Безлунный вечер был темен хоть глаз коли. Надоедливо сыпал мелкий дождь. Где-то жутковато подвывала собака. На сторожевой вышке хохлился иззябший часовой. На тюремном дворе, дымя цигарками, вполголоса переговаривались о чем-то красноармейцы взвода охраны. В углу двора стояла запряженная бричка, укрытая брезентом. Овчинников неторопливо подошел, хозяйственно поправил брезент, ласково потрепал по холке коня.
Строй людей, помкомвзвода, приказал худому востроглазому пареньку в ладной шинельке. Оружие проверь, чтобы на ходу не звенело.
Есть! вытянулся помкомзвода и, бросив наземь окурок, направился к красноармейцам.
Овчинников пересек двор и постучался в тюремный корпус. Открылся «глазок», грохнул засов, отворилась железная дверь. На пороге стоял рыжий Распутин с пухлой растрепанной книжкой в руке.
Боязно без охраны оставаться? улыбнулся ему Овчинников.
Ненадолго можно, товарищ командир. Распутин в ответ тоже улыбнулся. Зато к утру с добычей будем.
Дай-то бог, Овчинников кивнул пареньку и стал подниматься по окованным железом каменным ступеням.
Через несколько минут он уже быстро шел по тюремному коридору второго этажа. За поворотом, позванивая ключами, степенно прохаживался вдоль камер круглолицый надзиратель, с которым когда-то беседовал Кузнецов. Овчинников жестом позвал надзирателя с собой. У камеры с номером 77 они остановились. Овчинников кивнул. Надзиратель заглянул в «глазок», отпер замки, распахнул дверь. Плюснин и Синельников поднялись с нар. Овчинников поманил надзирателя, склонился к его уху и вдруг резко рубанул сбоку по шее ребром ладони. Тот без стона повалился на пол. Плюснин и Синельников изумленно наблюдали за происходящим. Овчинников втащил бесчувственное тело в камеру, быстро снял с пояса надзирателя ключи, спокойно сказал штабс-капитану:
Простите, что без предисловий, господин Синельников. Время не терпит. И не пугайтесь моей формы. Я капитан Овчинников. Для них я краском Дроздов. Быстро переодевайтесь. Он кивнул на неподвижно лежащего надзирателя. Я доставлю вас к есаулу Мещерякову по его приказу.
Синельников продолжал обалдело смотреть на Овчинникова.
Овчинников? хрипло спросил Плюснин. Простите, вы не
Да, Плюснин, в Белецке вы пришли на мою должность, перебил его Овчинников и нетерпеливо повернулся к Синельникову: Господи, да торопитесь же, вас должны отправить на этап, тогда конец!
Где встретиться довелось, потрясенный Плюснин не в силах был оторвать от Овчинникова глаз.
Синельников, очнувшись, стал лихорадочно сдирать одежду с неподвижного тела надзирателя.
А я? придя в себя от неожиданности, спросил Плюснин Овчинникова.
О вас приказа не было.
Меня расстреляют, хрипло произнес Плюснин.
Овчинников равнодушно пожал плечами.
Выведите меня из тюрьмы, господин капитан! порывисто проговорил Плюснин. Я всегда молился на вас!
Не могу нарушать приказа Мещерякова, сухо отчеканил Овчинников и, деловито глянув на часы, обернулся к Синельникову: Пожалуйста, живее.
Сейчас, сейчас, бормотал тот, судорожно натягивая сапоги.
Лицо Плюснина погасло и сразу стало жестоким.
Значит, раскрытый я ему не нужен. Он отрешенно глядел в пространство. Ну, ничего Меня поставят к стенке, но и его в Маньчжурии шлепнут!
Придержите язык! угрожающе бросил Синельников.
Плюснин резко повернулся к нему, порывисто произнес:
До сих пор я молчал, но теперь ваш секрет
Заткнитесь, вы, дерьмо! рявкнул Синельников.
Вспомните о присяге, ротмистр, сурово сказал Овчинников.
Красным на съедение оставил? Плюснин уже никого не слушал, он закусил удила. Я скажу Камчатову все! Он успеет раньше
Плюснин не смог договорить. За спиной Овчинникова Синельников схватил тяжелую металлическую крышку параши и с неожиданной для своего грузного тела стремительностью прыгнул на сокамерника. Прежде чем Овчинников успел заслонить собой ротмистра, тот встретил Синельникова страшным ударом ноги в пах и, ловко подхватив выпавшую из рук нападавшего крышку, что было сил рубанул ее острым ребром по черепу штабс-капитана. Синельников, обливаясь кровью, рухнул на цементный пол и, коротко дернувшись, затих. Плюснин, застыв в смятении, смотрел на него. Овчинников упал на колени, ненадолго приник ухом к груди убитого, рывком поднялся и, бледный от ярости, пошел на Плюснина.
