Робеспьер, значит, начальник ЧК внимательно посмотрел на Маслакова, вон оно что.
Маслаков твердо встретил взгляд Камчатова.
Так ответ какой будет? спросил, волнуясь, Распутин.
Согласен Камчатов что-то быстро черкнул в углу листа, подошел к Распутину и, возвращая заявление обрадованному рыжему, все так же серьезно закончил: если, конечно, научишься по-французски разговаривать.
Распутин, опешив, молча смотрел на Камчатова.
А иначе какой ты Робеспьер? невозмутимо спросил тот.
Распутин постоял, что-то соображая, почесал в затылке, сунул заявление в карман шинели и решительно вышел из кабинета.
Этот научится, без улыбки сказал Камчатов.
Кузнецов усмехнулся. Потом, возвращаясь к делу, сказал уже серьезно:
На Белецк неделя уйдет, товарищ Камчатов. Путь-то дальний.
Значит, так: в Белецк я поеду сам, решительно сказал Камчатов Кузнецову. А ты на родину Ямщикова.
Маслаков поднялся. Привычным движением поправил ремень.
Маслаков останется здесь, в упор глядя на молодого человека, добавил Камчатов. Не созрел пока.
Вы не правы, товарищ Камчатов, упрямо возразил Маслаков.
Кончен разговор, отрезал Камчатов. Был бы ты постарше, я б с тобой по-иному обошелся.
Маслаков поджал губы, хмуро отвернулся. Весь его вид выражал активный протест.
Свободен, сурово сказал Камчатов. Понадобишься вызову.
Маслаков, наклонив голову, быстро вышел из кабинета. Камчатов походил взад-вперед, подумал, потом сказал Кузнецову:
Плюснина пока тревожить не будем.
Низко летели рваные тучи. Дул холодный сырой ветер. Вдалеке хрипло перекликались паровозы. На железнодорожных путях у привязанного веревкой шлагбаума стояли Кузнецов и худой высокий старик в замасленном картузе, с разноцветными флажками за поясом старого продранного ватника.
Помните жандармского ротмистра с бронепоезда «ЦЕСАРЕВИЧ АЛЕКСЕЙ»? спросил Кузнецов старика. В восемнадцатом он здесь у вас месяц свирепствовал.
Это Плюснина-то? Стрелочник сразу разволновался, покраснел. Как эту сволочь не помнить!.. Согнали тогда казаки народ к церкви, коммунистов связанных шесть человек выстроили и всех разом из винтарей порешили. А Плюснин самолично саблей добивал, кто недостреленный. До гробовой доски его не забуду. А вы зачем спрашиваете?
Кузнецов, не ответив, расстегнул замок старенького парусинового портфеля, достал оттуда и протянул старику стопку тюремных фотографий анфас и в профиль. Попросил:
Посмотрите, пожалуйста, нет ли его здесь.
Стрелочник старательно вытер о ватник измазанные солидолом руки, осторожно взял снимки. Медленно перебирал он фотографии, внимательно разглядывая каждую из них. На снимке Куницына-Плюснина старик уверенно остановился:
Вот он, сволочь, только усы были!
Кузнецов внимательно смотрел на стрелочника.
Еще у него лицо дергалось вот так, старик неловко подергал правой щекой. Неужто поймали?
Ямщиков знал этого человека? спросил Кузнецов.
Кого? Плюснина? Старик очень удивился вопросу. Так ведь как не знать. Плюснин у Ямщиковых на фатере стоял.
Вон как, сказал Кузнецов.
Дом у их справный был, места много, обстоятельно объяснил стрелочник. А народу Володька с матерью, других на войне поубивали. Жандарм и облюбовал под жилье.
Ямщиков выполнял поручения Плюснина? спросил Кузнецов.
А кто его знает, вздохнул стрелочник. Володька сызмала не из болтливых, а уж Плюснин подавно. Вроде не ругались, не слышно было. Так что, может, сполнял Жаль, мать Володькина летось померла от тифу, она бы вам все как есть обсказала. А вы, товарищ Кузнецов, еще с народом потолкуйте.
Стрелочник вернул чекисту фотографии, и тот спрятал их в портфель.
Спасибо вам за помощь, сказал он старику.
Не на чем, показал тот в улыбке прокуренные зубы. Только бы толк был.
