Саша Миллер - Ничего личного. Только секс стр 3.

Сейчас она спросит, это у меня всегда, или несчастный случай. Я ударилась обо что-то или такая родилась? И мне придется разбить ей рожу. Просто так, чтобы не задавала в будущем тупых вопросов. Вообще-то я люблю девочек. У меня был случай в метро, когда мы просто смотрели с одной девчонкой друг на друга. Мы просто смотрели, а потом я кончила. Вот так. Но не с этой.

Он не урод, произношу я оловянным го­лосом.

Может, и не урод, я его совсем не знаю, смеется она.

Как тебя зовут?Я присаживаюсь на чис­тый угол кресла. Все еще не могу оторвать глаз от его члена.

С утра была Ренатой, Снова ржет. Кажет­ся, она веселая девочка.

А тебя?

Жанна.

Она курит, тискает свою грудь, теребит со­сок. Кажется, она уже потеряла интерес к моим аномалиям.

     Ах, вот ты где!Я нахожу в шкафу свою

«нокиа».

Я курю и вспоминаю. Стихи Бориса. Цветы Бориса. Разговоры о Мураками, Паланике и Пе­левине. Сорок смс в день, сорок раз крики: «Где ты?» Наши ревности, наши микроскопические войны, наши крыши, наши мокрые затяжки изо рта в рот.

Изо рта в рот.

Я втыкаю сигарету между его потных лопа­ток. Его вопли и маты сыплются мне вдогонку по обосранной лестнице. С удовольствием уда­ляю несуществующего человека из списка кон­тактов.

Джим, ты начался только спустя неделю. Так что мне тоже можно.

А Лапа вылупилась между нами позже.

Лапа

Перед тем как прийти на встречу с тобой, я получила в подарок эти туфли. Теперь ты зна­ешь, от кого они. Теперь ты знаешь, от кого все эти приличные вещи. Хотя и до него меня одева­ли и баловали.

А может быть, тебя это тоже заводит, а, Джимми?..

Мы с мужем утром катались на нудистский пляж. Я уже предугадывала его загадочное молча­ние, его тайный подарок, потому что муж никог­да не забывает о мелочах. В этом счастье и беда, следует быть крайне осторожной, если пытаешь­ся обхитрить такого человека, как он. Следует быть не просто осторожной. Надо считать ходы, как Каспаров. Или какой-нибудь Корчной. Они наверняка не забывали о мелких мелочишках.

Я мурлыкала, как кошка, на его стальном лок­те, предвкушая сюрприз, а после обеда предвку­шая своего мальчика. Внутри у меня все пело и трепетало от ужаса. Человек, который делал для меня все, который лепил и выгибал под меня мир, мог уничтожить меня одним движением мизинца. Он был в курсе некоторых моих рома­нов, еще о чем-то догадывался, но молчал. Такое соглашение мы заключили когда-то. Но если бы он узнал о тебе, это даже трудно представить...

Что ж, пора признаться хотя бы самой себеэто заводит.

Заводит, когда, только что отдавшись мужчи­не, растворяясь в оргазме и вжимаясь в тело, потом откровенной кошкой потягиваешься...

...И мурлычешь сама с собой, ведь буквально четыре часа назад ты так же выстанывалась под его другом, партнером, братом. Ведь ты их коллекционируешь, как клинки на синем бархате. Единожды попав в коллекцию, уже никогда они не смогут доверять друг другу...

И в то же время ты абсолютно не уверена в нем. Ты смотришь на своего мужа издалека, слов­но скинув вуаль. Чужой, незнакомый, красивый, интересный мужчина. Наверняка, у него есть не­сколько любовниц.

Поэтому изменять ему сейчас особенно при­ятно.

...Но сначала следовало расплатиться за все хорошее. Под жарящим северным солнцем, смакуя редкий накал августа, я неторопливо раздевалась. Людей на пляже почти не было, кроме моего любимого «надсмотрщика». Я по­дозреваюон ждет меня даже в ливень.

