Каждая башкафакел пылающий,перебил я ее.
Что-о-о?на всем ходу затормозила Сильва.А это я одного оратора слышал. Так он говорил: каждая башкафакел пылающий. Каждое сердцепростодушная орифламма. Каждая мысльбанка с динамитом...
Тут мы оба расхохотались, а Сильва спрашивает:А что такое: орифламма?
Не знаю. Должно быть, когда двое в рифму говорят. А признайся, товарищ, ведь это ты не сама говорила?
To-есть как: не сама?
А так. Кого-то слышалаи запомнила. Сознайся, сознайся!
Конечно, может тут много и не от меня,говорит Сильва,но я все это сама чувствую, стало быть, достаточно. Я же говорила, что тебе не понять. Да и никому из мужчин не понять того, что революция дала нам, женщинам.
Ну, а ты кем же будешь, решила?
Я иду на медфак.
Значит, доктором будешь? Эдак, годиков через пять, значит, приду я к тебе и скажу: доктор, у меня живот болит. А ты что на это?
Тут она схватила меня за шиворот и начала трясти, я отбивался и кричал:
Сильфида, чорт, пусти, а то я всем твоим пациентам расскажу, что ты дерешься!
30 июня.
Я только что вошел во двор фабрики, как Ванька растворил окно фабкома и кричит:
Иди-ка скорей, Костя, дело есть!
Я вошел в фабком, а Ванька говорит:
Тут, понимаешь, волынка с этими сезонниками выходит. Послал им Ганьку Чиж,они ее чуть в кулаки не приняли, ну, а Пашкаты сам его виделстоерос. Так ты крой туда на подмогу,авось, что-нибудь... Там, понимаешь, есть очень хорошие и сознательные ребята, по политграмоте понимают. Но, с другой стороны, есть у них там такой дедну-у, в роде подряд- чика, что ли. Они его называют: водитель. Так вот, что этот водитель скажет, то и делают. Об религии и слушать не хотят. Если про веру заведешь разговор, сейчас вопрос:А ты во что веруешь? Скажешь: ни во что, так они не верят.Нет,говорят,ты суку молишься. Как это так суку молюсь?А кто же ты,говорят,как не сукомол?Какому ж это я суку молюсь?А вот, который красной тряпицей помечен, над воротами у вас висит. Он у вас заместо иконы.Поди, поговори с ним. А бога вашего,говорит,звать Карла-Марла, и усы у него крашеные, и ему повсеместно велено каменных идолов ставить, и тех идолов крестьянской кровью поить...
Погоди-ка, Ванька, да разве есть теперь такие типы?
Они, видишь, из марийской, что ли, области, да потом, ведь, не все такие. Это только дед, но они его слушаются. Так вот. Сегодня, как раз воскресенье, ребята в бараках. Ганя Чиж уже отправилась, сейчас и Пашка идет. Ты валяй с ним, а то все время только портками трясешь...
Еще не доходя до бараков, мы с Пашкой услышали чьи-то возбужденные голоса. На груде досок расположилась кучка парней, а девчина в красном платке, видимо, Ганя Чиж, спорила с каким-то стариком.
С сукомолами нет у нас никакого разговору,кричал старик, наступая на Ганю.Мы за власть! Нас, чойно, в покое оставь! В гражданскую войну под Толчаком нами доказано! А ваши уговоры нам ни к чему!..
Да ты, дядя, погоди,пыталась перебить Ганя.
Я те, чойно, не дядя! А парешки мои в бога верят! Не как вы черковные: поманили вас тряпицей, а в тря- пице-товстрешный. Тьфу, тьфу, тьфу! Уходи, откелева пришла. У вас девки в портах ходят, заголясь! Тьфу!
Тут эта самая Ганя, видно, решила, что со стариком каши не сваришь и взялась за парней.
Товарищи,говорит,конечно, предполагается наступление мирового капитала! Международная буржуазия готовит новую интервенцию! В общем и целом, приходится думать о политграмоте! Как выкустари, а я, по-крайне, фабричная работница, то вы должны каждому пролетарию итти навстречу...
Как раз в тот момент, когда мы с Пашкой подошли к баракам, старик изловчился, протянул руки к Ганиной голове:
Сыми, сыми, чойно, печать антихристову, покайса, блуд...
Он, видно, хотел сорвать красный платок, но Ганя сделала выпад; под общий хохот старик покатился по земле и уже там докончил:
...ница вавилонская...
Вот что значит физкультура, слушь-ка,шепнул мне Пашка, а Ганя, как ни в чем не бывало, продолжала:
Итак, товарищи! Конечно, обнаруживающий поход капитала, против трудящихся нужно изжить в общем и целом, целиком и полностью! Довольно странно красной молодежи, как вы являетесь, не записываться в комсомол. У нас, по-крайне, тридцать с половиной процента девушек с производства втянуто в работу... У нас...
