И вот стою я на кухнесосиски, все кило, с голодных-то глаз, в кастрюлю бросила, залила водой, жду, чтоб вскипели.
Пока хлеб нарезала, лук, горошек зеленый консервированный на другой конфорке подогрела, они и поспели.
Несу всю эту невообразимую вкуснотищу в комнату и только вхожуслышу, кто-то снизу, с улицы, в окошко кричит:
Варя!.. Варька!..
А голос признать не трудно: Жорка из красильного, Вениаминов.
Варвара сидит на постели со смущенным и виноватым лицом.
Тебя, говорю и ставлю еду на стол. Не слышишь?
Кто бы это?.. А сама не смотрит мне в глаза. Погляди, а?..
Жорка, говорю, кому же еще?
И хоть помираю в нетерпеливости от одного даже сосисочного запаха горячего, подхожу к окошку и свешиваюсь наружу: конечно же, кто мог сомневаться, Жорка стоит задрав голову.
Семен, увидал он меня, Варька дома?
Я оглянулась на нее, она трясет головой: нет, мол, ее.
Я и кричу вниз:
Здесь. А что?
Пусть вниз сбежит. Дело есть!
Я опять на Варьку глаз скашиваю, она опять головой делает: нет, мол, не пойду.
Но я-то вижу, что она бы очень даже сбежала со всей охотой. Я и отвечаю ему:
Сейчас! Подожди!
А Варвара моя совсем смутилась: только что самоубийством кончала, а тут на тебе, сразу на свидание!
Ну что ты, Семен!.. возмущается она. Как же так, сразу?
Ха, говорю, подумаешь! Иди.
Нет, не решается она, все-таки
Он парень ничего, говорю я ей.
Правда? обрадовалась она. Ты так считаешь?
Иди, говорю, а самой уже не терпится за сосиски с зеленым горошком приняться. Иди, чего там.
Нет, ты правда так считаешь? еще сомневается она, а сама уже из-за простыни на стене сарафан свой на плечиках достает. Нет, ты правда так думаешь?..
Будто мое мнение вдруг для нее решающим стало.
Что за вопрос? говорю, а самой стало отчего-то грустно и неуютно вдруг, а с чего бы, строго говоря?..
А Варька уже сарафан на себя натянула, ноги в босоножки без задников сунула.
Ты на меня не сердишься? спрашивает, а сама прическу перед зеркалом наспех делает.
А за что мне на нее, казалось бы, сердиться? Мне-то что!
А она уже из окошка свесилась и свеженьким голосом Жорку обрадовала:
Иду!
И на ходу уже, на летучмок меня в щеку, разсосиску с тарелки, двасунула в рот, тридверь за собой прикрыть забыла.
Я ей вслед и сказала, только навряд ли она услышала:
Эх, ты, Анна Каренина
И одна осталась.
Такой вариант.
Но сосиски с горошком и со свежей булкой ем с большой охотой. Вполне возможно, что я в тот раз все кило одна и съела.
Ем, сосиску в горчицу макаю, лук в соль, заедаю горошком, чаем горячим запиваючем не жизнь!
А все равно мне обидно оттого, что никак мне не понятьотчего это мне вдруг обидно стало? Какая причина?
И так я от этих мыслей незаметно наелась до полного изнеможения, что ни встать сил нет, ни пошевелиться, голову рукой подперла, грущу себе на сытый желудок, а сама уже засыпаю и сон свой многосерийный досматриваю.
На этот раз такой вариант мне крутят: сижу я за столиком белым плетеным на берегу неизвестной речки, опять в рощице березовой осенней, а сама я в белом гипюре вся до полу и в шляпе белой с белыми кружевами, и хоть это определенно я, но в то же время и Татьяна Самойлова в роли Анны Карениной в одноименном фильме, а передо мной напротивв белом мундире без пятнышка и золотых погончиках с висюльками Василий Лановойграф Вронский Алексей Кириллович, но, строго говоря, с лицом опять же Гошки, только с баками и усиками графскими, а я тихо так и достойно держу в руке бокал с шампанским шипучим и говорю ему.
