И пятого угробили в лоб.
И шестого, с неровно отрезанными ушами, с изразцами ушных раковин, делающих мертвую, лишенную ушей голову беззащитной и странной.
Да нет, Егорушка, не в лоб они убиты... В лоб их добивали.
Скрюченный юный мальчик лежит на боку, поджав острые колени к животу. И хилый беззащитный зад его гол, штанов на мертвом нет. Кто-то, не выдержав, накидывает на худые белые бедра мертвого ветошь.
Обгоревшее лицо еще одного мертвеца смотрит спокойно. Так, наверное, смотрит в мир дерево. И нагота мертвеца спокойна, не терзает никого, не требует одежды. И не догоревшие сапоги на черном теле смотрятся вполне уместно. И железная бляха ремня, впечатанная в расплавившийся живот...
Уголовное дело надо заводить! орет полковник, проходя мимо мертвого строя. Ах, мрази! Дембелей отправили безоружной колонной, на восемьдесят человек четыре снаряженных автоматаони же патроны уже сдали! Без прикрытия! Их же подставили! Их же в упор убивали пять часов! Ах, мать моя женщина!
Полковник пьян. Его уводят какие-то офицеры.
Появляется еще один полковник, трезвый.
Какого хуя вы их тут разложили? орет он. Телевидения дожидаетесь? Немедленно всех убрать!
Восемьдесят шесть, говорит Вася Лебедев. Он шел мне навстречу с другой стороны.
Я разворачиваюсь и иду к машине. В затылок будто вцеплены пальцы мертвого солдатика, лежащего с краю.
Пахнет... беспомощно говорит Скворец, так и не отошедший от «козелка».
Влезаем с Васей в машину, одновременно хлопнув дверьми.
Вась, может, развернешь машину? просит Скворец.
Они колонной шли... в тот же день, когда мы с Владика возвращались, только с восточной стороны города, говорит мне Вася, будто не слыша Скворца. Дембеля... Их уже разоружили. Дали бэтээры в прикрытие... Снаряженные автоматы были только у офицеров... Слышал, что «полкан» говорит? Подставили, говорит. Стуканул кто-то...
Вась, разверни машину, еще раз просит Скворец.
А ты глазыньки закрой.
Не закрываются, отвечает Саня.
VII
Первый день мы ходили на рыночек минимум по трое: пока один покупал что-нибудь, двое глазели по сторонам, чтоб никакая вражина врасплох не застала. И второй тоже. Закупились сразу пивом и воблой, шашлыку отведали, хоть и дорогой, зелени южной.
На третий день, конечно, расслабились, стали себя посвободнее вести. На сельские постройки, да на дома у дороги, да на далекие «хрущевки» никто уже не смотрел. Дома как дома, чего на них смотреть. Тем более что на крыше школы четыре поста.
Смуглые грузные чеченки спокойно стоят за прилавками, расставленными вдоль дороги. Не шумят, не торгуются, называют цену и ни рубля не сбавляют. Нимало не похожи они на жертв российской военщиныне испуганные, сытые, усатые. К слову сказать, красивого лица не встретишь. Есть одна девушка на рынке, вроде ничего, миловидная, да и то, скорей, полукровка, с русским вливанием. Это Хасан нам сказал, ему видней. Возле этой девушки постоянно стоят наши пацаны, говорят что-то, смеются. У девушки лицо при этом брезгливое.
Хасан, как-то отправившись на рынок (мы называем это «в город»), попал в дурную ситуацию: купил пивка, побрел неспешно на базу и тут услышал, как за спиной торговка с соседкой переговаривается по-чеченски:
А это ведь наш парень. Он в школе с моим учился...
Хасан сказал об этом Семенычу. Командир запретил Хасану в город выходить.
Теперь твои яйца стоят по тысяче долларов! кричит Хасану, внося чан с супом, Плохиш. Все твои одноклассники соберутся... кряхтит Плохиш, устанавливая чан на скамейку, с бо-о-ольшими кинжалами...
Хасан хитро улыбается.
