Или еще что-нибудь, вроде:
Семеныч! Я компот пока не буду готовить. Компот на поминки...
Сегодня Плохиш пришел в натуральном раздражении. Хлопнул дверью и с порога орет:
Чего облизываетесь, кобели? Сгущенку в меню увидели? Не будет вам сгущенки! Амалиев ее на броник обменял!
Поначалу никто не поверил.
Плохиш грохнул чан на пол, налил себе супа и стал хмуро поедать его.
Ну, родит же земля таких уродов! воскликнул он и стукнул ложкой об стол.
Чего случилось, поваренок? выразил Шея интерес коллектива.
Плохиш еще раз повторил, что вчера вечером Амалиев обменял у солдатиков, заезжавших к нам, двадцать банок сгущенки на броник.
А куда он свой дел?
А никуда, пояснил Плохиш. Ему Семеныч вчера сказал, что он тоже на зачистку пойдет, и Амалиев решил, что два броника надежнее, чем один. Идите посмотрите на это чудо, он там по двору ходит. Думает, его из пушки теперь не пробьешь.
Мы вываливаем на улицу.
О, Анвар... ласково говорит Гриша. Доброе утро. Ты куда вырядился?
Парни посмеиваются. На низкорослом и нелепом Анваре сфера, два броника: один, плотно затянутый на пухлых телесах нашего товарища, а поверхдругой, с обвисшими распущенными лямками. На броники натянут бушлат, который Анвар пытается застегнуть хотя бы на одну пуговицу. Тщетность попыток усугубляется тем, что его и так короткие руки совершенно потеряли способность сгибаться в локтях.
Увидев нас, Анвар, подобный колорадскому жуку разворачивается и удаляется на кухню.
Ну куда же ты, мимолетное виденье? зовет его Гриша.
Идите есть! досадливо приказывает появившийся вслед за нами Семеныч, а сам отправляется в убежище Анвара.
Мы завтракаем без сладкого, вернувшийся Семеныч радует нас второй зачисткой. Пойдем зачищать «хрущевки»те, что торчат неподалеку от школы.
Иду в туалет покурить, обдумать новость. Стою у рукомойника, стряхиваю пепел на желтую растрескавшуюся эмаль.
Мысли, конечно, самые бестолковые: вот-де нам на первой зачистке повезло, на второй точно не повезет. А еще если чичи паленые трупы нашли... Теперь, поди, только и дожидаются, когда мы выйдем...
Аллах акбар! орет Плохиш, входя в туалет.
Воистину акбар! отвечает ему кто-то с толчка.
Плохиш, подскочив, перегибается через железную дверцу, прикрывающую нужник, громко шлепает кого-то по бритой голове ладонью.
Плохиш, сука, оборзел? вопрошает ударенный. Столяр, узнаю я по голосу.
Пацаны смеются.
«Ну дурак!»думаю я весело.
Спасибо Плохишу, отвлек.
Вышел из туалета, столкнулся с тем самым чином, что не помню в какой раз уже приезжает. Курировать что ли нас будет?
Кто это? спрашиваю у Шеи.
Подполковник, отвечает он кратко, торопясь мимо меня с рулоном бумаги. У пацанов никак не кончается расстройство желудков. Бойцы на всякий случай клянут Плохиша. Тот честно соглашается, что мочился в чан со щами, чтоб не скисли.
Чин поднимается на второй этаж с Семенычем, что-то объясняет нашему командиру. Куцый сделал внимательное лицо, хотя я по его виду чувствую, что он сам себе башка. Чин, впрочем, вроде бы приемлемый мужик. Зачем он только дырку провинтил для еще одной звезды, непонятно. Может, «комок» с чужого плеча? Но с каких это пор подполковникам камуфляжа не достается? В общем, плевать.
Когда мы построились во дворе, из кухоньки выполз Амалиев и тоже встал в строй, на свое привычное последнее место. Он по-прежнему в двух брониках, только без бушлата. На броники натянута разгрузка. Две гранаты, что топорщатся в нагрудных карманах разгрузки, делают Анвара похожим на пухлую малогрудую свежевыбритую тетю. С его круглого плеча ежесекундно скатывается «калаш».
