Саша Миллер - Ничего личного. Только секс стр 12.

Тот отутюженный ботаник, что заправляет всей конторой, приятель приятеля Джима, он намекнул, что в офис надо являться в прилич­ной одежде. Ну, понеслась душа в рай! Жанна, как честная Машка, послушалась и сдуру нацепи­ла платье. Платье покупал Джим, в галерее высо­кой моды. У меня сложилось впечатление, что платье тянет на мою полугодовую зарплату, да и наплевать. И вот, в первый же вечер, когда я, ох-рененно деловая колбаса, поднималась в лифте, мне дверьми прищемило это долбаное итальян­ское платье, и в итоге перед суперважным сове­щанием я осталась с вполовину голой жопой.

Как мило, сказала я.

Я спросила соседа Витеньку, может ли, тео­ретически, надо мной кружить воронка, раз я не девственница? Вите вопрос понравился, он углубился в него часа на четыре. К Джиму я с та­кими вопросами не подлезаю. Я знаю, что он скажет. Он будет говорить о тоннелях реально­сти, о том, что все связано, и если падают фор­точки, надо искать ответы в себе...

И прочая херня.

Но вчерашнее приключение превзошло все ожидания. Это уже не воронка, блядь, это надо мной реальный тайфун! После конфуза с плать­ем я нацепила белую офисную сорочку, брюч­ный костюм и стала похожа на свадебного сви­детеля. Фишка сорочки состояла в широких, закатывающихся рукавах.

Ну, дальше можно было бы не продолжать.

Жанна, вся такая ловкая и деловая, попер­лась вниз, в кафе, чтобы с умной харей выпить в обед кофе, полистать бумажки, которые ей на хрен не нужны, в которых все равно не смыслит, и только понтуется. Тем не менее, поперлась. Вместо кофе заказала модный среди наших баб какао, с пенкой, с трубочкой и обалденным за­пахом. Еще к какао дали печенюшку, но до пече-нюшки не дошло.

История моего падения закончилась раньше.

Я разложилась на столике, типа, менеджер из высшего общества, накидала всякой хуеты по­верх бумагпомаду, сигареты, расческу, теле­фон... Тут позвонил Джим, я обрадовалась, что могу попиздеть, потому что наверху на телефо­ны смотрят криво. Короче, я отставила чашку и листочки, положила нога на ногу, поболтала, за­тем отключилась, затем телефон зазвонил снова. Я снова потянулась к трубке, в процессе трепа у меня зачесался нос, я его почесала, заодно по­правила прическу, я же все-таки деловая дама...

И вдруг ощутила на лице что-то мокрое, теп­лое и липкое.

Дура Жанна влезла рукавом сорочки в какао, почесала нос и так пиздела еще минут пять, вы­ставляя свою коричневую харю на потеху всем ок­ружающим. Дальше произошло следующее. С кри­вой ухмылкой, мол, так и было задумано, я энергично заскользила в уборную, а уборная в на­шем кафе почти общая, я забыла запереться.

Ввалились двое парней и слегка охуели. Стоит Жанна, нюхает белый рукав, который в коричне­вом, и харя у нее тоже коричневая, и все это про­исходит в туалете, и можно лишь подозревать, что обо мне подумали. Таким макаром я за два дня испоганила себе новую, австрийскую кажется, со­рочку, лишилась вкусного какао и разосралась с начальством. Еще неизвестно, что начальство ду­мает о моем загадочном похождении в туалете.

Я спросила престарелого нарика Витю: «Ка­кого хрена все они со счастливыми рожами об­суждают планы продаж, рекламные акции и прочую поебень, а я даже не втыкаюсь? Я что, самая тупая?» Витя сказал загадочное слово: «Дауншифтинг».

Это что за фигня?

Это не фигня. Это работа в треть силы. Или в четверть. Я всю жизнь так работаю. Тер­мин такой, буржуазный.

А мне как быть?

Извинись перед Джимом. Объясни ему, что тебе интереснее созерцать мир, чем переде­лывать его. Так живут миллионы, только это за­малчивается. Потому что принято пахать до смерти, прославляя родную корпорацию. А на хрена оно тебе надо?

