Водюк где? спрашиваю.
В канаве лежит с той стороны.
Кусты, в которые мы завалились, негустые; ближний, тот, что справа, дом нам хорошо виден. Он безмолвен.
«А если б стреляли оттуда? думаю я. А если сейчас начнут стрелять?»
Смотрю на дом с таким напряжением, что кажется вот-вот начну видеть его насквозь.
Смотри на дом! говорю Сане, сам разворачиваюсь в сторону дороги, укладываюсь поудобнее, упираюсь рожком автомата в землю, охватываю цевье. Плечо чувствует приклад, все в порядке.
Поднимаю головучто там у нас? Откуда стреляют?
Ничего не соображаю, глаза елозят поспешно...
И тут у меня едва затылок не лопается от страха: явственно вижу, что стрельба ведется с чердака дома, находящегося по диагонали, метров за пятьдесят от нас и метров за тридцать от первого «козелка».
Конечно же, я подумал, что стреляют прямо в меня, и ткнулся рожей в землю, блаженно ощутив щекой ее мякоть и сырость. Пролежав несколько секунд, догадываюсь, что стреляли, нет, не в меня, палят прямо в «козелок», в котором ехал Язва. С крыши «козелок» очень хорошо видно.
Прицеливаюсь. Получается плохо. Даю несколько длинных очередей по дому, по чердаку. Закрываю глаза, пытаюсь унять дикую дрожь в руках, понимаю, что это бесполезно, и снова стреляю.
Кто-то начинает стрелять сзади нас с Санькой. На малую долю секунды я подумал, чтов нас, чтос обеих сторон, чтовсе на хрен. Так и подумал: «Все на хрен», и снова голову в землю вжал и землю укусил от страха.
Наши подошли! шепчет мне Скворец.
Оборачиваюсь и вижу Куцего, он запрашивает меня по рации, глядя на меня. Вытаскиваю рацию из-под груди.
Целы?! кричит Костенко.
Мы целы! Я и Скворец! Оба! Водительне знаю!
Куцый запрашивает Язву:
Целы?
Язва молчит.
Раздаются один за другим несколько взрывов около дома, из которого чичи палят.
«Пацаны гранаты кидают!»догадываюсь я.
Все нормально, Семеныч! откликается, наконец, Язва. Лежим под забором, как алкаши...
К нам подползает Кеша Фистов, снайпер. Смотрит в прицел на чердак. Я оборачиваюсь на него и вижу его открытый, левый, свободный от прицела глаз, смотрящий куда-то вбок. Кеша косой. Меня очень смешит это зрелищекосой снайпер. Даже сейчас смешит. Стать снайпером ему предложил Язва на общем собрании, еще в Святом Спасе, когда мы выбирали себе медбрата, повара, помощника радиста. Речь зашла и о снайпере, которого в нашем взводе еще не было.
«А пускай Кеша будет снайпером! задумчиво предложил Язва, он даже из-за угла сможет метиться!»
Кеша, хоть и не умел целиться из-за угла, но винтовку освоил быстро.
Ну как, Кеш? спрашивает подбежавший Семеныч, и одновременно с его вопросом Кеша спускает курок.
Куда палишь-то? интересуется Семеныч, привстав на колене, не пригибаясь, и я слышу по его грубому голосу, что он спокоен, что он не волнуется.
А в чердак, отвечает Кеша.
Вместе с Семенычем подбежал Астахов, держит в руках «Муху».
Дима! говорит Семеныч Астахову. Давай. Надо только, чтобы пацаны от дома отползли.
Семеныч вызывает Язву:
Гриша, давай отходи к нам, мы прикроем!
Мы беспрерывно лупим по чердаку, по дому, по окнам и по соседним домам тоже.
Пацаны с другой стороны дороги стреляют по диагонали, в другой дом, где засели чичи. Жестко, серьезно бьет ПКМ Андрюхи Коня. Прицельно стреляет улегшийся рядом со мной Женя Кизяков. Я замечаю, что у него совершенно не дрожат руки.
Пацаны у нас! передает Шея с той стороны дороги.
Все? спрашивает Семеныч.
