю ему. Пытаюсь ему верить. Он никогда раньше мне не врал.
Мама идёт немного впереди и несёт большие воздушные шарики на верёвочках, которые выворачивают ей руку.
Ю-ху! вдруг кричит она и машет рукой.
Она часто так подзывает меня, и я не сразу понимаю, в чём дело. Я и так здесь! Вот он я! Но потом я вижу человека, который всё быстрее и быстрее идёт в нашу сторону, скрипя подошвами по плитке. Он бросает рюкзак и обнимает Маму; та крепко прижимается к нему и тихо всхлипывает. Я опасаюсь, уж не слишком ли сильно он её обнимает, и решаю проверить, в чём дело. Так что я тяну за ошейник и обнюхиваю незнакомца, который
На самом деле не незнакомец!
Привет, старый друг, говорит дядя Реджи, улыбаясь той самой бульдожьей улыбкой.
Он так похож на Мамугладкая коричневая кожа, тёплое, доброе лицо. Он опускается на колени и целует меня в макушку, и мне кажется, что времени не прошло вообще нисколько и я до сих пор щенок. Я стучу хвостом по полу. Этот человек! Вы даже не представляете, насколько он потрясающий, хотя его голова теперь совершенно лысая, и я больше не могу кусать его за кончики волос.
Помнишь меня? спрашивает он, смеясь.
Конечно! Он пахнет точно так же. Его глаза такие жебольшие, глубокие, с морщинками, когда он улыбается. Я смотрю ему в глаза. Если верить «Классическому кино от Тёрнера», люди ценят прямой контакт. Глаза, как они считают, зеркало души. А у дяди Реджи душа замечательная.
Он мягко хлопает меня по спине, потом встаёт и обнимает Макса.
Эй, чемпион.
Привет, бормочет Макс, расслабляясь в объятиях дяди Реджи.
Спасибо, что приехал с мамой. Мне очень жаль, что я пропустил День благодарения. Уверен, всё было замечательно.
Отпустив Макса, он хватает свой рюкзак, копается в нём и достаёт блестящий кусочек бумаги.
Надеюсь, ты не возражаешья для тебя кое-что достал.
Ух ты, говорит Макс, забирая подарок. Его голос даже не скрипит. Это Ух ты. Спасибо. Она с автографом?
Ага, отвечает дядя Реджи, тыкая пальцем в фотографию. Этот парень приехал на базу, и я всё ему о тебе рассказал. Сказал, что мой племянник хочет стать космонавтом, как он. Он гладит Макса по головеточно так же, как до этого меня. О, я так рад видеть тебя снова.
Волнение никуда не девается и по дороге домой, когда мы останавливаемся в любимом придорожном ресторане Макса. Вы не поверите, что я там нашёл! Котлету от гамбургера, упавшую в траву. Я жую её под столом для пикника, стараясь не выдать себя.
Что это у тебя во рту? спрашивает Мама.
Ой, да ничего, отвечает за меня дядя Реджи.
И я понимаю, что он знает. У нас есть секрет.
Позже, вечером, когда Макс отправляется спать, дядя Реджи устраивается на диване. Под одной из подушек спрятан кусок индюшачьего беконая просто не помню, под какой. Интересно даже, найдёт ли он его ночью? «С тобой я поделюсь», думаю я.
В это время суток я очень не люблю покидать комнату Макса. Но иногда меня мучает нестерпимая жажда, во рту так сухо, что у меня просто нет выбора. Я отправляюсь на поиски миски с водой и тихо лакаю из неё. Я всячески стараюсь не шуметь, не беспокоить никого перед сном. Моим людям всегда не терпится лечь спать. Они торопливо ходят по дому и плескаются, Эммалина лезет в ванну, потом вылезает. Папа собирает сумку на утро и суетливо спрашивает, что ему приготовят на завтра с собой: курицу или спагетти, спагетти или курицу? А Макс читает книгу, чтобы успокоиться, хотя иногда, чтобы окончательно уснуть, ему требуется не один час. Во сне у него подёргивается нос.
