Саша Миллер - Ничего личного. Только секс стр 14.

А потом может оказаться, что этот сорт сыра он не ест. Потому что нет нужного вина. И пиздец. Тогда глупая Жанна начинает ездить себе по мозгам и спрашивать: какого хера он во мне нашел, на хрен я ему такая красавица, что лоша­ди шарахаются, и не выдерживает, и уже при­стает к нему с таким же дегенератским вопро­сом.

А Джим только ржет и спрашивает, от како­го модельера у меня блузка, а сам знает, сука, что блузка на рынке за семнадцать баксов куп­лена. Он тогда начинает ворчать, какого хера я не трачу деньги на себя, ведь мне дадено, что-бы тратить, а не экономить, и тут меня несет. Я заявляю, что это баблона крови, и что он занят темными делами, и мы сцепляемся, и Джим уже не смеется, а хмурится и снова кричит на меня, что ядура, что я лезу туда, где ни хера не волоку. Он кричит, что землю топ­чут тысячи убийц и подонков, и что никто с ними бороться не будет, потому что так зато­чено в нашей гребаной стране, до самого вер­ха, всем так выгодно, чтобы мафия держала масть, и что не хер мне совать нос туда, где лю­ди пытаются хотя бы слегка это говно спустить в канализацию.

Я тогда снова ляпнула про деньги, что одни козлы заказывают других, а Джим уже подо­брел, он заржал и ответилну и хули? Какая разница, пусть друг друга мочат, мы поможем...

...И ругаемся, снова ругаемся, потому что я не могу представить, что с ним может случиться беда, и пока ругаемся, в духовке сгорает утка, и я уже ору и плююсь от бешенства, но тут выяс­няется, что он вообще не ест утку, но эту сгорев­шую будет есть все равно, обязательно, потому что это сделала я, и мы деремся, я пытаюсь вы­рвать раскаленную угятницу и тяну в одну сто­рону, а Джим тянет к столу и клянется, что будет кушать все, и полюбит любую дрянь, которую я опять пересолю, как всегда, и я уже дерусь с ним на тему пересола, и хуй его знает, что это такое, если не любовь...

А потом мы падаем и трахаемся, как кроли­ки, и он забивает на кряканье своего телефона, а потом я лежу кверх тормашками, перепутав­шись в простынях и одежде, и смотрю, как он идет в ванную.

Высокий, красивые плечи, шикарная задни­ца, весь похожий на...

Джим нахмурился: «Что с тобой?» Я ответи­ла: «Пожалуйста, не одевайся быстро, я погляжу на тебя...» Затем он, как всегда, начал фасо­нить, поддразнивая меня своими выпендрежа­ми, стал мерить одни растаманские джинсы с мотней до колен, потом другие и спрашивал ме­ня, в чем лучше пойти в гастроном. А я про себя думала, что лучше бы оставался со мной безо всего, на крайнякв трусах. А еще меня воткну­ло, уж не знаю, каким бокомя стала вдруг представлять, как бы выглядел наш ребенок, ну, то есть, если бы такая хуйня вдруг приключи­лась, что у нас с Джимом родился бы мальчик. Мальчик, потому что девочку я не хочу, не же­лаю, чтобы она терпела, как терпела я...

Как мило. Жанкамама. Полный неадекват.

Все могло бы еще случиться.

Если бы я не полезла к Лапе в сумочку.

Лапа

Меня швыряет вперед. Ты смеешься, потому что ты угадал меня, а я тебяснова нет. Целый вечер мы будем играть в эту игру, угадаю я или нет, что ты со мной сделаешь в следующий миг. Ты стоишь очень близко, ты рассматриваешь мои губы, я ощущаю твое сорванное дыхание.

      Твои губки, Лапа... Они распустились рос­кошным зимним бутоном под полоской черно­го атласа. Зрелище фантастическое, когда у женщины открыта только нижняя, беззащитно-округлая часть лица...

Порой я едва удерживаюсь от слез. Так он бывает поэтичен. Но это ненадолго.

Ты боишься меня?

Д-да... немножко.

Ты хочешь уйти?Он резко берет пятер­ней между ног. Я не слышу ответа. Ты хочешь уйти?!

