Следил за монахом и Барсов, и ему удалось заметить, как во время разговора отец Яков скользил взглядом по лицу и рукам Веры Алексеевны, и яркие огоньки не переставали вспыхивать в его прозрачных глазах.
Было уже поздно. За стеной глухо пробили часы, и отец Яков поднялся.
Прощения прошу! сказал он, торопливо перекрестившись. Засиделся я, а путь не близкий.
Вы разве не останетесь ночевать? спросила Вера Алексеевна, с тревогой взглянув на монаха. Опасно ночью в лесу
Остались бы предложил и Корольков, закуривая папиросу.
Покорно благодарю, а только мне в скит надо. Никто меня не тронет, разве человек так от него все равно и дома не убережешься.
Сказав это, монах зябко передернул плечами и покосился на окно, к которому вплотную прильнула черная, безглазая ночь.
Простившись со всеми, он сгорбился и неслышно вышел, бесшумно заперев за собою дверь. Даже крыльцо не скрипнуло под его легкими, крадущимися шагами.
Ушла Вера Алексеевна, и в комнате наступило молчание. Только в остывающем самоваре кто-то невидимый, дробно и звонко, стучал молотком по наковальне и порой вскрикивал протяжно и глухо.
Странный монах нарушил молчание Барсов. Откуда он здесь?
Не знаю! ответил Корольков и с размаха швырнул на пол недокуренную папиросу. Мало ли здесь каких проходимцев не встретишь!.. Паспортов не спрашиваем. Живи как знаешь, если можешь. Ну, и набирается всякого народа
Вы его не любите?.. заметил Барсов и тотчас же пожалел своих слов.
Петр Семенович вспыхнул и вскочил со стула.
Нет! Нет! бормотал он. Мне все равно Человек, как человек
Он казался очень смущенным. Опять наступило неловкое молчание. Быстро распростившись с Барсовым, Петр Семенович ушел.
Инженер начал раскладывать свой чемодан и вскоре улегся. Поставив на стул свечу, он по привычке еще читал, но усталость взяла свое, и Василий Константинович, потушив огонь, натянул на себя одеяло и повернулся на бок.
Он уже дремал, как вдруг ему почудился тихий, звенящий шорох по стеклу.
Барсов взглянул в темное окно, но все тонуло в густом мраке; шорох повторился еще раз и затих.
За стеной в спальне Корольковых отчетливо тикали часы и слышался взволнованный шепот Петра Семеновича и тихий плач его жены.
«Повсюду-то страдают люди»подумал Барсов, засыпая.
III
На другой день инженер вместе с Корольковым осматривал прииск и работы.
Промывку добытой земли уже оканчивали, снимали последнее золото с машины, и повсюду шли разговоры об уходе в город.
На зиму все рабочие, получив расчет, уходили в соседние города, оставляя на приисках лишь очередных для охраны имущества.
Утром был заморозок, и в бурой траве сверкал иней, медленно таявший от лучей тусклого осеннего солнца.
Обойдя изрытую, исковерканную просеку, где производились работы, познакомившись с десятниками, механиком и старостами, Барсов осмотрел постройки, а потом взошел на высокую гряду промытой уже земли и оглянулся.
Большая долина была покрыта кустарником, местами выжженным или вырубленным. Вдали чернел лес.
«Лесная трущоба! подумал Барсов. Вот куда живет забросить человека судьба!..»
Инженер невольно вспомнил институт, петербургских знакомых, блестящие театры, шумные улицы и вздохнул.
Он отошел в сторону и стал наблюдать, как по настланным на топь доскам рабочие катили из выработки тяжелые тачки с песком.
Унылая картина настроила его на грустный лад. Ему представилась эта долина, покрытая снегом, с чернеющими из-под него бревенчатыми стенами казарм, нелепо ломающимися желобами и голыми, беспомощно вздрагивающими кустами.
Какая-то сосущая тревога шевельнулась и защемила сердце, но в это время над головой Барсова пронеслись глухие, отрывочные крики.
Он взглянул вверх и увидел большую стаю диких гусей, низко летевших над землей.
Сторожкие птицы уже заметили его и, торопливо взмахивая сильными крыльями, шли прямо вверх, пытливо опустив упругие шеи и зорко глядя на землю с притаившимся на ней человеком.
Крики смолкли, и только звучал один, громкий и ободряющий.