Оно мне не надо.

Я сказала Джиму про дауншифтинг. Перепе­ла ему песни Витеньки о могучих стадах хипа-рей и рюкзачников, о транс-пати на пляжах и ласковых милых людях в гашном дыму.

Может, ты и права, сказал Джим. Я пока не задумывался над тем, зачем большинство па­шет. Особенно те, у которых и так все есть. Мо­жет, ты и права.

Он всерьез задумался. Не стал на меня орать, что я тупая и ленивая, как, наверняка, сказала бы мама Надя или мой бывший, Борис.

И я уволилась. И снова стала писать стихи.

Пока ночью в нашем коридоре не встретила Лапу. То есть я слышала ее стоны и раньше. Но не догадывалась, что у нас одинаковые ресни­цы. И глаза.

Это стало началом конца.

Джим

Тут прочитал цитатку. Зашибись.

«Есть одна для всех врожденная ошибка -это убеждение, будто мы рождены для счастья». Это сказал, а точнее, написал один четкий ста­рикан - Шопенгауэр. Я дал себе слово, что не­пременно прочту еще пару его мыслишек, когда подрасту и поумнею. Если доживу.

Сегодня вечером поганое настроение, Но я борюсь.

Я почти убедил себя, что все замечательно, и могло быть гораздо хуже. Или так надо? На­верное, я подонок и моральный урод. Навер­ное, мамуля была права, когда меня так обзы­вала.

«Привет, я - Арина. Мне кажется, что сейчас слишком усердно пропагандируют отрицатель­ного героя. А в жизни ведь и так слишком мно­го плохого...»

Ты права, Арина. Возьми с полки пирожок. Зато я приветствую отрицательного героя. Он честен. Он живет для себя. Меня тошнит от лжи­вых фраз и каучуковых движений.

А почему, собственно, должен непременно быть хорошим? Даже не так. А кто присвоил себе право ре­шать, что этот геройположительный, а тототрицательный, и плохиш должен непременно проиграть?

Это пиздеж и провокация. Зло всегда силь­нее добра, если под злом понимать деятельную силу, которая направлена на любовь к себе, ро­димому. Так разве это отрицательный герой?!

Хер там, Арина. Я, конечно, извиняюсь за эмоциональность. Да, всякие мудаки нас учили, что положительныйон думает о всех, он спаса­ет мир. Но таких людей крайне мало, о них скуч­но писать книги, и, как правило, эти придурки плохо кончают. На костре или с петлей на шее.

Основная массаэгоисты, снобы, национа­листы, говнюки всех мастей, жадные, подлые, хитрые, завистливые, коварные, похотливые...

Арина, ты еще не устала? Чтобы нам увидеть себя, нужен отрицательный герой. Нужен гад, тогда остальным спокойнее смердеть. Нужно пройти вместе с плохишом его путь. Предатель­ство друзей, насмешки близких, женский об­ман. Надо пройти вместе с ним и закалиться!

Арина, вот я, к примеру. Я морочу голову од­ной классной девчонке, уже давно морочу. Хотя сам не пойму, как я к ней отношусь. Вроде былюблю, или просто жалею? Она в меня втюри­лась, и я этим пользуюсь. Вот так, Арина. Она готовит мне горячую жратву, стирает мои шмотки, пидарасит квартиру и спит со мной.

А я нагло привожу другую бабу. Причем я де­лаю так, чтобы влюбленная в меня Жанночка слышала все вопли и стоны, всю ту поебень, ко­торую несет женщина, когда ее реально прет...

Вот тебе отрицательный герой, Арина. Его можно немножко пожалеть, верно? Потому что он честно пытается полюбить, но не знает, не чувствует, что это такое. Отрицательному герою плевала в лицо мама, а папа держал его за подбо­родок пальцами, похожими на клещи. Таким он и останется, мой папуля на картине «Детство Джима». Стальные клещи вместо пальцев дер­жат тоненького мальчика за подбородок...