Мы будем зачищать жилые квартиры, говорит Семеныч. Детали работы определим на месте. Предупреждаю сразу: в квартирах ничего не брать! Мародерства быть не должно в принципе!... Женщин не трогаем, по этому поводу, думаю, никого предупреждать не надо. Всех мужиков собираем, рассаживаем в «козелки» и ак-ку-рат-но, в полной сохранности довозим сюда. Вопросы есть?
Амалиев интересуется, можно ли трогать мужиков? спрашивает Плохиш, чистящий возле своей каморки картошку. Естественно, что Амалиев ничем не интересовался. Шутовство на тему однополой любвиодин из самых любимых способов Плохиша доводить Анвара до истерики.
Выходит подпол, прохаживается возле строя, негромко спрашивает у Андрюхи Суханова:
А почему без бронежилета? Без сферы?
Андрей Суханов по прозвищу Конь, метр девяносто ростом, прокаченный, белотелый, надел камуфляжную куртку на голое тело, через плечи запустил пулеметные ленты, на правое плечо повесил ПКМ. Сферу тоже не стал надевать, положил ее в ноги. Она лежит на битом асфальте дворика, как мяч.
Есть вопрос, Семеныч! говорит Шея, игнорируя подпола (то есть не испросив у него разрешения обратиться к Куцему). Может, не будем сферы надевать?
Парни одобрительно загудели.
И броники тоже! добавляет Язва.
Семеныч подходит к подполу, перекидывается с ним парой слов.
По желанию, громко говорит Семеныч.
Все снимают с себя сферы и броники. Семеныч тоже. Остаемся в камуфляже и в разгрузках.
Только Анвар не снял ни один из своих броников.
До жилого сектора бежим легкой трусцой, Анвар постоянно отстает.
Анвар, может, мы тебя засыплем ветками, а на обратном пути заберем? язвит Гриша.
На подходе к жилому кварталу разделяемся на две группы. Семеныч с двумя отделениями уходит на правую сторону улицы. Мы остаемся под руководством Шеи на левой.
В первом же сельского типа доме обнаруживаем вполне пристойную обстановку. Телевизор, видео, коврыобычная российская квартира.
Кто-то тянется к магнитофону.
Ничего не трогать! орет Шея.
Все топчутся в нерешительности.
На кухне находим мешок арахиса. Пока Шея не видит, рассовываем арахис по карманам.
Мужики, может, отравленный? сомневается кто-то.
Давай Амалиева угостим? предлагает Гриша.
Да ладно, хватит херней страдать! говорит Астахов, зачерпывает горсть арахиса и засыпает в рот. Мы сосредоточенно смотрим, как он жует.
О, а тут еще подвал! говорит кто-то.
Открываем, светим фонариками. Хасан лезет вниз. За ним Шея.
Мужики, тут бутыль вина! кричит Хасан. Мы не успеваем обрадоваться, как раздается короткий чавкающий звук. Нам, нагнувшимся вниз, овевает лица терпкий запах алкоголя.
Я же сказал: «Ничего не трогать!»повторяет комвзвода и надевает автомат с подмоченным прикладом на плечо.
Мужики, никому не хочется плюнуть на Шею? предлагает Язва, чья голова в числе прочих склонилась над лазом в подвал.
Шея вылезает первым и выходит на улицу. За ним появляется Хасан, спрашивает глазами: «Ушел?»и вытаскивает наверх мешок с сушеными фруктами.
Через пару минут вываливаем на улицы, у всех полны рты орехов и прочих вкусностей. Присаживаемся во дворике покурить. Появляется Семеныч с парой ребят.
Как дела?
Курим вот.
Ничего не брали?
Ты ж сказал, Семеныч!
Молчим, Семеныч смотрит на дома.
Чего ешь-то? спрашивает у Язвы.
Да вот, орешки.
Семеныч подставляет широкую красивую ладонь с четкими линиями судьбы. Язва щедро отсыпает даров Востока. Все иронично смотрят на Куцего. Тот жует, потом на мгновение прекращает шевелить челюстями:
Чего уставились?