Это подавал голос вожак, за которым неслась вся стая, чернеясь высоко под облаками рвущейся нитью.
Ему по временам отвечали беспокойным гоготанием задние гуси и торопливо взмахивали крыльями, стараясь не отстать и не выбиться из строя.
Барсов заметил несущиеся по ветру дымчатые облака, а под ними в разных местах длинные, прямые нити летящих журавлей и лебедей и волнующиеся треугольники гусей и уток.
Перелет! чуть не крикнул Барсов и побежал к дому.
Достав из чехла ружье и захватив с собой несколько зарядов, инженер направился в сторону речки, сверкающей под самым лесом.
Василий Константинович! На охоту собрались? крикнул ему Корольков из амбара, где шла приемка инструментов.
Да! На речке лет хороший. Хочу попробовать.
Перелет самый настоящий! отозвался Петр Семенович. Только вы, батенька, как перейдете мост, так к плесу через чащу, Бога ради, не идите. Зыбун там, засосет. Вы во тропе спуститесь к речке, да по берегу пробирайтесь за кустами.
Барсов вышел на дорогу и, увязая в глинистой разбухшей земле, быстро шагал, торопясь дойти до плеса, над которым стон стоял от летящих стай уток и гусей.
Не доходя до моста, он вдруг остановился, как вкопанный, а потом быстро вошел в кусты.
В стороне от дороги была свалена куча, больших валунов, на которых сидела Вера Алексеевна, закутанная в платок. Рядом с ней, опершись на черный, окованный железом посошок, стоял отец Яков и что-то говорил, протягивая в сторону леса длинную, худую руку.
В кустах шумел ветер и заглушал слова, но порой утихал, и тогда до Барсова доносились обрывки разговора.
Куда он, туда уж и я донесся негромкий голос Веры Алексеевны.
Монах взмахнул посохом и сильно ударил им по камням.
Зачем? крикнул он. Мало измучил он тебя?
Без злобы, без желания он сделал меня несчастной, ответил женский голос. Все так живут. Работал он некогда ему было обо мне думать. Не его вина, что мне не выдержать того, что все переносят легко
А здесь много он о тебе, Вера Алексеевна, думал? раздражаясь, крикнул опять монах.
Здесь он очень любил меня. Мне было бы здесь очень хорошо и спокойно, если бы не обида за прошлое, за то, что совсем уж ушло
Зашумели кусты, и долго бежал по ним, злобно посвистывая, ветер. Когда улегся шум, Барсов услышал угрюмый голос отца Якова.
Ну что ж! всякому свое Не хочешь здесь остаться, Вера Алексеевна, твоя воля! Только вот, что я тебе скажу! Много я о тебе думал и знаю, что опять на горе идешь ты Всякому свое!.. В субботу в скиту радение будет. Приходи, погляди подумай может статься, дрогнет твое сердце останешься здесь, пойдешь не с ним, а со мною
Монах низко нагнулся над сидящей женщиной, и Барсов сквозь вздрагивающие ветви кустов видел его жадные, блестящие глаза, впившиеся в склоненное перед ним лицо женщины.
Вера Алексеевна не поднимала головы и только сжимала тонкие, бледные руки, тихо проводя ими по своему печальному лицу, как бы отгоняя назойливые мысли.
Прощай! сказал наконец отец Яков и быстро зашагал прочь.
Скоро он скрылся в лесу, а Вера Алексеевна медленно прошла по дороге совсем близко от спрятавшегося в кустах Барсова, который ясно видел ее утомленное, суровое лицо, сохранившее следы недавней красоты и большого горя.
IV
Корольковы собирались к отъезду. В доме шла укладка вещей. Повсюду стояли большие сундуки и корзины, заколачивались тяжелые ящики с книгами и посудой.
Последняя партия рабочих ушла в город, и Барсов с невольным страхом ожидал отъезда Корольковых, когда на прииске он останется один с несколькими рабочими.
Ему мерещились бесконечные тоскливые вечера, тусклые, нерадостные дни и мрачные ночи под завывание вьюги и немолчный говор кустов.
В пятницу днем выпал снег, но тотчас же стаял на дорогах и словно убежал и схоронился в мертвой, спутанной траве.
Вечером, когда Барсов вернулся с охоты, к нему вышел навстречу Корольков и сказал звучным, радостным голосом:
Все готово! Завтра уезжаем. К ночи пошлю верхового за лошадьми.