Потом муж достает камеру, а я с томным сто­ном распаковываю из шелковой бумаги новень­кие бархатные туфельки. У них сверкающие каблуки-гвоздики и вычурный хлястик вокруг лодыжки. Внутри они выстланы серебристой кожей, с горделивым тавром производителя.

Я осторожно начинаю их обувать, бросив на песок одеяло. Я стараюсь, чтобы вездесущие пе­счинки не попали на бархат. Я абсолютно голая. Усыпляюще шуршит вода. Муж безостановочно щелкает затвором камеры, со всех сторон. Он точно не может остановиться.

Первая туфля уже пробует ногу. Я надеваю вторую.

Потом берусь за каблуки и выгибаюсь.

Я люблю свое тело. Я благодарна ему. Оно от­вечает мне взаимностью, сохраняя тонус мышц, белизну и нежность кожи, но тело требует мно­гого. Оно требует садистских массажей, когда боль нескончаема и постоянна, оно требует нежного теплого масла после каждого душа, оно требует настоящей израильской соли в ванну, оно требует иголок и релакса у личного мастера, оно не переносит грубых тканей, резинок и рем­ней. Тело требует отдавать самое дорогоевре­мя на себя. Но все искупается, когда сбрасыва­ешь колючую противную шкурку и видишь себя в зеркале глазами мужчиныюной и желанной. Когда ты слышишь, как мужчина сглатывает от непереносимости близкого обладания, слы­шишь завороженное: «Какая нежная» или: «Ты же как невинная девочка»...

Когда ты обнимаешься в постели с молодень­кой девчонкой и чувствуешь, что твоя кожа мягче и прозрачнее, а в затянутых страстью глазах муж­чины, который здесь и сейчас, восторг и... упое­ние тобой. Тело гнет спинку, грудь спорит с зако­ном Ньютона, холеная ступня придирчива к обуви, на тонких кистях и щиколотках блестят зо­лото и синие прожилки вен. Моя жизнь подчине­на моему телу, его нуждам и его прихотям? Навер­ное, это так. А чему еще мне подчинять жизнь, если химия чувств ушла из нее безвозвратно?

Или не ушла? Или мальчик Женя что-то спо­собен зажечь?

Муж фотографирует. Будто норовит разорвать мое тело и сохранить в миллионах пикселей.

На спине, на боку. Я испытываю дикое пья­нящее чувство свободы. Всякий раз, когда мир замирает вокруг моего обнаженного тела. Я не желаю помнить дату рождения, назойливо тор­чащую в моем паспорте. Мне всегда восемнад­цать. Мне до смерти будет восемнадцать, и я не позволю никому испортить мою молодость. Я всегда говорила, что бракаморален.

Переворачиваюсь на живот и болтаю ногами. Затем я в упор смотрю на своего «надсмотрщи­ка». Никогда еще не видела, чтобы у кого-то разорвало член от переизбытка спермы, но это был как раз тот случай.

После пляжа муж отвез меня на тот угол, с которого я благополучно сбежала к тебе.

Джим, у меня есть знакомая, обладающая да­ром. Не знаю, как это поточнее назвать. Телепа­тия, предвидение? Когда муж меня высадил из машины, у меня было настолько острое желание немедленно ей позвонить и уговорить на встре­чу. Всего лишь недолго подержаться за руки, этого вполне достаточно. А уже потомк тебе.

Иногда на эту Люду что-то накатывает, и она неплохо угадывает будущее, но для этого ей не­обходимо тебя потрогать. Визуального контак­та ей мало. Однажды Люда как бы невзначай до­тронулась до совершенно плоского животика одной знакомой и заявила, что у той родится мальчик. Все вокруг засмеялись, знакомая даже не испугалась. Она сказала, что кушает таблет­ки, и ничего такого произойти не может. А по­том все же сходила куда положено, и докторша, катая по ней мокрый валик УЗИ, обрадовала: мальчик, всего лишь несколько недель.

В другой раз мы случайно столкнулись в одной компании. Пришел один... назову его Р. Жуткий кобелино, охотник до всего, что перемещается. И еще там была одна моя подружка, тоже не сахар. Точнее сказать, она и семейное счастьекак пол­ные антиподы, слова из разных языков. И вдруг Люда тихо, но отчетливо заявляет, что два эти ка­дра поженятся. Люда, сама того не желая, выдала лучшую шутку вечеринки. Абсолютно невозмож­но было представить, что эти двое наденут кольца. А потом у Людочки зверски болела голова.