Потом папочка себе такого не позволял. Пос­ле того, как я убил первого говнюка и предъявил папуле результаты. Я это сделал нарочно, а он проглотил. Но изменился. Очень сильно изме­нился. Больше он меня не трогал, никогда.

Как тебе отрицательный герой, Арина? Мне скоро двадцать два, но я безуспешно ищу, на что же мне не наплевать. Со стороны может пока­заться, что я не бессердечный, что меня забо­тят несчастные судьбы, обманутые вкладчики, жертвы насилия и прочие бедолаги...

Все это хуйня, милая Арина.

Мне просто скучно. А еще я рублю баблос на чужом горе.

«Ребята, здорово, меня зовут Аидрюха, хочу поделиться, наболело. Я встречаюсь с девчонкой, и все времядай, дай, дай, она бессердечная...»

Андрюха, ты какой-то замороженный. Или ты до восемнадцати был слепой и глухой? Пой­ми, Андрюха, они не умеют иначе, они с этим вылупляются, выходят на свет. Посмотри, как они поправляют волосы, откидывают назад не­брежно, как юбочки поправляют, как садятся...

В них заложен код. Ничего ты не изменишь, брателло. Либо играй по их правилам, либо вы­ходи из игры, но своих правил ты им не навя­жешь.

Бессердечная? Ох, щас описаюсь.

Андрюха, ты глубоко неправ. Сердце у них есть. Вон оно, показать поближе? Только оно им ни чему, у них такая зазывная оболочка, что можно без сердца. Хули сделаешь? В них код. Андрюха, да, потому что так, и никак иначе. Им надо отложить личинку, чтобы продлить себя и, кстати, тебя. Они жрут нам мозги тем местом, которое ты путаешь с сердцем. Они не рассуж­дают, как ты, не раздувают щеки, их логика по­нятна и линейна.

Я хочуя получу. А если не получу здесь, по­лучу в другом месте. Так и живут. Про нас с то­бой не вспомнят, Андрюха. Вспомнят мамочки-ну колыбельную, мамочкину ласку, а папаэто расходный материал. Ты сомневаешься, Андрю­ха? Тебе уже кажется, что слишком жестоко?

Хорошо, не каждая, через одну.

Тебе стало легче, дружок?

Щелк.

Где там наш папуля? Кого мы на сей раз будем раздевать? Горемыку-отца, у которого посадили сына за изнасилование, а настоящего злодея ос­вободили прямо в суде? Или хозяйку кабака, ко­торую обобрали до нитки, и неплохо бы вер­нуть хоть часть деньжат? Или мы не станем играть в благородство, а просто примем заказ, а, папуля? Ведь ты сам говорил, что одним депу­татом больше, одним меньше...

Папа ведет себя странно.

Злится. Непонятно, на что.

О, в сети еще одна дуреха! Мы как-то с ней пересекались в реале.

«...Это Олеся. Здравствуйте, что вы думаете о Карнеги? Я благодаря его советам выработала свою стратегию общения...»

Ты дура, Олеся. У меня есть кореш сетевой, живет в Штатах. Он когда слышит фамилию Карнегиот злобы пеной исходит. Посуди сама, Олеся, чел внедряет принципы, вообще никако­го отношения не имеющие к мужской психологии, к успеху и прорывам... Глянь, он намазывает маслом бутик для корпоративных менеджеров. Помни все имена, улыбайся до разрыва челюс­тей, говори с клиентами об их детках, подлажи­вайся и подставляйся...

Чья это программа?? Верно, сугубо женская модель!

Карнеги культивирует качества, растлеваю­щие мужчин...

Впрочем, тебе ведь это по хую, да, Олеся?

Щелк. Вот оно, папино письмецо.

Пора заняться делом.

Лапа

Я ехала к мальчику, стояла в пробке и читала забавную повесть.