Я бы за две штуки себе яйца сам отрезал, задумчиво говорит Вася Лебедев. У него вечно грязные, будто проржавевшие, руки. Белые, атласные, новые карты, которые он держит в своих заскорузлых лапах, смотрятся беззащитно и трогательно. Такое ощущение, что дама, на груди которой лежит окаймленный черной полоской ноготь Васи, сейчас взвизгнет. Вместе с Васей играют Саня Скворцов и Слава Тельман. Слава их постоянно обыгрывает. Вася матерится, Скворец улыбается и, похоже, думает о другом.
Есть маза прокрутить выгодную сделку, задумчиво продолжает поднятую Плохишом тему Язва. Хасан! Говорят, это совершенно безболезненно...
Хасан все ухмыляется.
Я беру на себя самую тяжелую часть операции, продолжает Язва. Собственно, прости за тавтологию, операцию. Покупателя ты сам найдешь. Позвони по старым телефонам, может, среди твоих друзей по двору есть какой-нибудь завалящийся полевой командир. Торговаться пойдет Тельман. Идве штуки наши. Или четыре, а, Тельман?
Язву внезапно увлекает новая, назревшая в его голове шутка. Он подходит к играющим.
Парни, смотрите, какой непорядок. Саня у нас Скворцов, ВасяЛебедев, а Славакакой-то Тельман. Слава, давай ты будешь... Вальдшнеп?
Вася Лебедев довольно смеется. Саня смотрит на Язву удивленно, такое ощущение, что он даже не понял, о чем речь. Слава недовольно молчит.
Отстань, Гриша, я уже говорил, что я русский, выговаривает он.
А я тувинец! хуже прежнего смеется грязнорыжий Вася, щуря южно-русские глаза с бесцветными ресницами.
Парни рассаживаются обедать. Режут лук. Никогда мужики не едят столько лука и чеснока, как на войне.
Семеныча по рации вызывают в штаб. Он кличет Васю Лебедева и Славу Тельмана. Слава сразу встает, сбрасывает с тарелки недоеденные макароны в чан для отходов, берет автомат и выходит. Вася давится, ложку за ложкой набивает рот недоеденным. От выхода возвращается, берет кусок хлеба и луковицу.
После обеда мы с Саней выходим на улицу покурить. Бездумно обходя школьный двор, я заглядываю в каморку к Плохишу. Эта скотина там водку в уголке разливает. Астахов и Женя Кизяков стоят со стаканами наготове.
А, сволочи! кричу.
Тихо! зло шипит Плохиш. Шеи там нет? А? А начштаба?
Будешь? предлагает мне Женя Кизяков.
Ща, я Саньку позову, я выглядываю на улицу. Санек! Давай сюда.
Мы быстро выпиваем. Закусываем луком. Опять выпиваем. Разливаем остатки... Плохиш засовывает пузырь в щель в полу. Бутылка звякает, видимо, там уже таятся ей подобные.
Плохиш, ты весь энзэ пропьешь! смеюсь я.
Выходим на улицу. Закуриваем. Сладко туманит и одновременно немного тошнит. Санька все никак не развеселится.
Ты чего такой, Сань? спрашиваю.
А?
Ты где?
Как где?
Я смеюсь.
Девочку хочу, вдруг говорит Саня.
На ужин? глупо шучу я и, понимая глупость своей шутки, продолжаю:Чего это вдруг? Только вторая неделя пошла.
Ты представляешь, Егор, вдруг говорит мне Саня, я вот что подумал: это ведь ужас, что на земле есть девушки... тонкие, нежные...
Чего ж тут плохого? спрашиваю, чуть вздрагивая от нежданной Саниной искренности.
Егор, ты пойми, вот ходят все эти существа, на них трусики надеты, тряпочки всякие... грудки свои девочки несут... попки... и у каждой из них, подумай только, у каждойни одного исключения нетмежду ног вот это розовое... серое... прячется, Саша сглотнул слюну. Это ведь божий дар, то, что у них это есть. Не у всех, конечно, божий дар... У многихтак, просто орган... Но у некоторыхэто божий дар. А девушки, Егор, все девушки им торгуют. Балуются имэтим даром. Не так торгуют, чтоб блядовать, а просто разменивают... как папуасы... на всякие побрякушки. Я пока пацаном был, в школе пока учился, думал, что нормальные девочки все недотроги. Ну, не так чтоб никогда и никому... но, по крайней мере, серьезно это делают, отчет себе отдают. Со шлюхами все понятно, а вот если есть у девушки голова, она же понимает, что всякие прелести ей не просто так даны. Как думаешь, Егор? не оставив ни секунды мне на ответ, Саня заговорил дальше:Я до нашего спецназа три работы сменил. В разных конторах работал, у меня ведь отец буржуй, он меня пристраивал.