А эти двое... они поженились спустя полгода.

Но хуже всего и страшнее получилось, ког­да Людочка предсказала моему другому знакомому П. смерть. Он тоже был жуткий бабник, хотя это к делу мало относится. Люда до него дотронулась и без улыбки заявила, что парень попадет в страшную мясорубку на дороге. И погибнет. Но можно отклонить перст судьбы, так-то. Всего-навсего, следует немедленно по­рвать с веселыми подружками и срочно же­ниться. П. посмеялся, насколько ему удалось посмеяться в такой ситуации. Он даже, кажет­ся, обозвал Люду не вполне культурными сло­вами, посоветовал ей надежного психиатра и ушел. Однако, как ни странно, месяца через полтора втюрился и сделал предложение од­ной даме. А еще спустя пару месяцев они ехали по зимней дороге, на них выскочил со встречки грузовик, машину буквально размазало, не­сколько раз перевернуло...

Оба выжили, после долгой реанимации. И живут счастливо. Я встретила этого П. Он ска­зал, что как-то увидел Люду и убежал, чтобы не прикасаться. Люда не обижается на такое. Она говорит, что рада бы промолчать. Хотя бы по­тому, что после подобных «откровений» жутко раскалывается голова

Я твердила себе, что я выше всяких суеве­рий, что не поддамся и не стану слушать Люду всерьез, если ей придет в голову что-то мне на­пророчить. Но после встречи с Джимом... да, именно после нашей первой встречи, когда во­ткнулись провода в ослабевшие розетки, когда потек расплавленный жар, сжигая по пути все мои предохранители, я честно уговаривала се­бя. Но не решилась к ней обратиться.

Я не просто трусиха. Яжадная трусиха. Я тогда переминалась с ноги на ногу, пряталась от черного джипа за углом и понимала, что погиб­ну от жадности.

Так оно и вышло.

Я могла бы к Люде обратиться. Но струсила. Я заметила: когда мне слишком хорошо, стано­вится страшно.

И я вернулась к тебе, мальчик Женя. Чтобы пропасть окончательно.

...Ты снова воруешь меня.

Я мечтала быть украденной.

Я мечтала лишиться одежды. И стоять вот так, в одних босоножках, перед одетым, почти незнакомым парнем, и ощущать его горячее ды­хание сзади, на шее. Я хотела выглядеть соблаз­нительно и пришла в чулках, но ты заставил их снять. Когда я вспоминаю, что ты говорил по телефону, я краснею, даже сейчас.

Прикажи мне... прошу я.

Я так жду, когда же ты дотронешься...

Нет, это не любовь. Это гораздо хуже..

Мы неслись с трамплина, но внизу не было снега.

Джим

Итак, розовое детство.

Привет всем, яДжим. Помните, мы реши­ли меняться впечатлениями, когда хочется ко­го-то убить? Я вам расскажу, мои юные друзья, как во мне созрело, налилось морковным цве­том и оформилось желание убить.

Началось с собаки.

Представим себе обосранный, заваленный бумагами и бутылками сквер где-то в районе На­ставников. Хренова новостройка, пронзитель­ный ветер, бензиновые лужи, битое стекло и кус­ки арматуры. Многоэтажки, от которых хочется немедленно спрятать глаза или броситься в колодец. Ровные шахматные ряды окон, по верти­кали и горизонтали.

Щелк. «Привет, яДана. Самое ужасное, что я видела...»

Ты ни хуя не видела, Дана. Самое ужасноеэто был вид из окна нашей прежней квартиры. До того, как не умерла бабушка. Одиннадцать лет я глазел на геометрию антифэншуйных, блядь, окон. Коробок с дырками геометричес­кими. На трамвайную петлю вокруг обгаженной псами клумбы. Одиннадцать летслава всем де­монам, что не больше. Пока папа не выслужил­ся, не стал серьезной фигурой. Тогда у нас очень быстро появилось все, но это неважно...

