Он полз сначала вверх, волоча ногу, скользя и срываясь, обдирая руки и лицо, хрипя и задыхаясь. Потом он полз знакомой тропой, боясь потерять ее, сбиться с обратного пути, а главное, повернуть в забытьи в ту сторону, куда ушли Косой и Чиграш. Подобрав палку, он пытался идти, но это оказалось труднее, и он снова пополз.
Позже, когда все уже было позади, Леня так и не смог вспомнить подробности этого страшного пути. Единственное, что не оставляло его, что явственно, кроме боли в ноге, постоянно было с ним, это его старуха. Она брела совсем рядомдо него даже доносило ее дурной запах, изредка нагибалась к земле, что-то подбирала, недовольно ворча
Ночью он отлежался в какой-то ямке, а утром снова полз, теряя последние силы, иногда просто извиваясь на месте, как разрубленный лопатой червяк.
И вот он услышал совсем недалеко собачий лайдеревня была рядом. Леня сверился со своей истершейся до лохмотьев картой, припоминая, как они шли, и понял, что может значительно сократить путь, если оставит тропу, которая уходила в сторону. Он двинулся напрямик, крича в надежде, что кто-нибудь бродит рядом, собирая ягоды или грибы или еще по какой надобности, услышит его и придет на помощь.
Он выполз почти на самый край леса. Впереди было светлочистое местолибо вырубка, либо начиналось поле. Но путь ему преграждал овраг, заросший кустарником, крутой. По дну его тихо, неспешно журчал ручей.
Леня подобрался к самому краю и стал высматривать доступный ему спуск. Он лежал на животе, опираясь на локти, и смотрел внизи вдруг под ним бесшумно посунулась земля и целый кусок, видимо, подмытого дождем ли, паводком ли дерна медленно пополз вниз. Леня лежал на нем, как на санках, и вначале на мгновение зажмурился, ожидая неминуемого падения, но сразу же открыл глаза и, пытаясь затормозить, пока было можно, уцепился за ствол березки. Пласт земли развернулся, Ленина больная нога попала в развилку срубленного куста, в ней опять хрустнуло, рвануло, и стало вокруг темно, будто ударило по голове что-то очень тяжелое
Их давно уже искали. Милиции было известно, что Косойэто беглый Владимир Худорба, а Чиграшрецидивист Александр Рычков, что раньше они промышляли золотишком, что совершили ряд краж и угнали в Кочевом колхозную лодку, что спровоцировали драку на свадьбе в Локосове, где нанесли тяжкие телесные повреждения гражданину Петрову, который находится в настоящее время в критическом состоянии в больнице, что подожгли два стога сена, что по непроверенным данным к ним присоединился кто-то третий, что движутся они с какой-то определенной целью в направлении прииска, что вооружены и занимаются по пути браконьерством, и многое другое.
Неизвестно было только главноегде они сейчас и как их быстрее взять. Были приняты оперативные меры, оповещены геологи и охотники, рабочие прииска и рудника, водители. Но пока никаких сведений не поступало.
Не сообщал еще ничего и участковый, на которого больше всего надеялись. Он был хотя и молодой, но хваткий, толковый парень. К тому же местный, опытный таежник. Два недели он мотался по лесам и наконец радировал с геологической базы, что, похоже, вышел на след, но помощи пока не просил.
Лепя пришел в себя от того, что у него ничего не болело. Поламывало тело от старых и новых ушибов, привычно ныли застуженные кости, чуть дергало стопу. Но прежней боли в ней не было. Сначала Леня даже испугалсяему подумалось, что нога оторвалась совсемпросто он пока не чувствует этого, потому что находится в болевом шоке. Холодея от возможности нового (и уже последнего) несчастья, нового неминуемого взрыва боли, он приподнял голову и, готовый снова закрыть глаза и снова потерять сознание, взглянул на ногу. Но она была цела, на месте, и даже опухоль на ней заметно спала. Видимо, застряв между ветками и получив рывок от тяжести движущегося вниз тела, она каким-то чудом сама собой вправилась. Леня вздохнул и осторожно шевельнул еюбольно, но не той жгучей болью, от которой темно и горячо глазам, от которой хочется нечеловечески визжать и кусать себя за руки, а ровной, спокойной и затихающей, словно уходящей навсегда.