Все! И Язва со своими, и водюк из второго «козелка» тоже!
Давай, Дим! Семеныч пропускает вперед себя Астахова, сам отодвигается вбок, чтобы «трубой» не опалило.
Астахов встает рядом со мной на колено, кладет трубу на плечо, прилаживается.
Ну-ка уйди, пинаю я Скворца, лежащего позади Астахова, а то морда сгорит!
Раздается выстрел, заряд бьет в край чердака, все покрывается дымом.
Когда дым рассеивается, мы видим напрочь снесенный угол чердака, его темное пустое нутро.
Как ломом по челюсти, говорит Астахов.
С другой стороны дороги наш гранатометчик бьет во второй дом. Первый раз мимо, куда-то по садам, второйпопадает. Мы лежим еще пару минут в тишине. Никто не стреляет.
Выдвигаемся к домам! командует Семеныч.
Мы бежим вдоль домов двумя группами по разные стороны дороги. Нас прикрывают АндрюхаКонь и еще кто-то, запуская короткие очереди в чердаки.
Перескакиваем через забор, рассыпаемся вокруг искомого дома, встаем у окон.
Стрельба прекращается, и я слышу дыханье стоящих рядом со мной.
Семеныч бьет ногой в дверь и тут же встает справа от косяка, прижавшись спиной к стене. Раздается характерный щелчок, в доме громыхает взрыв. Лопается несколько стекол.
Саня, стоящий возле окна (плечо в стеклянной пудре), вопросительно смотрит на меня.
Растяжку поставили, а сами через чердак съебались! говорю.
Семеныч и еще пара человек вбегают в дом. Я иду четвертым. Дом однокомнатный, стол, стулья валяются, на полу битая посуда, в углу телевизор с разбитым кинескопом. В правом углулестница на чердак. Лаз наверх открыт.
Делаю два пружинящих прыжка по лестнице, поднимаюсь нарочито быстро, зная, что если я остановлюсь, мне станет невыносимо страшно. Выдергиваю чеку, кидаю в лаз, в бок чердака, гранату, эргээнку. Спрыгиваю вниз, инстинктивно дергаюсь от грохота, вижу, как сверху сыплется мусор, будто наверху кто-то подметал пол, а потом резко ссыпал сметенное в лаз.
Снова поднимаюсь по лестнице, высовываю мгновенно покрывшуюся холодным потом голову на чердак, предельно уверенный, что сейчас мне ее отстрелят. Кручу головойпустота.
Поднимаюсь. Подхожу к развороченному выстрелом Астахова проемуздесь было окошко, из которого палили чичи. Вижу, как из дома напротив мне машет Язва. Они тоже влезли наверх.
В противоположной стороне чердака выломано несколько досок.
Вот здесь он выпрыгнул! говорит Астахов.
В прогал видны хилые сады, постройки. Дима дает туда длинную очередь.
Вдогон тебе, блядина!
Пацаны в доме напротив дергаются, Язва приседает. Я машу им рукойспокойно, мол.
Дима! Хорош нахуй палить! орет Семеныч, в лазе чердака появляется его круглая голова. Пошли!
А у нас тут мертвяк! встречает нас Язва во дворе дома напротив.
Боевик? спрашивает Астахов.
Гриша ухмыляется, ничего не отвечает.
Мы его вниз с чердака сбросили, говорит он Семенычу.
Мы подходим, от вида трупа я невольно дергаюсь.
Чувствую, что мне в глотку провалилась большая тухлая рыба и мне ее необходимо немедленно изрыгнуть. Отворачиваюсь и закуриваю.
В глазах стоит дошлое, будто прокопченное тельце со скрюченными пальцами рук, с отсутствующей вспузырившейся половиной лица, где в красном месиве белеют дробленые кости.
Астахов подходит в упор к трупу, присаживается возле того, что было головой, разглядывает. Я вижу это боковым зрением.
Дим, ты поройся, может, у него зубы золотые были, предлагает Астахову Язва, улыбаясь.
Мужики, это же пацан! восклицает Астахов. Ему лет четырнадцать!
Все собрались? оглядывает парней Семеныч. Шея! Костя! Не расслабляйтесь, выставьте наблюдателей... Ну что, все целы? Никого не задели?