Н-нет... я твоя.

Мои ноги начинают непроизвольно раздви­гаться.

Тебе будет больно, ты знаешь об этом?

Да... да. Сделай мне больно...

Он закуривает. Зажигает спичку. Не зажигал­ку, а именно спичку, чиркает близко от моего лица, чтобы я ощутила жар и отшатнулась. Так и происходит.

Звук, отпирающий огонь.

Даже не так. Звук, выпускающий огонь, от­правляющий сухое дерево в жадные объятия кислорода. А затем в комнату входит девушка. Входит молча и ногтем касается у меня между ягодиц.

Ты откроешь ее лицо, Джим?хриплый голосок, совсем юная.

Незачем, говорит он. Разве тебе не до­статочно ее губ?

...Черный шелк повязки обрекает меня на черную ночь. Тем не менее, я чувствую, что де­вушка, стоящая передо мной, очень молода, почти девочка. Не пойму, красива ли она. Я не вижу ее, не могу прикоснуться, могу только впи­тывать легкие тона ее парфюма, стелющиеся поверх тонкого, еле уловимого аромата ее ко­жи. Человек с таким голосом не может не быть красивым. Ее голос похож на густые сливки, струящиеся по краю глиняной чашки. Ее голос хочется слизнуть языком.

Я слышу, как Джим снимает с нее шубу. По­том коротко жужжат молнии на ее сапогах. Я догадываюсь, что Джим становится на колено и надевает ей на ноги босоножки. Хозяин квартиры подносит гостье сигарету и щелкает за­жигалкой.

Он любит ее. Он может сколько угодно де­лать вид, что девчонка ему безразлична. Они оба любят.

Джим, она слишком... слишком серьезна... Где ты ее подобрал, братишка?

Я вздрагиваю, когда острый ноготь проводит черту от моего подбородка до пупка. Ее рот не­много выше моего рта. Девушка наклоняется очень близко, едва заметно цокают каблуки. Она дышит мне мятой и сигаретами прямо в ухо, за­тем пушистой щекой прикасается к моей щеке. От бархата ее кожи что-то сжимается внизу мое­го живота.

Я хочу ее, братишка... мурр, какая мок­ренькая...

Внезапно мне становится стыдно. Не хозяи­на квартирыон мужчина. Даже если бы их бы­ло двое. Это так естественно и так упоительнобыть голой в компании двух одетых мужчин, но с ней...

У меня давно не было секса с женщиной. Та­кого, который мне нужен. Где сила вдруг сменя­ется нежностью. Где только что ласково гладя­щие спину руки перехватывают волосы и запрокидывают назад голову, засовывая в полу­открытый от неожиданности и легкой боли рот острый сосок. Такой секс, после которого долго еще дрожишь от наслаждения, и пот струится по телу...

Неужели это будет сегодня?

Мои ноги разведены очень широко, лодыж­ки привязаны. Ничто не мешает девушке дотро­нуться до меня ледяной ладонью. Она тихо сме­ется, затем я слышу, как она облизывает свои пальчики.

Ты уверен, братишка? Ты уверен, что она выдержит?

Мы проверим ее, Жанна. Мы проверим ее вместе.

Она знает, что будет, если не выдержит?

Да.

Девушка трогает мои соски языком.

      Тогда начнем, братишка. У нас мало вре­мени...

Он так и не снял с моих глаз повязку. Даже когда развязал меня и уложил нас обеих на по­стель. Он не лег с нами, курил и смотрел.

...Какие пухлые, какие классные у нее губы, девочка целуется резко, как парень, и все ее движениятоже пацанские. Я уже забыла, как это томительно сладкоотдаваться женским ручкам, особенно такимнервным, слегка шер­шавым, с обкусанными ногтями, и от этого еще более желанным. Мне показалось, что она пси­ховала даже больше, чем я, но именно таких прикосновений я ждала... Она покусывала мне соски, наверняка расцарапала мне спину, а мою кожу так легко расцарапать... потом, после нее, у меня остались ссадины на локтях и коленях, как после мужчины, и это было здорово...