Кем работал? зачем-то спрашиваю я.
Да какая разница, кем... Черт знает кем. Там полно было девушек, самых разных возрастов. Малолетки былипосле школы, первый курс какогонибудь юрфака... лет двадцатидвадцати двух были, которым замуж пора... замужние были, пару-тройку лет в браке... О разведенках вообще молчу... Не скажу, чтоб я там их всех перехапал. Было, конечно. Дело не в этом. Дело в том, что они с самого начала собой торгуют. Устроится такая девочка на работу, улыбается, заигрывает немного, но все красиво... пристойно... А потом, когда поближе познакомимся все... Восьмое марта, скажем, отметим... Вот тут надо только момент уловить, чтоб, как на рыбалке, подсечь. Выпила она чуть больше, развеселиласьты ее рассмешил, заставил ее хохотать, всех девочек и не девочек тоже заставил смеяться... А потом вы курить выходите, и ты ее, пока она гордится перед подругами, что ты ее, а не их курить позвал, ты ее сразуцап... Или другой вариант: ее парень обидел. Девочки обычно в этот день задумчивые приходят на работу, раздраженные даже... Главное, с менструацией этот день не перепутать. Вот ее парень обидел, а тут ты наготове. Тютьки-матютьки, заливаешь ей... изображаешь из себя такого внимательного, понимающего, всепрощающего... И веселого. Девушкам ведь надо всего три вещи: чтоб их смешили, чтоб их баловали и чтоб их жалели. Я имею в виду, для того чтобы... они могли поделиться своим даром... Всего ничего им надо. И не дают они некоторым вовсе не из чувства собственного достоинства, а потому, что тот, кто добивается, все условности необходимые не соблюдает. Сделай, как надо, и все будет, как хочешь. Я это десятки раз видел. И сам пробовал. Иногда прямо на работе, в кабинете... Можно домой ее к себе позвать. Можно к ней в гости зайти. Самый гадкий вариантв гостинице. Туда только законченные твари идут. Гостиницапогостили и ушли. Член погостил в ней идо свиданья... Я почему-то сразу никогда не понимаю всего бесстыдства происходящего. Зато сейчас очень хорошо понимаю... Ты подумай, Егор, мужикиони лопухи. Но в них, в хороших мужиках, нет этого бесстыдства. Они тоже, конечно, бывают хороши. Но у них, у мужиков, Егор, божьего дарато нет. Хер себе и хер. Висит. Какой это божий дар? И самое главное, это не парни девочек снимают, а наоборот. Всегда наоборот. Есть, конечно, кобели.
Но их мало. А все остальные мужикипростые существа. Не мудрые. Их самих девушки снимают. Я серьезно... Импульсы от них исходят, от девочек: рассмеши меня, покатай меня на машине, купи мне что-нибудь... чулочки... пожалей меня, когда мне грустно... и все!... Ты представь, Егор! Саня повернулся ко мне. Он ведь совершенно чужой ей человек, этот мужик, парень, пацан. Никто ей. Она его едва знает. И она, девочка, совсем голенькая, ложится с ним вместе. В рот себе берет его... мясо. Из любопытства, что ли? Никогда не поверю, что случайному человеку это приятно делать! Ножки забрасывает ему... Куролесит, как заполошная... Он ее мнет всю, тонкую... В троллейбусах, в трамваях все девочки сидят как подобает, никто на голове не стоит. Попробуй тронь там, в троллейбусе, девушку. Погладь ее. Получишь сразу. А вот если ты сделал какой-то набор действий, самый примитивный, она сразу на все готова. Она знает-то тебя на одну пару чулочков и на четыре глупые шутки больше, чем соседа в трамвае. И уже готова от тебя зачать ребенка! Даже если у нее сто спиралей стоит, она все равно готова зачать! Чего они такие дуры?