Я защищался, господин капитан!.. лепетал тот в страхе, пятясь. Вы ведь видели
Из-за вас Мещеряков меня расстреляет! с ненавистью сказал Овчинников и нанес Плюснину короткий удар в подбородок.
Ротмистр, выронив крышку, шмякнулся затылком о стену и сполз на пол. В его глазах метался слепой ужас. Овчинников сгреб крышку с пола и ринулся на Плюснина, но внезапно, остановленный какой-то новой мыслью, решительно отшвырнул ее в угол:
Ну, нет, Плюснин! Я не стану отвечать за вас! Сами расскажете, как прикончили его! Переодевайтесь! Живо!
Во взгляде ротмистра блеснула сумасшедшая надежда. С опаской косясь на неподвижно стоящего у двери Овчинникова, он на четвереньках подполз к мертвому Синельникову и стал дрожащими руками неловко стаскивать с него форму надзирателя.
Быстрее! зло приказал Овчинников. Пока я не передумал!
Четверть часа спустя Плюснин в красноармейской шинели и надвинутой низко на глаза буденовке уже шел с Овчинниковым по коридору второго этажа тюрьмы. Они завернули за угол. У распахнутых дверей на лестницу неподвижно лежал второй надзиратель. Овчинников взял его ключи, вышел с Плюсниным на лестничную площадку, запер за собой дверь. Стали спускаться по лестнице на первый этаж. Распутин сидел на табурете у выходных дверей и, старательно шевеля пухлыми детскими губами, читал толстую растрепанную книжку, которую прежде держал в руках. Услышав сверху шаги, он поднялся, отложил книгу обложкой кверху. Овчинников машинально отметил, что это русско-французский словарь петербургского издания 1918 года, и так же машинально удивился неожиданному чтению Распутина. А тот уже снизу вверх с сомнением вглядывался в полускрытое суконным шлемом лицо беглеца.
Вроде я тебя, парень, не признаю, сказал и с возрастающей тревогой посмотрел на Овчинникова: Товарищ командир, это кто такой с вами?
Вместо ответа Овчинников коротким отработанным ударом ребра ладони в сонную артерию свалил Распутина на пол. Забрав его ключи, он вместе с Плюсниным вышел во двор, запер снаружи дверь тюремного корпуса. Надежно скрытые кромешной осенней тьмой и густой пеленой усилившегося дождя, Овчинников и Плюснин прошли в угол двора. Овчинников молча кивнул беглецу на бричку. Ротмистр живо забрался под брезент и затих. А Овчинников пересек двор, подошел к выстроенному в две шеренги взводу охраны.
Смирно! скомандовал помкомвзвода. Равнение на середину!
Строй застыл. Все взгляды были в ожидании обращены на Овчинникова. Овчинников обвел главами сосредоточенные лица бойцов, сказал горячо:
Товарищи! Сегодня наконец мы навсегда покончим с подлой бандой Мещерякова, мешающего строить новую жизнь. Приказываю: во что бы то ни стало взять его живым!
Затаившийся под тяжелым мокрым брезентом Плюснин слушал глуховатый от волнения голос Овчинникова и радостно думал том, что не напрасно столько лет заочно поклонялся этому ни знающему жалости и страха человеку, который, оказавшись теперь еще и большим артистом, сумел не только проникнуть под ненавистной личиной в логово красных, но и безукоризненно командовать ими. Впрочем, искреннее восхищение Овчинниковым вовсе не мешало неподвижно лежащему в укрытии Плюснину изо всех сил ломать голову над тем, как же теперь, чудом оказавшись с помощью Овчинникова на свободе, оседлать сумасшедшую удачу, парализовать ослепительным призраком внезапно свалившегося богатства ум и волю этого фанатически преданного белой идее человека, заставить его, презрев ради дела долг и честь, стать своим сообщником против Мещерякова, чтобы оставить того в дураках и подвести под пулю, а уж там избавиться от самого Овчинникова, и в финале, обманув и умертвив обоих, от души посмеяться над судьбой, загнавшей его так недавно на самое дно могилы, и выйти из неравного поединка с ней торжествующим победителем единственным победителем. То, что спасенный Плюснин размышлял именно таким образом, было для него совершенно закономерно. Если бы он вдруг стал мыслить иначе, он просто перестал бы быть самим собой по профессии и по призванию жандармом, для которого предавать так же естественно, как дышать. Потому и замышлял Плюснин виртуозное двойное предательство, затаясь под мокрым тяжелым брезентом и слушая глуховатый от сдерживаемого волнения голос Овчинникова. Изощренный мозг ротмистра работал быстро и точно, словно хорошо отлаженный механизм, мгновенно оценивая и отбрасывая все новые и новые комбинации, пока не выплыла единственно возможная, хотя и крайне рискованная. Впрочем, в положении Плюснина выбирать не приходилось.