Жетоны на моём ошейнике звенят, когда я делаю очередной шаг. Дядя Реджи у дивана поворачиваетсяи тоже звенит. На его рубашке висят жетоны, поблёскивая в свете лампы. Я изумлён. Человек с жетонами, как у собаки! А я-то думал, что уже всё в жизни повидал!
Значит, я не последний, кто не спит, говорит он, улыбаясь. Всё нормально. Иди сюда. Не стесняйся.
Я подхожу к нему, и он гладит меня по голове. Он стирает капельки воды с моей морды и прижимается своим носом к моему. Я чувствую запах его грусти.
Он пахнет, как наша кухня.
Должно быть, ты это всё видишь, говорит он. Сейчас ты наверняка знаешь их уже лучше, чем я.
Вдалеке шумит холодильник. Где-то в доме скрипит половица. Я слышу голоса: Мама и Папа тихо спорят, запершись в кладовке, чтобы их не слышали другие люди. Но я их слышу.
Я слышу всё.
Защищай их сердца, наконец шепчет мне дядя Реджи. Обещай, что защитишь их сердца.
8
Иногда у меня чешется в таких местах, где я не могу почесать. Я уже стар, лапы у меня гнутся не так, как раньше, а кожу колет так сильно, что я могу только трястись. Когда Макс это видит, он сразу понимает: «Где чешется? Тут? Или тут?» Он чешет всё моё тело своими идеальными человеческими пальцами, пока не находит нужного места.
Я тоже хочу делать так для него, всегда. Давным-давно я обещал, что буду любить Макса с собачьим упорством. Если ему что-то надо, я дам ему это. И за годы я дал ему всё, что у меня есть: когда он болен, я не отхожу от него, когда расстроенприношу свои любимые игрушки, когда полон энергиине отстаю ни на шаг, бегая за ним по округе в прохладные осенние дни. Но в последнее время я всё чаще его подвожу. У него что-то чешется, а я не могу это почесать. Когда-то я мог бы бегать вокруг него кругами, отвлекая от запахов в кухнестресса, гнева, печали. Теперь же я немалую часть дня сплю, а кинуть к ногам игрушку для жевания помогает далеко не всегда.
Той ночью я вертелся и метался в своей постели, слушая сверчков и вспоминая слова дяди Реджи. Интересно, у него такой же сильный нос, он чует то же, что и я? Воздух в нашем доме стал тревожным; он тоже это чувствует? Воздух кажется жёстким. Даже мой корм на вкус напоминает картон. Сколько я ни катаю его во рту, никакого вкуса не чувствую. Будь я человеком, наверняка свалил бы всё на погоду (на улице холодает), но я знаю, что на самом деле мы меняемся внутри.
На следующее утро Макс встаёт рано и чистит зубы, глядя в зеркало, это всегда так впечатляет. (Он ни разу за всё время не поддался искушению съесть зубную щётку.) Я разглядываю линии на его пижаме, смотрю, как он аккуратно причёсывается. Я обожаю в нём всё. Представить, что мы будем жить порознь, просто невозможно.
Ты, похоже, о чём-то глубоко задумался, говорит он мне.
Так оно и есть.
На улице мы ждём большой жёлтый автобус, я виляю хвостом, касаясь мокрой травы. Макс кладёт руку мне на голову и вздыхает. Он в последнее время часто вздыхает.
Во двор выходит дядя Реджи. Мама говорит, что он останется с нами на праздники, пока не «привыкнет к обычной жизни».
Можно составить тебе компанию? спрашивает он.
Макс энергично кивает. Его ладони не потеют, а кадык не дёргается, и это значит, что Максу комфортно с дядей Реджи, и мне тоже. Мы втроём ждём на единственном тёплом месте газона, маленьком кусочке рая под ноябрьским солнцем.