«...баллада о графе Леонском. Придворные дамы и кавалеры коротают время в покоях и га­лереях дворца Ройял Палас. С верхней галереи они могут видеть клетку с четырьмя свирепыми африканскими львами. Донна Анна роняет пер­чатку в клетку, чтобы проверить отвагу кавале­ров. Граф Леонский входит в клетку и достает перчатку, но, прежде чем вернуть ее хозяйке, он ударяет перчаткой по лицу донны Анны со сло­вами: Возьмите это и впредь из-за простой пер­чатки не испытывайте el honor стольких благо­родных людей. А если кто-либо не одобряет то, что я совершил, пусть выйдет вперед, в круг el honor, и защищает свое мнение, как того требу­ют законы рыцарства..."»

Мне понравилось. Если такой подход к чести имел место, это можно назвать средневековой эмансипацией. Это крутокогда можешь дать Даме по роже, и все за тебя порадуются. Нам бытакие обычаи, здорово бы отрезвило многих за­рвавшихся стервочек. Вроде меня.

Но Джим меня не бьет. Вернеене бьет, по­ка я одета. Я привыкаю к нему, к его члену. Обычно я привыкаю долго. Я не кукла на один раз. Но мне все лучше, с каждым разом. Когда я уже кончила, несколько раз, я как буд­то превращаюсь, переживаю череду реинкарна­ций, возвращаюсь к нему совсем другая. Внутри меня сталкиваются волны, затухающие, как лег­кая рябь. Это не оргазм, не биение, это иное ощущение, животное.

Крик тела.

Это движения, которые я не контролирую. Стоны рождаются где-то в животе, под ребрами, в диафрагме, я издаю кошачье нервное урчание. Слышу себя, но прекратить это не в силах.

Я чувствую каждую клетку его члена. Можно сойти с ума. Я убыстряю темп, и стон переходит в крик. А он все лежит, закрыв глаза, на спине.

Труп.

Я не выдерживаю, вцепляюсь ему в ухо. Он вздрагивает, распахивая в темноту свои глаза. Не умер, реагирует.

Как всегда, он думал.

«Как мне заставить тебя не думать, мальчик?»

Я тоже кое о чем думаю. Например, меня знобит слегка при мысли о той машине, внизу, и полузнакомом мужике за рулем. Сегодня его во дворе нет, но это ничего не значит.

Что-то происходит вокруг нас. Что-то разви­вается неотвратимо.

Я повторяю про себя, что не люблю его. Это всего лишь мимолетная похоть, шалость, глу­пость. Это пройдет, он не засосет меня...

Ничего личного. Только секс.

Как мантране люблю. Не люблю. Не люблю...

Я уже не могу остановиться. Я трахаю его с такой силой, что, кажется, скоро рухнет эта ба­бушкина кровать. Я душу его. Мальчик плохо умеет ласкать или умеет, но не хочет. Мужчина рано или поздно получит собственное отраже­ние в постели. Джим его получил. Я не умею быть самой собой в сексе, я не знаю, что это та­кое. Яженщина для мужчины, язеркало, от­разившее его.

Зеркало отражает боль.

Оказывается, это дикий кайф, когда твой мужчина кладет тебе ладонь на лицо. Обозна­чая собственность. Обозначая власть. Я и не до­гадывалась, что кому-то позволю такое... Я слы­шу, как он закуривает и говорит с кем-то по телефону. Боже, неужели он не шутил, и сейчас она придет?

Повернуть уже ничего нельзя. Я видела только ее глаза. Страшная девочка с горящими глазами.

Джим возвращается, опускается рядом и что-то делает с моей левой щиколоткой. Затягивает ремнем. Затем то же самоес правой ногой. Ес­ли бы я знала, что он сделает в следующую се­кунду, я попыталась бы вырваться. Об этом он не предупреждал.

...Я не могу свести ноги вместе. Я вспомнила, такое было в кино. Ремни, охватывающие щи­колотки, закреплены на концах длинной метал­лической палки. В палке, наверное, больше ме­тра. Очень широко, очень неудобно.

Мелодия дверного звонка. Он идет открывать.

Нет, едва не кричу я. Нет!!

Но изменить ничего нельзя. 

7