Конец прогулке, в камеру шагом марш, руки назад, не оглядываться, и, довольный, заржал. Шаг в сторонупобег, стреляю без предупреждения.
Косой возвращался к вечеру, мрачный, раздраженный. И Лене в это время доставалось больше обычного, хотя он и старался изо всех сил угодить и не подвернуться под ноги.
После ужина Чиграш заваливался около костра, вертел и тряс приемник, а потом заставлял Леню «давать концерт по заявкам». И Леня рассказывал прочитанные книги, пел свои заветные песни, те, что легко щемили душу и у него и у ею друзей, когда они собирались в тесный кружок возле первою походного костра, чувствуя, как хорошо им вместе, как они соскучились друг по другу и по вольной лесной жизни, какую испытывают взаимную любовь и заботу. Он пел и плакал.
Чиграш тоже любил пустить слезу под добрую песню. Сам же он знал только однупро самовары. Это была даже не песня, а какая-то приговорка, длинная и невеселая:
Самоварычайнички, чайнички, чайнички.
Самоварышишечки, шишечки, шишечки.
Самоварыдырочки, дырочки
А дальше там шли чашечки, пышечки, ложечки, девочки до тех пор, пока Чиграш не набирал побольше воздуха и блаженно не выдыхал: «Самоварыпар!» Все. Вся любовь. Вся песня.
Леня терпеливо слушал, но, к счастью, Косой не давал Чиграшу долго музицировать и обрывал его где-то на «блюдечках»: «Заткнись, самовар».
После этого они забирались в палатку и заводили разговоры о «бабах»вот бы сюда бы, да то, да этои лилась вонючими помоями такая грязь, что впору было затыкать уши. Впрочем, Леня уже настолько очерствел, даже отупел от постоянных издевательств и унижения, что словами его было трудно пронять, чувствовал он только побои, да и то телом, а не душой.
Вздыхая, кряхтя по-стариковски, Леня ложился поближе к костру. Здесь, на долгой стоянке, он уже мог как-то позаботиться и о своем устройстве, разумеется, в самых скромных пределах: наломать побольше лапника, лишний раз умыться, сложить после ужина нодью, чтобы не очень мерзнуть ночью. Лежа у ее жаркого огня, от которого блаженно таяло тело, он смотрел в черное небо, где среди ветвей мерцали звезды, и снова мечтал о свободе. Пока не засыпал
Но и во сне не приходил к нему покой. С душой его творилось что-то непонятное. Она будто отупела, потеряла чувствительность к унижению, и в непрерывном напряжении, в постоянном ожидании реальной опасности стала наполняться каким-то почти мистическим страхом, готовым вот-вот превратиться в неоглядный ужас.
Леня часто и беспричинно вздрагивал, резко оборачивался, во сие вскрикивал и мучительно стонал; он стал даже бояться леса, как дети страшатся темноты, чего никогда с ним не было прежде. Ему все время казалось, что кто-то стоит сзади, замышляя недоброе, следит за ним неотрывным завораживающим взглядом, что вдруг из-за куста или толстого ствола дерева покажется и скроется что-то страшное и омерзительное. Леня стал всерьез опасаться: а не сходит ли он с ума? И опасение это становилось все сильнее, тем более что уже несколько раз ему виделась в глубине леса какая-то жуткая старуха вроде седой косматой ведьмы. Вечерами он не отходил от костра, сидел, вглядываясь в мрачную темноту окружающего его недоброго леса, вскидывая голову от каждого шороха
А дела их между тем шли все хуже. Золота не было. Кончались запасы. Косой нещадно бил из карабина все, что попадалось на мушку, но впрок заготовить не умели и поэтому не столько съедали, сколько выбрасывали.
Однажды, когда Косой свалил мараленка с влажными испуганными глазами и перерезал ему горло, Леня осмелился высказаться:
Я его есть не буду.
А тебе и не дадут, заржал Чиграш. Твое делосготовить.
Может, ты и жарить его не будешь? лениво спросил Косой, вытирая нож. И свежевать? Может, ты сегодня в палатке спать ляжешь? И тебе еще и рюмочку поднести? И песенку спеть? Про самовары, а?
Леня отступил. И буквально тоже на несколько шагов. На всякий случай.
Вскоре они опять снялись с места.
Надо поближе к прииску подбираться, сказал Косой Чиграшу. Нет здесь ничего, пусто. И где-нибудь в село найдем, харчишками разживемся, баньку посетим. Вся любовь.
Разговеемся, радостно подхватил Чиграш.