Мы возвращаемся к машинам.
В первом «козелке» с вдрызг разбитой лобовухой сидят два чеченца, те самые, которых мы везли на базу. Оба мертвые. Вся кабина в крови, задние сиденья сплошь залиты.
У второго «козелка» все на том же месте валяется старичок, живот щедро замазан густо красным; остывает уже.
Четыре ноль, смеется Язва.
Вот бы так всегда воевать, чтоб чичи сами друг друга расхерачивали! говорит Астахов.
Сплюнь! отвечает Семеныч.
VI
Чищу автомат, нравится чистить автомат. Нет занятия более умиротворяющего.
Отсоединяю рожок, передергиваю затворнет ли патрона в патроннике. Знаю, что нет, но, однажды забыв проверить, можно угробить товарища. В каждой армейской части наверняка хоть раз случалось подобное. «Халатное обращение с оружием»заключит комиссия по поводу того, что твой однополчанин дембельнулся чуть раньше положенного и уже отбыл на свою Тамбовщину или Смоленщину в гробу с дыркой во лбу.
Любовно раскладываю принадлежности пенала: протирку, ершик, отвертку и выколотку. Что-то есть неизъяснимо нежное в этих словах, уменьшительные суффиксы, видимо, влияют. Вытаскиваю шомпол. Рву ветошь на небольшие ровные клочки.
Снимаю крышку ствольной коробки, аккуратно кладу на стол. Нажимаю на возвратную пружину, извлекаю ее из пазов. Затворная рама с газовым поршнем расстается с затвором. Следом ложится на стол газовая трубка и цевье. Скручиваю пламегаситель. Автомат становится гол, легок и беззащитен.
«Скелетик мой...»думаю ласково.
Поднимаю его вверх, смотрю в ствол.
«Ну, ничего... Бывает и хуже».
Кладу автомат и решаю, с чего начать. Верчу в руках затворную раму, пламегаситель, возвратную пружину... Все грязное.
Как крайнюю плоть, приспускаю возвратную пружину, снимаю шляпку с двух тонких грязных жил, мягко отпускаю пружину. Разобрать возвратный механизм, а потом легко его собратьособый солдатский шик. Можно, конечно, и спусковой механизм извлечь, сделать полную разборку, но сегодня я делать этого не буду. Ни к чему.
Большим куском ветоши, щедро обмакнув его в масло, прохожусь по всем частям автомата. Так моют себя. Свою изящную женщину. Так, наверное, моют коня. Или ребенка.
В отверстие в шомполе продеваю кусочек ветоши, аккуратно, как портянкой, обкручиваю кончик белой тканью. Лезу в ствол. Шомпол застревает: много накрутил ткани. Переворачиваю ствол, бью концом шомпола, застрявшим в стволе, об пол. Он туго вылезает с другой стороны ствола, на его конце, как флаг баррикады, висит оборванная черная ветошь...
Автомат можно чистить очень долго. Практически бесконечно. Когда надоедает, можно на спор найти в автомате товарища грязное местечко, ветошью, насаженной на шомпол, ткнувшись туда, где грязный налет трудно истребим, в какие-нибудь закоулки спускового...
Пацаны, как всегда, смеются чему-то, переругиваются.
Язва, активно пострелявший, покидал все донельзя грязные механизмы автомата прямо в банку с маслом. Задумчиво копошась ветошью в «калаше», прикрикивает на дурящих пацанов:
Не мешайте мне грязь равномерно по автомату размазывать...
Кто-то из пацанов, устав копошиться с ершиками и выколотками, делает на прикладе зарубку. Дима Астахов делает две зарубки.
Хорош, эй!... говорю я. Сейчас вам Семеныч сделает зарубки на жопе... Автоматы казенные.
Женя Кизяков аккуратно вырисовывает ручкой на эрдэшке жирную надпись: «До последнего чечена!»
А вы знаете, какая кликуха у нашего куратора? говорит Плохиш.
Какая?
Черная Метка. Он куда ни попадет, там обязательно что-то случается. То в окружение отряд угодит, то в плен, то под обстрел. Все гибнут, заключает Плохиш и обводит парней беспредельно грустным взглядом. Ему одному хоть бы хны.
