Ты тоже дурак. По-тихому не мог?
Да не давалась.
Ничего, они эту свадьбу долго помнить будут, сказал Косой, стягивая с руки оторванный рукав телогрейки.
А этого мужика, ты, видать, надолго уложил. Если не насовсем.
А чего лезет? Если ты такая хилая тварь, знай свое место, не высовывайся. Оклемаетсяя и врезал-то ему только раз. Правда, ногой. Правда, по печени. Ничего, долго нас не забудут.
Ага! злорадно хохотнул Чиграш. Сено у них доброе быловраз занялось.
Он пошел к палатке за махоркой. Леня не успел откатиться в сторону, и Чиграш, споткнувшись о него, отбросил его ударом ноги. Косой пинком вернул его на место:
Ты, тварь, тут еще путаешься!
И они набросились на него, словно именно он был виновен во всех их неудачах, в том, что им здорово досталось в селе. Они били его ногами, пинали, перебрасывали ударами как тряпичный мяч. Всю свою накопившуюся злость, на весь мир, на всех честных людей, на свою грязную, бестолковую, никому не нужную жизнь они вымещали на беспомощном и измученном человеке, который даже боялся кричать о помощи, молить о пощаде. Леня стиснул зубы, старался связанными впереди руками прикрывать голову, поджимал колени к животу и вдруг, когда уже стало угасать сознание, почувствовал, что он их не боитсявсе его существо наполнилось острой ненавистью, которая вытеснила, уничтожила страх
Сволочи, сказал он разбитыми губами. Ну, погодите, сволочи
Очнулся он под утро, от холода и боли. И сразу увидел около затухшего костра свою старуху. Она сидела на корточках, ворошила прутиком угли и что-то бормотала, поглядывая в его сторону.
Пошла вон, сказал он шепотом, вздохнул, остро почувствовав боль в ребрах, и повернулся к ней спиной.
Утром Чиграш развязал его и, стегнув по спине веревкой, заорал:
Подъем! Выходи строиться!
Может, тебя еще и побрить? жалобно съязвил Леня. Чиграш вытаращил глаза.
Косой, гляди, у него голос прорезался. Пищить!
Вот я его сейчас подвешу, тогда попищит, пообещал Косой, вылезая из палатки. Сматываться надо отсюда, да живо. Этот дурак две скирды сена сжег. И окна в клубе побил.
Вот гад зловредный! И нам из-за него пропадать. Вставай, зараза, развалился. Собирай шмотки.
Не созрел еще Леня для борьбы, да и сил не было: каждое движение, даже вздох отдавались болью во всем теле. Особенно плохо было пальцам на рукахони распухли и одеревенели, не слушались. Единственное, что он мог, на чем сосредоточился, это не стонать, не показывать, что ему трудно. Весь внутри сжался в комок, словно изготовился. Правда, не знал еще твердо к чему.
Похмелиться бы, вздохнул Чиграш, выходя за Косым на тропу. Ну уж до другого раза. Когда недоделанный наш снова магазин возьмет. Может, и нам поднесет по маленькой.
Они шли впереди, о чем-то переговаривались. До Лени доносились только отдельные слова: прииск, охрана, мать-перемать. Да он и не прислушивался. Весь нацеленный на то, чтобы пересилить боль, не думать о ней, он мечтал. Мечтал о том, как, вымывшись теплой водой, ляжет в чистую постель, зажжет торшер с зеленым абажуром, возьмет толстую книгу про путешествия и, не дочитав страницу, сладко уснет, а проснувшись, будет твердо знать, что все случившееся с ним просто дурной сон, который навсегда останется в прошлом, позабудется, а если и вспомнится когда-нибудь, то только для того, чтобы подчеркнуть, как теперь чиста, прекрасна и безопасна его жизнь. Но это само не придет; чтобы так стало, нужно что-то сделать, перешагнуть неясный еще порог, совершить трудный поступок. И никто за него этого не сделает. Свою жизнь надо заслужить самому. И только он один за нее в ответе
Косой и Чиграш спустились по склону, пересекли высохший ручей и стали быстро взбираться по каменистой осыпи к вершине скалы. Леня сильно отстал, разбитое тело плохо слушалось его, каждый шаг отдавался болью в каждой косточке, в каждой мышце. По ногам били катящиеся сверху камни, которые вырывались из-под ног Чиграша. Он и вообще-то ходил плохо, как корова, а сейчас, видно, нарочно старался, чтобы побольше камней скатилось Лене под ноги.
Догоняй, догоняй, приказал Косой. А то на веревке поведу.