Ничего, пожимает плечами тот, на ком остановил взгляд Куцый. Все начинают смотреть по сторонам.
Через десять минут оцепляем первые «хрущевки». Находим место наблюдателям и снайперу, чтобы смотрели за окнами, проверяем связь и вперед.
Первый подъезд, первая дверь. Стучим... Тишина. Шея бьет ногой, дверь слетает, как картонная.
Ходим по квартире, будто только что ее купили, новые наглые хозяева. Везде пусто. На полу валяются какие-то лоскуты. В зале на желтых обоях написано: «Рускиесвиньи». «Русские» с одним «с».
В следующей квартире открывает дверь женщина. Напугана... или, скорей, изображает, что напугана. В квартире еще одна женщина, по лицу угадываю, что младшая сестра открывшей. Обе говорят без умолкуони не при чем, мужья уехали с детьми в Россию, а они сторожат квартиры... Через минуту все перестают их слушать. Разве что Саня Скворец смотрит на них с изумлением. Чувствую, что ему хочется успокоить их, сказать, что все будет хорошо. Только он стесняется. Нас, остолопов.
Шея деловито лазает по шкафам на кухне.
Амалиев, доселе стоявший у входа, бочком входит и начинает поднимать крышки кастрюль на плите. В кастрюлях суп и каша. Скворец, пошлявшийся по залу, хватает семейный альбом, лежащий за стеклом объемного серванта.
Одна из женщин почему-то начинает плакать.
Скворец ежесекундно поднимает на нее глаза и, не глядя, листает альбом.
Ну-ка, стой! тормозит бездумное движение его пальцев Язва. Отлистни-ка страничку!
Парни быстренько сходятся, чтоб посмотреть на заинтересовавшую Язву фотку.
На поляроидной карточке изображена та из сестер, что плачет, в обнимку с каким-то бородатым парнем. Может, муж, может, брат, может, дружок. На плече у него висит «калаш». Морда наглая, ухмыляется.
Кто это? спрашивает Гриша.
Женщина начинает плакать еще громче.
Шея берет тетку за локоть и уводит ее в ванную.
Старшая сестра рвется было за ней, но ее аккуратно усаживают на стул, она делает еще одну нервозную попытку подняться и получает звонкий удар ладонью по лбу.
Скворец в каком-то мандраже начинает открывать двери шкафа. Последняя дверь не сразу поддается, Саня дергает сильнее, и на него вываливается из шкафа человек. Кто-то из наших сдуру щелкает затвором, хотя стрелять явно не в кого: выпавший из шкафа оказывается стариком лет шестидесяти.
Его обыскивают, хотя сразу видно, что в обвисших штанах на резинке и до пупа расстегнутой грязно-белой рубахе оружия не утаишь.
А чего вы его спрятали? удивляется Хасан, толкая старшую сестру. Она быстро, перемежая русские слова с чеченскими, начинает говорить, что солдаты убивали всех, изнасиловали соседку в подъезде, и деда ее застрелили и бросили из окна, и еще что-то, полный беспредел творили злые солдаты, даже всех чеченских пацанов перестреляли. И вот за старика, за отца, она тоже боится.
Появившийся из ванной Шея велел забрать обнаруженного старикана с собой.
А бабу? предложил Гриша.
Да хули ее тащить, здесь у каждой второй муж воюет... Может, она и вправду не знает, где он, добавил он, подумав.
А если ее за ноги подвесить, то она вспомнит где, отвечает Гриша. Или хотя бы, по каким дням он заходит домой за жрачкой.
А где ее подвесить? спрашивает Шея.
А прямо в «почивальне».
Семеныч не даст.
Непонятно, шутят они или серьезно.
Не, давай вернемся, останавливается Гриша уже на лестнице. Пойдем ее... уломаем поговорить на предмет местонахождения супруга? теребит он Шею. Я там пассатижи видел. И утюг. Все для ответственной беседы.
Хорош! одергивает его взводный.