Промозглым осенним днем закопченный паровозик с высокой трубой, астматически хрипя, подтащил ободранный пассажирский состав к железнодорожной станции с вывеской «СТ. БЕЛЕЦКЪ». Толпа пассажиров с мешками и баулами густо хлынула на разбитый перрон, по которому старый бельмастый цыган в зеленой плисовой жакетке и с серебряной серьгой в ухе понуро вел в поводу грустного гнедого коня. В глазах человека и лошади застыла одинаковая покорность судьбе. Пьяненький редкозубый гармонист с лихо выпущенным из-под фуражки русым чубом, привалясь спиной к пыльному станционному палисаднику, безжалостно терзал мехи трехрядки и, нещадно фальшивя, выводил высоким голосом первую строку романса:
Я встретил вас, и все былое
Дальше этой фразы дело никак не шло. Закончив ее, певец каждый раз переводил дух и старательно начинал сызнова. Двое мальчишек, заливисто хохоча, пронеслись наперегонки с весело лающим лопоухим псом. Пробежал, топоча, вспотевший мужичонка с закинутым за спину мешком, в котором визжал и бился поросенок.
Камчатов сошел с поезда, поправил картуз, двинулся в город.
Вскоре он уже стоял у изножья полуразвалившейся зубчатой башни рядом с молодым вихрастым чекистом Осокиным, бывшим студентом Томского технологического института, одетым в начищенные хромовые сапоги, кожаную куртку. На руины старой крепости спускались сумерки. В поросших кустарником остатках стен носились стрижи. Внизу, под холмом, раскинулся город.
Жестокости этот Плюснин был необычайной, животы безопасным лезвием вспарывал, волнуясь, рассказывал Осокин. Во всем подражал своему предшественнику Овчинникову.
Простите, Камчатов насторожился, вы сказали Овчинникову?
Осокин кивнул.
Капитан Овчинников? уточнил Камчатов.
Капитан, удивился Осокин. А вы откуда знаете?
Получили из Иркутска ориентировку о его розыске, объяснил Камчатов.
Любопытный экземпляр, продолжал Осокин. Голубая кровь, Пажеский корпус окончил, на фортепьянах умел. Офицеры на допросах рассказывали: в подвале рояль стоял, Овчинников во время допроса всегда Моцарта играл, «Турецкий марш». Людям кости ломают, а он знай себе музицирует. Так Плюснин, представляете, специально музыке учился у своей жены, чтоб и в этом на Овчинникова походить. Прямо влюблен был в него, хоть не видел никогда.
Почему не видел, товарищ Осокин? заинтересовался Камчатов. Кумира и не видел?
Овчинникова перевели в Иркутск прежде, чем в Белецк приехал с назначением Плюснин, объяснил Осокин. Но слух остался.
Связи Плюснина известны? спросил Камчатов. Знакомые, друзья?
Одних мы расстреляли, другие сгинули куда-то, пожал плечами Осокин.
А родня? Вы сказали жена?
Он ее с юга привез. Осокин снял пенсне, стал протирать носовым платком. Кажется, подобрал под Новороссийском во время деникинского отступления. Дамочка, что называется, с прошлым. А уж венчались здесь, в Белецке.
Где она сейчас? нетерпеливо спросил Камчатов.
Понятия не имею, виновато вздохнул Осокин.
Белецкая церковь была тиха, прохладна и погружена в полутьму. Таинственно мерцали на иконостасе загадочные лица угодников. Пахло сыростью, мышами и ладаном. Где-то едва слышно капала вода.
Отец Никодим, костлявый седобородый священник в ветхой подпоясанной веревкой рясе, равнодушно наблюдал, как Камчатов, устроившись на подоконнике единственном относительно светлом месте, терпеливо водил прокуренным коричневым ногтем по испещренным затейливым бисерным почерком страницам пухлого, оправленного в кожу фолианта с плотными пожелтевшими листами.
Вдруг палец застыл. Камчатов недоуменно нахмурился, потом его сухое суровое лицо озарила неожиданная, по-детски радостная улыбка. Захлопнув книгу, он передал ее священнику:
Дай вам бог здоровья, святой отец.
Отец Никодим истово перекрестился и, сильно окая, серьезно произнес:
Все было, а чтобы чекист здоровья желал да еще бога поминал добром не доводилось.
Камчатов рассмеялся и встал с подоконника.
Часом позже Камчатов и Осокин, подняв воротники, прогуливались по низкому пустынному берегу бурливой мутной реки. Спускалась ранняя осенняя ночь. Порывистый ветер нагонял тучи.