Луи Шадурн - Хозяин корабля стр 27.

 Действительно,  сказала Мария Ерикова,  есть опьянение, которого мои славянские братья с готовностью ищут.

 Человек любит причинять страдания и то, что причиняет страдания. Собака любит хозяина, который бьёт её. По всему миру от одного конца к другому происходит этот постоянный обмен. Мы купаемся в боли.

Последние слова Ван ден Брукс произнёс ещё исступлённее. Была в его голосе сдержанная неистовость, поразившая пассажиров. Сам Трамье, задремавший в кресле-качалке, вздрогнул. Лёгкое беспокойство охватило всех. Вопреки привычке, мадам Ерикова ушла и спаслась, не взяв руки Хельвена. Последний, пожав руку Ван ден Бруксу, услышал, уходя, как торговец хлопком, глядя на разбросанные созвездия, прошептал:

 Бог  не более, чем художник ужаса.

Часть третья. Остановка

Глава XV. Хельвен на собственной шкуре испытывает женскую хрупкость

 Завтра,  сказал Ван ден Брукс своим гостям,  нам откроется вид моего острова, и я полагаю, что вечером мы можем высадиться на берег.

 Неужели вы действительно король необитаемого острова?  воскликнула Мария Ерикова.  Хельвен был прав  Она со смехом повернулась к художнику.

 Месье Хельвен проницателен,  ответил торговец.  Я уже подозревал это. Вот только мой остров не необитаемый: он очень даже хорошо заселён. Если вы посетите его, то это будет для меня честью и радостью.

 Конечно,  сказал профессор,  мы не можем упустить подобной возможности расширить свои познания в географии. Так где же расположен ваш остров?

 Полагаю,  ответил Ван ден Брукс,  что он является частью архипелага в Океании. Всё заставляет меня верить в это: растительность, коралловые рифы, вулканы, хотя он совершенно отделён от известных групп островов.

Я могу,  прибавил он с оттенком гордости,  похвастаться своим открытием. Остров не отмечен ни на одной карте. Быть может, его видел Уильям Дампир во время своего первого путешествия в 1699 году с капитаном Джоном Коком, буканьером и рулевым Коули,  прибавил он.  Переход, описанный им, уверяет меня; однако он описал остров Грозовой и Остров Гребней; он не указал, какое название носит моя земля.

 Вы, конечно же, заявляли о своём открытии?  спросил профессор.

 Ещё нет,  ответил Ван ден Брукс.  Я жду завершения кое-каких исследований, уточняющих данные о состоянии острова, и т. д

 Это сказка Тысячи и одной ночи,  восторженно сказала Мария Ерикова.  И что там, на острове Ван ден Брукс? Сокровища?

 Может быть,  ответил хозяин корабля.  Терпение!

 Насколько мы отклонимся от пути ради этой остановки?  спросил Леминак.  Я задаю такой вопрос в связи с конференцией в Сиднее.

 Не беспокойтесь, дорогой мой мэтр, мы прибудём в наше общее место назначения ненагруженными и без задержек.

После этого двусмысленного ответа человек в зелёных очках раскланялся и ушёл.

Стол освободился; профессор распорядился сиестой. Леминак вызвался прочесть что-нибудь Марии Ериковой.

 Но что вы будете читать?  спросила она.

 То, что пожелаете: стихи, прозу или статью из журнала.

 Нет,  сказала Мария,  чтение меня не интересует.

 Чего же вы хотите?

 Спать.

 Спите,  сказал Хельвен.  Пока вы спите, я напишу ваш портрет.

 Начинаю,  сказала русская.

Она закрыла глаза.

Разъярённый Леминак вышел из салона.

 Удачи,  прошипел он художнику.

Хельвен и Мария остались вдвоём. За шторами угадывались иллюминаторы, раздувавшийся океан и послеполуденное величие тропиков. Обшивка корабля потрескивала от зноя. С цветов в вазах падали лепестки. Художник провёл рукой по лбу и почувствовал, что слегка вспотел. Мария не шевелилась.

Её глаза были закрыты, а ресницы отбрасывали на лицо шелковистую тень. Ноздри чуть заметно дрожали от сердцебиения, но этого было достаточно, чтобы у Хельвена пропало всякое желание взять кисть или карандаш.