«Нет уж, уважаемый граф, говорю, уж не обессудьте, но только я самоубийством по вашей милости кончать не намерена. Тем болеепод поезд бросаться. Не дождетесь. Вот вы думаете, дорогой граф, что без вас мне уж и деваться некуда, кроме как под поезд, так горько ошибаетесь, потому что я себя в обиду не дам. Тем более, что больной вопрос насчет моего малолетнего сына Сережи тоже вполне уже решен: я его в детсадик круглосуточный на пятидневку определила, Иван Макарович, спасибо, помог. Так что и это, строго говоря, отпадает. Женщина гордость должна иметь, дорогой граф, и самостоятельность. А что люблю я васэто правда, врать не буду. Есть такое. Так ведь мне за мою любовь от вас ничего не надо. А если вы не способны на ответное чувство, если ни сердца у вас, ни совести, ни мужского самолюбиятак мне не себя, мне вас жалко. И не возражайте, не тратьте слов. Кто любиттот и счастлив. А если нет в вас любви, если сердце ваше молчит и холодное, как ледышка, вот вы и стреляйтесь, господин Вронский, вы и кидайтесь под поезд, а я не стану. Такой вариант, дорогой граф».
Но тут он встает, подходит ко мне, становится на одно колено, невзирая на свои белоснежные штаны с золотым лампасом, и легонечко, как пушинку, поднимает меня от земли.
«Я люблю вас говорит он шепотом, глядя в мои глаза, я люблю вас»
И тихонечко и нежно переносит на белую и мягкую, как взбитые сливки, необъятную графскую койку, и тихо целует в руку, и опять шепчет: «Я люблю вас!..»
И тут я просыпаюсь на своей постели в общежитии и рядом со мной на табурете сидит Гошкапредставляете? и молча глядит на меня.
8
А заснула-то я за столом, недоев молочных сосисок с горошком. Стало быть, если я на койке на своей очутилась, значит, кто-то меня туда, строго говоря, на руках перенес, так? Кто? Гошка?! И вскакиваю как ошпаренная от стыда и ужаса.
Ты что? кричу. Ты откуда? Ты как здесь?
А он сидит на табурете, и я впервые гляжу на него сверху вниз, я даже его макушку лохматую в первый раз в жизни увидала, и вдруг по этой, надо думать, причине мое отношение к нему стало такое, будто я старшая, взрослая совсем, а онмладший, слабенький, и я его жалею и одним словом, такой вот вариант.
Только характер мой опять сильнее меня оказался.
Ты как смеешь, кричу на него, без стука? Много себе позволяешь!..
Но тут меня просто-таки прожгла одна мысль страшная: выходит, тот факт, что Вронский, граф, мне во сне руку поцеловалэто опять Гошка? Руку, представляете? Мне ж никто никогда в жизни еще руку не целовал
Я даже шарахнулась от него, от Гошки, и за руку, за то самое место, куда меня Вронский поцеловал, схватилась, будто ожог до сих пор горит.
Ты что?.. только уже не кричу, а шепотом в ужасе спрашиваю. Ты что?
А он и говорит, тоже шепотом почему-то:
Семен пошли на речку
С чего бы это я с тобой! возмущаюсь.
Все ребята пошли лето кончается. А, Семен?.. И ждет моего ответа.
А мне очень даже, строго говоря, захотелось сказать ему «давай!», но сказала я совсем другое:
У меня еще делне переделаешь.
Какие дела? удивился он. Вечер уже, скоро на смену идти.
Я тебе отчет давать не обязана! опять завожусь я по привычке. Ты секретарь бюро на производстве, а досуг я провожу независимо, тебя не спросила!
А то бы пошли, а, Семен? просит он настойчиво. На речку, а?..
Некогда мне, ясно? не сдаюсь я. Дела у меня!
И тут я замечаю вдруг краем глаза на Людкиной койке газету ту злосчастную, и фото мое на меня глядит, подмигивает, насмехается. И все опять вспомнила и забеспокоилась: вечер, как бы редакция не оказалась запертой!
Мне опровержение еще надо! И кинулась обуваться, никак свои шлепанцы не найду.
Опровержение?.. не сразу вспомнил он. А потом осторожненько так:Может, не надо, Тоня? Зачем? Дело прошлое А, Тоня?..
Только меня уже опять ничем не остановить было, опять я как выстреленная из пушки, волосы ладошкой пригладила, локтями техасы подтянула ик дверям.
Давай, говорю ему, очисти помещение расселся, видите ли, башня останкинская и дверь перед ним распахиваю.
Он молча встал, ничего не сказал, вышел в коридор. Сбегаю вниз, слышуон за мной по лестнице топает, повесила ключ на гвоздик в дежурке ина улицу, к автобусу, хотя, строго говоря, мне это опровержение уже не таким важным вдруг показалось. А все же бегу к остановке, как заведенная раз и навсегда, не остановлюсь, пока завод не кончится или пружина не лопнет.