Мы не заметили, как настойчивый дед вытянул откуда-то узенький горбыль, зашел сзади и со всего размаху вехал Гане в спину. Ганя как-то странно качнулась, выдохнула воздух, медленно опустилась на землю. Пашка тигром прыгнул на этого старика-водителя, выхватил горбыль у него из рук, повертел со свистом вокруг головы и угрожающе гаркнул:
Вы... слушь-ка... драться?!.
А шо она... кулачищами... подо вздох?!проворчал дед.
Идолы вы, черти!..заревел Пашка, наступая и вывертывая горбылем восьмерки.К вам, слушь-ка... про землю, про землю пришли толковать... про всякую огородную овощь... А вы, этого, за орясины беретесь... Как для всего народа... Черти абригенты... Я вот хоть сам садовник...
Сволочи!с болью сказала Ганя.Прямо по больному боку трахнули. Ну, их! Пойдем, Пашка!
Ну, нет, этого так оставить нельзя!закричал я, подходя к старику.Ты что, дед, советских законов не знаешь, что ль? Драться нельзя! За это ты ответишь! Эй вы,идите все сейчас же в свидетелии в милицию!..
Не убоюса антихристовой печати,твердо ответил дед.Куда хошь пойдем.
Ну их!еще раз сказала Ганя.Иди, товарищ. Тут с милицией нельзя. Идем.
4 июля.
Я ходил проведать Никпетожа, и у меня осталось очень странное впечатление. Постараюсь по возможности точно записать наш, разговор.
Никпетож говорит, что каждого человека легко определить по классовому признаку, и даже не только его, а еще и его поступки. Конечно, это правда, но дело в том, что и сам Никпетож путается. Разговор зашел про Ваньку Петухова.
Петуховчистый пролетарий,сказал Никпетож.
А то, что Ванька торговцем раньше был, папиросами торговал,это разве не в счет?спросил я.
Конечно, не в счет. В период гражданской войны и взрослые рабочие выделывали зажигалки на продажу кустарным способом, но это еще не значит, что оникустари.
Ну, а Елена Никитишнакто?
Все мы, дорогой Костя, деклассированные интеллигенты,с каким-то сожалением ответил Никпетож.Раньше мы служили буржуазии, а теперь служим пролетариям. И эта двойственность так же, как и двойственность педагогических систем, с которыми нам на своем веку пришлось иметь дело,не может не отзываться на качестве работы.
Так ведь вы добросовестно относитесь к работе, чего же еще?
Этого мало. Нужно было родиться и вырасти в этой атмосфере, тогда могла бы быть действительно полноценная работа.
Скажите, Николай Петрович, а вот я познакомился с одним молодым рабочим, Пашкой Брычевым. Он никогда в деревне не бывал, а между тем бредит о земле. Как его определить?
Это не удивительно,ответил Никпетож.Россия вообще страна в большинстве крестьянская, и у каждого рабочего в той или иной степени есть корни в земле.
Ну, а я, по-вашему, классовокто?
А как вы сами думаете, Костя?
Хотел бы быть пролетарием.
Вас, конечно, определить трудно,задумчиво сказал Никпетож.Но вам, конечно, легче, чем нам. Вот вы, например, в полной мере сознаете свою ответственность перед жизнью, перед классоми это помогает вам жить. А взять, с другой стороны, меня.
Никпетож походил по комнате, вздохнул.
Эх, милый Костя, глупый Костя,жизнь оказалась сильней меня. Я шуткой брал ее, жизнь-то эту самую. Вы знаете, как меня воспитывали? Об этом надо бы рассказать подробно, но... некогда. Я вот к чему. Когда я бывало, что-нибудь набедокурю меня выдерут, я начинаю орать паровозным голосом. Тогда отец звал дворника и меня тащили в коровник. Корова была здоровенная и страшная, глядела на меня, жевала и шумно выдыхала воздух огромными эдакими ноздрями. Сначала я боялся, а потом... потом стал забираться на ясли и оттуда плевал на корову, стараясь попадать прямо в ноздрю. Так же поступал я и с жизнью. Сначала боялся, а потомв ноздрю, обязательно в ноздрю! Корова долго терпела и флегматически жевала. Но, должно быть, надоело ей получать плевки в ноздри, и однажды она страшно и угрожающетак показалось мне тогда заревела. Мычала она долго, а я торчал на яслях ни жив, ни мертв и все думал, когда она начнет меня бодать? Но корова не бодала, а, отмычав свое, опять принялась за бесконечную жвачку. «А, ты так»,подумал я тогда, взял сена, растер его в ладонях, и, нацелившись, как следует. бросил корове в ноздри. После этого я задремал. Стоя дремать неудобно, и я начал мало-по-малу сезжать в ясли. Глаза сами собой слиплись, и я уже начал видеть сон, как вдруг раздался страшный удар грома, пушечный выстрел, крыша обвалилась на меня с грохотоми я вскочил, потрясенный до самой глубины существа. Что такое? Оказалось, что корова чихнула! Тогда я рассвирепел, натер побольше сена и начал пачками швырять корове в ноздри. И что бы, вы думали, Костя, сделала корова? Она некоторое время смотрела на меня недоумевающими глазами, а потом... повернулась ко мне задом!