Я молчу.
Ты как думаешь, Егор, их Бог наказывает?
Наверное, Бог всех наказывает. Всех без исключения.
Мы бросили бычки в урну.
Чего-то меня мутит, говорит Сашка.
Надо еще выпить, предлагаю я.
Надо, соглашается Сашка.
Мы отпрашиваемся у начштаба и отправляемся на рынок. Саня сразу прется к девушке-полукровке.
Куда ты, Сань? У нее водки нет! смеюсь я.
Саня меня не слышит. Я думаю о том, что Саня сказал.
«Не буду об этом разговаривать», решаю для себя. За раздумьями не замечаю, как покупаю водку. Понимаю, что купил, уже отойдя от прилавка. Оборачиваюсь, вроде, думаю, я денег много дал торговке, а сдачи она дала мало. Смотрю на торговку, она копошится в своем товаре.
«Чего я ей скажу? думаю. Где моя сдача? А с чего сдача? Сколько я денег-то ей дал?»
Саня все около девушки топчется. Смотрю на него и понимаю, что в том, как они стоят друг напротив другаСаня и торговка, есть что-то неестественное. Подхожу к ним и вижу: Саня уперто смотрит на девушку, в лицо ей. А она на него и что-то говорит при этом зло.
Зачем вы приехали? спрашивает она Саню, когда я подхожу. Кто вас звал? Вы моих детей убили. Ваши дети будут наказаны за это.
Пойдем, Санек, я тронул его за рукав.
На рыночке уже кто-то состроил столик, две лавочки рядом поставлены.
Давай посидим здесь, покурим? предлагает он мне.
Чего ты на нее смотрел?
Саня неопределенно машет рукой.
Подъезжает БТР. На броне сидят десанты.
Здорово, парни! кричат нам с брони. Вы откуда?
Со Святого Спаса! откликаюсь я.
Прямо на броне у десантов расстелен персидский ковер. Весь затоптанный, в черных иероглифах берцовских подошв, но все равно красивый. На башнекрасный флаг, советский. Я любуюсь пацанами, их бэтээром, ковром, знаменем. Случайно цепляю взглядом торговку, на которую Саня смотрел.
Саня, глянь, как она ненавидит, говорю, откупоривая пузырь.
Торговка смотрит на БТР, глаза ее источают животное презрение. Так смотрит собака, сука, если ее ударишь в живот. Саня не оборачивается. Торговка ему больше не интересна.
Десанты идут к прилавкам, но деньгами они явно не богаты. Смотрят на товары, держа руки в карманах.
На рынок подъезжают грузовичок и «козелок» с солдатикамис пехотой. Грязная пацанва в замызганной форме. Они вообще не вылезают из машин, только разглядывают пиво и консервы.
Пока десанты выглядывают товар на рынке и лениво, но постепенно озлобляясь, торгуются с чеченками, их БТР начинает разворачиваться. Он плавно въезжает передними колесами в огромную лужу метрах в десяти от ворот нашей базы, я смотрю, как черные густые волны с шумом занимают сухие пространства вокруг дороги. Снова перевожу взгляд на молодую торговку на другой стороне улочки и вижу, как в лицо ей бьют черные жесткие брызги. Санька летит со скамейки. Десанты крутят головами, кто-то присел и сдергивает с плеча автомат. Раздаются длинные и какие-то далекие автоматные очереди... БТР наехал на мину в лужевот что случилось. Кувыркаюсь с лавки, в ужасе оглядывая окрестность: куда себя деть.
«Мамочка! зову я про себя женщину, которую не помню. Куда мне спрятаться?!»
Нет, это не дикий страх, это что-то другоенекая ошпаренная суматошность.
Ползу куда-то в кусты, оборачиваюсь и вижу, что десанты вообще никуда не прячутся, а сидят на корточках возле бэтээра. Некоторые даже курят. Обстрелянные пацаны, сразу видно. У бэтээра одно колесо смотрит вбок, шина висит лохмотьями.