Плохиш затеял разговор не случайнозавтра наш отряд снимается на сопровождение колонны, чин едет с нами; Плохиш с Амалиевым, начштаба, посты на крыше, выставленный пост на воротах и еще несколько человек остаются на базе.
Десять машин уже стоят во дворе. Десять водюков ночуют у нас.
Собираем рюкзаки: доехав (дай бог!) до Владикавказа, ночь мы должны переждать там.
Парни, несмотря на новости от Плохиша, оживлены. Почему нормальные мужики так любят куда-нибудь собираться?
На улице такой дождь вдарил, что посту с крыши пришлось спрятаться в зданиепереждать. До часу ночи лил. Семеныч заставил-таки пацанов вернуться обратно на крышу.
Наутро мыЯзва, Скворец, Кизя, Астахов, Слава Тельман, я и двое сапероввстаем раньше остальных, полпятого утра. Надо дорогу проверитьвдруг ее заминировали за ночь. Черная Метка приказал, будь он неладен.
Хмурые, оделись мы, вышли в коридор. Филя, весело размахивающий хвостом, был взят в компанию. Каждый, кроме Язвы, посчитал нужным потрепать пса по холке.
Вы куда собрались-то? интересуется Костя Столяр, его взвод дежурит на крыше.
Никто не отвечает. Хочется сострить, но настроения нет.
Костя посмотрел на саперов, вооруженных миноискателями и увешенных крюками и веревкамидля извлечения мин, и сам все понял.
Одурели что ли? спрашивает Костя. Пятнадцать минут назад стреляли.
Откуда? спрашиваем.
Из «хрущевок», откуда.
Подтянутый, появляется Черная Метка.
Готовы? интересуется.
Темно на улице... говорит сапер Федя Старичков. Я собаку свою не увижу!
Филя крутится у ног Феди, словно подтверждая правоту хозяина.
Черная Метка смотрит на часы, хотя наверняка только что на них смотрел.
Колонна должна выйти через пятьдесят пять минут, отвечает он.
И стреляли недавно... говорит Астахов.
Черная Метка, не глядя на Астахова, говорит Язве как старшему:
Давайте, прапорщик, не тяните.
Сейчас перекурим и пойдем, отвечает Язва.
Пацаны молча курят. Я тоже курю, глубоко затягиваясь.
Открываем дверь, вглядываемся в слаборазбавленную темень.
Идем к воротам с таким ощущением, словно за воротамиобрыв. И мы туда сейчас попадаем.
За воротами расходимся по трое в разные стороны дороги, поближе к деревьям, растущим вдоль нее.
Двое саперов остаются стоять посреди дороги возле за ночь наполнившихся водой канав и выбоин. Лениво поводят миноискателями.
Филя, получив команду, дважды обегает вокруг самой большой лужи, но в воду, конечно, не лезет.
Прижимаюсь спиной к дереву, поглядывая то на саперов, то в сторону «хрущевок».
«Что я буду делать, если сейчас начнут стрелять?... Лягу около дерева...»
Дальше не думаю. Не думается.
Один из саперов, подозвав Скворца, отдает ему свои веревки и крюки и, шепотом выругавшись, медленно вступает в лужу.
Внимательно смотрю на происходящее. Ей-богу, это забавляет.
Сапер ходит по луже, нагоняя мягкие волны.
Тихонько передвигаюсь, прячусь за дерево.
Сделав несколько кругов по луже, сапер, хлюпая ботинками, выходит из воды и вступает в следующую лужу.
Касаюсь ладонью ствола дерева, чуть поглаживаю, поцарапываю его.
Слабо веет растревоженной корой.
Пацаны стоят возле деревьев, словно пристывшие.
Саперы, еле слышно плеская густо-грязной водой, ходят в темноте по лужам, как тихо помешанные мороки.
Противотанковые мины таким вот образом, шляясь по лужам, найти можно, и они не взорвутся: вес человека слишком мал. Что касается противопехотных мин, то даже не знаю, что по этому поводу думают саперы. Наверное, стараются не думать.