«Как передать эту простую дрожь, эти неуловимые колебания жизни?  думал он.  Как их выразить?»

Он склонился к ножке кресла и заглянул под подушку.

Марии не нужно было открывать глаза. Она протянула руку, и художник покрыл её поцелуями. В это время Мария подумала, что он нуждался в некоторых мелких благосклонностях, заставляющих запастись терпением до конца путешествия, и решила дозировать их для него самым искусным образом.

Хельвен стал на колени, произнеся:

 Я буду говорить.

И он говорил. Не будем приводить его слова: все наши читатели их произносят, все наши читатели их слышат. В подобной игре нужно быть актёром; зритель и летописец для неё  плохие роли. Так что давайте вместо монолога любовника и кокетства дамы поставим знак, которым в теории музыки обозначают паузу. Вы, читающие эту историю, можете сделать её достаточно красноречивой.

В сделанном из драгоценного дерева облицованном борту этого странного корабля (возможно, он никогда и не существовал) стёртые в порошок атомы вместе с пышностью океана и неба, отражавших их лучи, словно два щита из изумруда и сапфира и т. д и т. д: тема полна красивого лиризма, и мы предоставляем её изысканности вашего ума, дорогой читатель.

Нам интересен лишь результат этого разговора. Хельвен поверил нежным словам, которые произносила Мария. Для его сердца они были самым чудесным эликсиром и самым сладким бальзамом. Хотя он не был ни наивнее, ни глупее других, он не сомневался, что она его любит. В подобных вопросах опыт  мыльный пузырь, и распалённый любовник не боится ледяной воды будущих разочарований. Он верил, потому что она прекрасна со своей тяжеловатой пастью и хищной хваткой. Он верил, потому что она владеет искусством, позволяющим повелевать мужским сердцем и одновременно обострять желание и нежность, не удовлетворяя ни того, ни другого. Это была естественная функция: порождать миражи и иллюзии, а затем делать пируэт. Кошка играет с мышкой, змея  с птицей, женщина  с мужчиной, причём у последней куда более выгодное положение, чем у кошки и змеи, ибо мышка и птица обладают  по крайней мере, мы так полагаем  лишь заурядной чувственностью, у них мало тщеславия.

Пока Мария опускала на свои щёки облако пудры, предназначенной для того, чтобы придать лицу цвет по моде дня, пока она пробегалась палочкой кармина по своим губам, к которым прикасались многие случайности, трепала перед зеркалом слегка взъерошенные волосы, Хельвен верил в красоту жизни и вечную молодость мира.

Он верил, а тем временем наступила ночь.

Этим вечером на борту «Баклана» не рассказывались истории. Ночь была слишком волнующей в своей одинокой бесконечности, с роением звёзд, с шумом волн и стонами попутного бриза, так что пассажиры чувствовали, что нужно воздержаться от слов. Сам Леминак молчал. Когда приближалось место остановки, одиночество и тишина в последний раз опьяняли всех.

Ван ден Брукс погрузился в раздумья. Мечтания белого человека были глубоки; они, вне всякого сомнения, были смешаны с тёмными водами, двигаясь так же, как и последние, без отдыха. Маленькие коронки дыма исходили из его рта, и каждый раз при этом борода его светилась красным огнём под отражением короткой трубки, словно горн, то потухающий, то снова разгорающийся.

«О чём может грезить этот человек?»  заинтересовалась Мария.

Она испытывала тайную досаду при мысли, что грёзы, вероятно, не были связаны с ней.

Хельвен был рядом с русской и искал руку, которую она крайне искусно то опускала, то тянула к себе. Художник был слишком счастлив, чтобы не видеть в этом доказательства почти победившей любви и всё ещё сдержанной добродетели.

Мария Ерикова тоже грезила. Увы! предметами её грез не были уже не молодой прерафаэлит и не опьяняющие послеполуденные минуты в салоне покачивающегося в оцепенении сиесты корабля. Она наивно вспоминала, как после скромных рук и страстей художника улыбалась тому, кто не улыбался никогда.

Хельвен был очень удивлён, увидев, как она, сославшись на мигрень, встала первой и ушла в каюту.