Она не умела или не хотела все делать нежно и плавно, скореене хотела, я долго ощущала ее скрытую и оттого особо четкую ненависть, ее маленькую смешную ревность. Я упала на спину, она прижалась ко мне, гибкой жаркой змейкой, такая мускулистая, упругая, как маль­чишка...

Мои руки не успевали ее всю обхватить, по­трогать, крепкую спинку в пушинках, волоси­ках, плечики, шею, я схватила ее за попу, нани­зывая на себя, запустила пальчик в ее пышущую жаром дырочку. Ее бесстыжие ягодицы раскрылись, ее пальцыгде-то у меня в волосах, на ли­це, на шелковой плотной повязке... Неожидан­но я поймала себя на мысли о том, что благодар­на Джиму. Он верно поступил, что не развязал мне глаза, нам не следует знакомиться, доста­точно того, что десятки ее поцелуев проносят­ся по моему запрокинутому горлу. Она застона­ла, тоненько, протяжно, когда я начала все быстрее двигать пальчиком, углубляясь в нее, она была насквозь уже мокрая, мы обе были мок­рые, ее руки жадно, больно мяли мою грудь, бедра, словно не успевали, словно у нас оста­лась последняя ночь на земле...

А может быть, так и было.

Я стала смелее, повернула ее, как мне удоб­нее, чтобы мучить ее сразу двумя руками. Что-то невероятное! Кажется, я была на грани оргазма уже от сознания того, что трахаю девчонку в по­пу, что скольжу в ее тугой дырочке. Она выверну­лась с беззвучным криком, в спазмах, навалилась опять сверху, влажная, скользкая, раздвинула мне бедра, впилась буквально ртом в мои исстра­давшиеся, истекающие губы...

Джим щелкнул зажигалкой.

Там, у меня внизу, началось что-то потусто­роннее, я перестала понимать, где нахожусь, где заканчивались ее губы, и где начинались мои, оно накатывало волнами, все сильнее и сильнее, кажется, я кричала до хрипа, зависая на самом пике, и единственным желанием ста­ло добраться до пика одновременно, еще не­множко, совсем немножко... После очередной вспышки я лизала ей пальчики на ножках. У нее такие изящные маленькие ступни, почти как у меня, а ведь Джим правмы чем-то похожи, да­же осязательно... Я тискала и сжимала ее ма­ленькие грудки, кажется, она тоже провалилась

в нирвану, не понимая, где и с кем сплелась но­гами и руками, и стала, наконец, мягче, роднее, теплее...

Внезапно она ударила меня по щеке. Поще­чина. Вероятно, это Джим ей подсказал. Вторая пощечинаеще сильнее первой, меня начало трясти, как в припадке. Мне хотелось оказаться не на мягкой постели, а на коленях, на полу, пе­ред ней, но она поступила иначепоймала мои руки, распластала меня на простынях, оседлала мое лицо, и в момент, когда ее подкинуло, когда она закричала, это случилось.

Случилось нечто кошмарное. Я ничего не по­няла. Понял кто-то другой, фатум, злой дух, убийца, всегда скрывавшийся во мне. Она ска­тилась ниже, я схватила ее лицо в ладони и на­щупала это.

Ее лоб.

Кажется, я вопила и отбивалась. Кажется, я вырвалась голая, бросилась куда-то бежать и упала, забыв сорвать повязку.

Эта вмятина на лбу...

Жизнь закончилась. 

8

Снова утро колбасится в сумерках. Скоро кончатся монстры убитые. Буду я паролем тайных уровней, Буду кофе твое недопитое...

Убери меня в недописанное, Перекинь мои слезы в отложенное. Лучше сталью стану бракованной, Чем на серую жижу похожее.

Пометь меня галкой «неважное». Путь останусь пока непроверенное. Буду вновь желанно-нетронутое, Чем тобой навсегда утерянное.

Жанна

Пора заканчивать с детством.

А было ли оно, детство? Что это такое? О, я вспомнила. Это когда все, кому не лень, тебя пиздят и наебывают, это и естьдетство.