И снова потянулся долгий путь. Правда, он был легче для Лени, он немного передохнул на стоянке, рюкзак его сильно опустел, к тому же шли они вдоль дороги, чуть заметной, но все-таки тропой.
В одном месте Леня даже услышал какие-то гулкие удары и веселые голоса людей. Он встрепенулся было, как собака, услыхавшая знакомый зов, сердце его сильно забилось. Он готов был сбросить осточертевший рюкзак и рвануться на эти живые голоса с отчаянным криком о помощи. Но Косой так взглянул на него, что у Лени задрожали и подкосились ноги.
Шишкобои, прислушиваясь, сказал Чиграш. И бабы там есть.
И они резко свернули в сторону от тропы.
Шли долго, до вечера. И хотя весь день то там, то здесь слышались крики петухов, собачий брех, шум машин на недалекой дороге, Леня так и не решился воспользоваться удобным случаем. А на ночь у него, как обычно, забрали обувь да еще, как цепного кобеля, привязали к дереву. «Так мне и надо, корчился Леня на сырой и холодной земле, все, что угодно, можно из меня сделатьи лакея, и раба, и преступника. Сейчас говорят: молчи, подай, принеси, портянки постирайи я молчу, стираю, делаю, а потом скажут: пойди укради, убейи я пойду?» Не было ответа Только снова на краю поляны показалась старуха и погрозила ему пальцем. Леня закрыл глаза.
Опять шли почти весь день. Обошли кругом какую-то деревеньку, присмотрелись, и Чиграш, взяв пустой рюкзак, пошел разживиться харчами. Вернулся уже в темноте. Издалека была слышна его довольная ругань, прерываемая иногда «самоварами и чайничками». Он притащил много всего, даже живую курицу. А ведь денег ему Косой не давал, берег их на самый крайний случай.
Утром снялись чуть свет, даже не выпив чая. Шли торопливо и быстро, стремились поскорее затеряться в тайге. И снова вышли к ручью, и снова Косой занялся промывкой. Место совсем было похоже на первое, но и здесь золота не взяли. Или не было его, или потерял Косой навыки, а может, просто не везло.
Но промывку Косой не бросалникак не мог отказаться от надежды на старательский фарт. Лене же было приказано валить покрупнее лиственницы, собирать и варить сок, чтобы можно было набрать побольше «веры» и обменять где-нибудь на водку. Работа была тяжелая и вредная, да и ненужная. Куда денешься с этой «серой», кому ее здесь не хватает? Это не райцентр, не поселок с рынком, где можно было бы сделать выгодное дело. В общем, фирма терпела крах, и Леня с нарастающим ужасом ждал развязки.
Дальше шли без определенной цели. Тянуло их к людям, нужна была разрядка. И вот попалось на пути большое село, издалека в притихшей перед вечером тайге услыхали оттуда шум, музыку, веселье, ружейную пальбу.
Свадьбу играют, первым догадался Чиграш, облизывая губы. Пошли погуляем. Скажем, что от своих отбились, поплутали в тайге-матушкенакормят, напоят, спать уложат и с собой дадут. Пошли, а?
Вся любовь, согласился Косой.
Чиграш снял телогрейку, стянул свитер и уселся на пенек.
Ну-ка поброй меня, живоглот. Да поглаже. И пошутил:Одеколоном побрызгай.
Леня вздохнул, закатал рукава и стал намыливать его грязную бугристую морду.
После бритья Чиграш довольно осмотрел себя в зеркальце и сказал:
Можешь. Теперь каждое утро будешь меня брить. Пошли, Косой, гулять.
Леню, как и в прошлый раз, привязали на длинной веревке к дереву. Привязали умелоперемещаться он понемногу мог, а освободиться было невозможно.
Если орать будешь или кто рядом пройдет из местных, смотримы тебя сразу заложим за все твои хорошие дела, предупредил Косой.
Ночью Леню разбудил тревожный звон набата в селе. Он приподнял головуза лесом разгоралось зарево. Горело так сильно и ярко, что даже здесь стало светлее, резко легли на землю тени деревьев.
Леня прислушался. И скоро услышал ихони шли напролом, не таясь. Трещал под ногами валежник, шелестели кусты, разлеталась по лесу тяжелая брань. Наконец они вы налились к кострузлые, пьяные, побитые.
Такую бабу из рук вырвали, переводя дыхание, сокрушался Чиграш. Почитай, в лапах уже держал. Он приложил ладонь к черному синяку под глазом.