Он лежал, тяжело и блаженно дыша, будто вынырнул с большой и темной глубины, когда совсем уже не хватало воздуха и готова была разорваться грудь, лежал, глядя невидяще, как между ним и небом нежно колышется листва и сквозь нее брызжет в лицо солнце. Потом сел и опять пошевелил ногой. Она чуть отозвалась каким-то глухим и даже приятным зудом: мол, вот яжива и почти здорова, не бойся. Все! Можно жить дальше. И такое вдруг облегчение обрушилось на него, что Леня сначала несмело улыбнулся, затем засмеялся, все полнее и полнее и наконец захохотал, захлебываясь; из глаз потоком хлынули слезы и потекли по щекам, попадали в рот, стекали по подбородку на шею. Они были холодные, и казалось, будто он стоит, подставляя лицо под свежий весенний дождь. Леня перевернулся на живот. Истерика, в которую вылились все минувшие беды, так бур-по трясла его, что все тело подпрыгивало и билось о землю.
И так же резко, как началась, она кончилась. Леня потихоньку, все еще боясь спугнуть свое счастье, подполз к ручью, долго и жадно пил, умылся и сел, оглядываясь. Все вокруг было прекрасно. Светило в синем небе солнце, шумели ветвями деревья, журчал своей чистой водой ручей и на весь лес каркала на самой верхушке ели большая ворона. И был он один, почти здоров и, главное, свободен. «Выберусь, подумал Леня, еще как выберусь-то».
Он поднялся и перебрался туда, где была погуще трава, и долго лежал, по-настоящему наконец-то отдыхая, не ожидая пинка, окрика, не думая ни о чем, пока не заснул. Солнце сильно грело, пробегал по оврагу ветерок, и потому комаров здесь было мало, и Леня проснулся отдохнувшим и совсем бодрым.
В первую очередь он стянул штормовку и вытащил рубашку из брюк. К своим походным рубахам Леня всегда подшивал снизу полосы из мягкой материитак было теплее ночевать, к тому же рубашка не вылезала из брюк и не сбивалась на спине при ходьбе с рюкзаком. Леня оторвал эту полосу и, сняв носок, туго обмотал лодыжку. Потом снова натянул носок и осторожно всунул ногу в ботинокнормально. Только шнурок пришлось продернуть лишь в две верхние дырочки, но это не беда, ботинок держался на ноге плотно, не болтался.
Леня встал и сделал несколько шагов, стараясь полегче опираться на левую ногу. Посошок бы ещесовсем хорошо бы стадо. Нашелся рядом и посошоккрепкий и легкий, с рогулькой на конце.
Ну, в путь, странник божий, громко сказал Леня и пошел. Сначала бодро и уверенно, а потом все медленнее, пока не остановился, будто раскрутилась в нем до конца какая-то важная пружинка, и долго стоял в тяжелом раздумье, опираясь на палку.
А куда же, собственно говоря, он идет? Конечно же, в деревню, к людям. Это единственный его путь. Выбирать-то не из чего. Он все им расскажет, и они помогут емуположат в больницу, поймают этих подонков, а Лене потом дадут денег и харчей на дорогу и отправят его домой.
Но вдруг ему не поверят? Вдруг решат, что он заодно с Косым и Чиграшомпросто не поделили что-то либо стал он им обузой и они его бросили? А если и поверят, то не скажут ли: «Что же ты, парень, тебя били, над тобой издевались, а ты терпел? Кормил их, поил и обстирывал, помогал им красть и разбойничать, а теперь, как припекло, сам прибежал помощи просить? Что же ты за человек такой? Кому ты нужен? Себе только? Да и то вряд ли».
Может, и не так он думал, может, другие совсем были у него мысли, но что-то властно тянуло его совсем в другую сторону. Так бывает, когда побитый или жестоко обиженный мальчуган нет чтобы бежать домой за утешением, упрямо тащится за своими обидчиками и, размазывая грязные слезы, кричит им вслед: «Ну погодите еще! Вот я вам покажу!»и яростно надеется на счастливый случайотомстить.
Так или нет, жажда немедленной и расчетливой мести или что-то другое, более значительное, не давали ему внутренней свободы для легкого и короткого пути к людям.
Так или нет, но он один виноват во всех своих бедах. И не только в том, что позволял издеваться над собой, что прислуживал, потеряв человеческое лицо, по и в том, что, покоренный, не сделал даже попытки к своему освобождению, к тому, чтобы хотя бы косвенно помешать преступникам уверенно и безнаказанно идти своей черной дорогой.