Что, деньги?.. Какие деньги, девушка? Мы вам разве что-то должны? Позвоните во втор­ник-среду, разве не видите, что творится, дол­лар падает! Этот скотина, Лебеденко, съехал с комнаты, денег ни гроша, за два месяца должен был, где искать, а за телефонпочти полторы тысячи наболтал, отключили. И радио украл, гад...

Зато телефона теперь тоже нет, и хорошо, наплевать, звонить дураки не будут. Семь уже мест обошла, везде платят хорошо, но мелкая, без опыта работы не берем, несовершеннолет­няя, бу-бу-бу и прочая хуйня.

Лучше мне на панели, задрав юбку, возле ваше­го сраного офиса встать? А вы потом запоетеах, совсем обнаглели, путаны уже возле честных фирм подставляются...

Катька-то, училась годом старше, вышла за финна, что ли, так он побил ее. Она всегда такая шальная была, пошли, говорит, в салон наймем­ся, одной страшно мне... В какой салон, я спер­ва не врубилась, я же стричь-то не умею, а денег нету на курсы... Да из меня какая массажистка, авоську поднять не могу! Катька говорит: там не авоськи поднимать нужно, зато хоть сыты бу­дем. А тосил нет, хоть подыхай тут... Хули де­лать, жрать-то надо. И пошла туда с Катькой...

Погоди, не плачь, не реви, а?Сосед Ви­тенька старательно промокнул мою мокрую мор­ду салфеткой. Ты это все... Женьке рассказы­вала?

Не-а. Только... ну, в общих чертах.

Ах, в общих...

Вите я смогла, наконец, рассказать до конца. Впервые меня хватило на финал истории. Все изменилось, и мне надо было на ком-то потре­нироваться. Чтобы выложить Джиму.

      Забей, посоветовал Витя. Давай я тебе лучше про мои удивительные впечатления в ме­тро расскажу... Слышь, я спускаюсь, а там...

Я Витю не перебиваю. Даже сквозь слезы мне смешно. Человек совершил подвигпро­ехал три станции на метро. По делу.

«...Так вот, Жанка, там такие голые спины с Шампанским появились, на эскалаторах. Непонятно, о чем и зачем. Меня тоже эти... платья, короче, увлекли. Едва не засосало под эскала­тор. Только оклемался, взял себя в мозолистые руки, гляжу... Мамочки, внизу, поперек всего метрошного холлапрактически голая женщина круглопопистой наружности изнемогает на ор­топедическом матрасе. Пролетариатноль внимания, люди утонченные, культурные, вро­де меняинтересуются, гы. Я едва со ступенек не ебнулся. Но это еще не все!

Меня вносят в поезд и тыкают носом в кар­тинку с азиатским мужским лицом. Крупно напи­сано: Ван Хунь, двадцать девять лет"... или что-то в этом роде. Угадать бы, что эта косоглазая харя рекламирует? Не успеваю переварить связь между голыми спинами и ван хунем в его двад­цать девять лет, как меня несет к другому окну...

А там свежие вафли. Реклама для испорчен­ных, гы.

Стал назло смотреть сквозь окно. А над окош­комплакатище. Внушительный бюст, и две хо­леные женские ручки держат толстую колбасу. Прямо у бюста.

Чтоб я так жил, если я помню, какой мясо­комбинат дал эту рекламу. Жанка, веришь, я рассердился, стал читать газету, которую все равно тыкала мне в щеку девушка. Сразу прочел: Собчак опять потеряла трусики"...»

Витя, я ее видела.

Кого, Собчак?Витя с трудом выплыл.

Дурак ты. Женщину Джима. Ту, другую.

И... что?

Мы потрахались.

Кто?У Вити выпал изо рта окурок.

Я и она.

Как это?.. Ого, здорово, будете теперь втро­ем, вам будет веселее...

Как мило. Он повсюду умеет найти что-то хо­рошее. Наверное, даже провалившись в сель­ский сортир, Витенька вылезет из него с золо­тым колечком. Нет, блядь, не все так просто. Мне было бы наплевать, если бы я обнаружила в кровати Джима дюжину шлюшек. Или даже две дюжины.

«Это просто игра, крошка. Веселая игра в снегурок и колбаску».