Леня, по привычке восприняв окрик, заспешил, оступился, споткнулся, охнул. Рюкзак потянул его вниз, в сторону обрыва, он выставил неудачно левую ногу, и что-то в ней хрустнуло, рвануло огнемЛеня упал, покатился вниз и потерял сознание.
Первое, что он услышал сквозь звон в ушах, бешеную ругань Чиграша.
Ну все конец котенку. Отходил за печку спать. Скучно без него станет. Заместо кловуна был.
Сломал, что ли? наклонился к Лене Косой. Или вывихнул?
Так и так не ходок, сплюнул Чиграш. Обуза.
Может, дернуть?
Да ну его Орать начнет. Недалеко ушли еще, сбегутся.
Что делать будем? Знает он много.
До Лени еще не доходил смысл разговорадля него ничего сейчас не было на свете, кроме дикой боли в стопе.
Да пусть валяется. Кто его здесь найдет!
Знает много. Косой снял с плеча карабин, передернул затвор. Нас, видать, уже всерьез ищут. Могут на него набресть. Тогда хана.
Ну смотри. Только за все за это, Чиграш ткнул большим пальцем назад, за спину, за этонам срок, а за неговышка. Смотри.
Леня видел, что Косой размышляет, и закрыл глаза. Ему не было страшно. В общем-то, он был уже готов к такому концу. Какая разницашлепнет его Косой сразу или он, грязный, облепленный комарами, подохнет через несколько дней в тайге? И нога болеть не будет. И кончится страшный сон, от которого он так устал.
Леня лежал в самом низу осыпи, где было когда-то русло ручья. Солнце светило прямо в глаза. И прямо в глаза смотрела черная дырка давно нечищенного ствола.
Косой снова наклонился к нему, приблизил тупое, заросшее лицо с холодными спокойными глазами: они даже сейчас смотрели мимо человека, которого он хотел убить. Леня безразлично поймал его взгляд.
По жилец, сказал Косой прямо ему в лицо. Сам сдохнет. И вся любовь. Пойдем.
Чиграш поднял рюкзак, подбросил его спиной, чтобы лег половчее. Косой вскинул за спину карабин, и они пошли вверх, не оглядываясь. Так просто, так спокойно, будто оставляли Леню на печке у любимой бабушки, которая и вылечит и присмотрит. И вся любовь.
Он смотрел им вслед, видел, как они взобрались наверх, как стали исчезать их ноги, спины, головы. И вот уже не слышно шагов, не дрогнет веточка. Только с самой верхушки скалы сорвался вдруг потревоженный камешек, звонко поскакал вниз, зацепил и стронул с места круглые голыши, которые обогнали его, разбежались по склону и, довольные, улеглись на новом месте.
И странноЛеня сначала почувствовал не страх, не одиночество, а только облегчение и спокойствие. Он снова закрыл глаза, ощущая веками тепло и свет солнца. Если бы не нога
Ему хотелось только лежать. Он боялся пошевелиться, чтобы не вызвать ту сумасшедшую боль в ноге, которая мутила его сознание. Он забылся.
Леня очнулся, когда вместо солнца светились на небе звезды. Он замерз, и мелкая дрожь в теле вызывала такую же дрожащую боль в ноге. Стопу словно сжало тесным, горячим сапогомгрубо и безжалостно.
Он один. Они ушли. Они бросили его умирать. Но он пока жив и ужо свободен. Если бы не нога Леня осторожно оперся локтями и сел, стараясь не шевелить больной стопой. Потом медленно и плавно потянулся к ней, развязал и вытянул шнурок. Передохнув, он попытался снять ботинок. Не вышлонаклоняясь к ноге, Леня сильно тревожил ее, и в глазах становилось темно от боли. Тогда он прижал здоровую ногу к больной, стал тихонько давить на каблук. Наконец ботинок сполз, и Леня в страхе взглянул на ногу. Она чудовищно распухла, носок на ней натянулся как покрышка мяча, но не было крови, не торчали обломки костейвидимо, вывих. Леня перевернулся на живот, повесил ботинок на шею и пополз. Кричать, звать на помощь он не решался. Косой и Чиграш могли быть где-то рядом, могли услышать его, вернуться, и тогда все, кончится его прекрасное путешествие.
Скорее, скорее отсюда, подальше от этих бандитов! Бежать, бежать хоть на четвереньках, ползти, катиться, карабкаться Будь что будеттолько не жизнь с ними, не смерть от них. Скорее к людям. Они спасут его, накормят, вылечат, схватят и посадят в тюрьму Косого и Чиграша, а Леня поедет домой к теплой ванне, к лампе под зеленым абажуром, к книгам и друзьям. И никогда больше, ни за что, никуда, ни ногой