И эти суки еще смеют поливать грязью Пет­ра Первого. Ах, крепостник, ах, душитель! А са­мипревратили Петербург в скопище кошмар­ных квадратных ртов. Всюдупрямые углы.

Так вот, по скверику прогуливается семей­ная пара. А юный Джим следит за ними тоскли­вым, загнанным хорьком из своего ебучего оконного квадрата. Я их хорошо знаю, здорова­юсь при встрече. Они живут вместе двадцать два года. Одни. Одинокие, сытые, холеные. Им лет по сорок пять. С ними собачка, непонятной породы.

Женщина лениво кидает мячик, муж дергает ее в сторону, чтобы не вляпалась в грязь.

      А ну-ка, отнеси папе мячик. Отнеси папе.

Собака бежит, не замечает мяча. Она просто радуется. Мужчина встречает ее, строго выгова­ривает, абсолютно серьезен.

    Иди к маме. Почему маму не слушаешь? К но­ге. Где наша мама? Вот она, наша ма-ама идет.

О чем мы беседовали, друзья? Ах да, я хочу убить эту собаку.

Я хочу убить эту собаку.

Они двадцать два года постепенно сходят с ума. Не потому, что собака виновата, и не пото­му, что у нее нос черный, а сбоку она белая и ры­жая. И она вовсе не тявкает ночами, мешая все­му дому спать. Мне ее вообще не слышно.

Разглядывая сквозь дождевую муть месиво сквера, пластик и пивные банки, я неожиданно понял, что собаку просто необходимо прикон­чить. Надо освободить взрослых от игры в доч­ки-матери. Мне тогда было плевать, что будут чувствовать эти люди, будут они несчастны или нет, будут они плакать, убиваясь по своей блохастой, трехцветной «доченьке», и смогут ли «ро­дить» новую.

Да мне и сейчас наплевать, если честно. Но мне тогда показалось, что надо им как-то помочь. Ведь если собаку не убить, они так и будут бродить по говешкам, среди других собачников, так и бу­дут считать, что воспитывают дочку или сына.

И я убил собачку. Я к ней не прикасался. Три раза их сфотографировал. Я очень аккуратно отрезал ножничками «папу» и «маму».

Это оказалось совсем не сложно. Только силь­но разболелась голова. Мне потом кто-то сказал, что «родители» приобрели себе новую собачку.

Такие дела, Жанка.

...Теперь я скажу тебе о Лапе. Лапочка не была после. Ты не была после. Мы одновременно схо­дились к центру этого долбаного равнобедренно­го треугольника. Мы перли навстречу друг друж­ке, хер знает только, зачем. Но тот, кто все затеял, он наверняка в курсе. По крайней мере, так счита­ется. Считается, что он знает правду про всех нас.

«Хай, я Ната. Я всегда говорю правду, а поче­му ты спросил?»

Я спросил, потому что ты не знаешь, о чем го­воришь, сладкая. Ты врешь, как дышишь. Вот, кстати, насчет правды. Это непростооставаться на стороне честности и правды, когда каждый уве­рен, что честность и правда именно у него в союз­никах. Я делаю вывод, что их никто не видел в ли­цо. Честность и правду. О них любят попиздеть за бутылкой. Или в сети, что почти одно и то же.

«Привет, яАлекс. Я всегда был честен с ней, а она сказала, что я скучный и слишком прямой. Что мне делать?»

Что тебе делать, Алекс? Сунь башку под ка­токпоможет. Мне подозрительны уроды, ко­торые с умными рожами говорят о честности. Точно так же, мне подозрительно, когда рассуж­дают о патриотизме и о продажности.

Продажные аспиранты сбежали на Запад.

Патриотичные алкаши лежат у ларьков.

Не вздумайте говорить больному правду, что у него рак.

«Женя, признайся честно, что это ты взял деньги у папы. Просто признайся, и тебе за это ни­чего не будет... Так это ты стащил, гаденыш?!!!!»

«Папа, ты всегда говорил мне правду?»«Да, сына».- «Тогда скажи правду, почему ты не лю­бишь маму?»...