Другие квартиры в доме пусты. Кое-где стоит обычная советская мебель, раскрытые шкафы с пустыми вешалками, разбитые телевизоры, кресла с выдранным нутром.
Останавливаемся покурить на одной из лестничных площадок. И тут Амалиев, оставленный ниже этажом на площадке с начисто вынесенным окном наблюдать за улицей и домами напротив, передает по рации:
Вижу движение вооруженных людей!
Сыпемся по ступеням к Амалиеву. Шея орет матом, чтоб не грохотали, не суетились, не светились, и вообще на хер заглохи все. Комвзвода осторожно присаживается возле бледного Амалиева.
Где? спрашивает он почему-то шепотом.
Вон, на третьем этаже!
Шея приглядывается.
Может, обстреляем? шепотом риторически спрашивает Шея.
Не надо, они уйдут... говорит Амалиев и оборачивается на парней, чтобы его поддержали.
Не, надо обстрелять, задумчиво говорит Шея, глядя в бинокль.
Стоит тяжелая пауза, все щурятся и смотрят на противоположные дома.
Вот Семеныч руками машет, продолжает Шея, сейчас мы его обстреляем...
Какой Семеныч? удивляется Амалиев.
Ты не в артиллерии служил, Анвар? начинает первым смеяться Язва. Из тебя бы вышел офигенный наводчик!
Анвар разглядел наших на другой стороне улицы.
Через десять минут мы собираемся возле зачищенного дома. Группа, пошедшая с Семенычем, задержала двух весьма побитых жизнью чеченцев трудноопределимого возраста. Ну, лет под сорок, наверное, каждому. Рядом с нашими: два в высоту, полтора в плечах, добрыми молодцамичичи смотрятся, как шкеты. Спортивные штаны с отвисшими коленями усугубляют картину.
Вызываем с базы приданные нам «козелки», чтобы отвезти чичей.
Усаживаем чеченцев в машины, на задние сиденья; двоихв один «козелок», задержанного нами старикаво второй. Язва едет старшим. Я по приказу Шеи усаживаюсь рядом с водителем во втором «козелке».
Мы трогаемся, проезжаем всего метров сто, и я внезапно понимаю, что у меня атрофированы все органы, что мой рассудок сейчас двинется и покатится, чертыхаясь, назад, к детству, счастливый и дурашливый. По нам стреляют. Откуда, я не понял. Почему-то мне показалось это совершенно неинтересным. Я зачарованно взглянул на дырку в брызнувшей мелким стеклом лобовухе. Потом, неожиданно для себя самого, ловко открыл дверь, вывалился на дорогу, одновременно снимая автомат с предохранителя, и в несколько кувырков скатился к обочине, в кусты.
Оборачиваюсь назад: Санька Скворец сидит за машиной на корточках и вертит головой. Возле машины лежит, поджав ноги, дед-чеченец.
Водителя я не вижу.
«Козелок», ехавший впереди нас, снесло на противоположную обочину; из парней, ехавших в нем, я тоже никого не вижу.
Куцый вызывает по рации меня и Язву. Тянусь к рации, чтобы ответить, и слышу, как Язва отвечает первым, чуть срывающимся голосом:
На приеме!
«Семьсот десятый» на связи! кричу и я.
Семеныч немедленно отвечает:
Займите позицию и не высовывайтесь! Стреляют из домов впереди вас!
«Займите позицию...»передразниваю я Куцего и ловлю себя на мысли, что меня все происходящее как-то забавляет, кажется веселым, неестественным. Вот, мол, война началась уже, а я все еще жив. Значит, все замечательно! Все просто чудесно! Только руки дрожат...
Я поворачиваю голову к Скворцу, машу ему рукой.
«Ляг!»показываю. Он не понимает.
Саня, ляг!
Чеченцы стреляют очередями откуда-то спереди. Я вижу, как несколько пуль попадает в машину, одна разбивает зеркало заднего вида.
«А если взорвется? думаю. В кино машины взрываются...»
Саня, тоже понимая, что в машину стреляют, дергается, не знает куда деться.
Давай сюда! кричу.
Санька привстает на колене и, зажмурившись, в два прыжка летит ко мне.