Эндерс сочувственно кивнул.
Это не что иное, как повисшее надо мной проклятие. Слезы застлали ей глаза, как туман застилает собой поверхность реки. Она резко вскочила и, отчаянно качая головой, неслышно заходила по комнатекак актриса ходит по сцене, играя сложную трагическую роль. Я не жалуюсь на жизнь. Я хорошо устроена. Живу в двухкомнатных апартаментах на двенадцатом этаже отеля на Семьдесят пятой улице; окна выходят на парк. Все мои сундуки, все мои баулы сейчас там. С собой я захватила лишь несколько личных вещей, пока не завершатся репетиции. Семьдесят пятая улицаэто Истсайд, очень далеко отсюда; а когда репетируешь музыкальную комедию, надо быть наготове двадцать четыре часа в сутки. Таковы требования Шубертов. У меня двухкомнатный номер-люкс в отеле «Чалмерс», очень дорогой, но это слишком далеко от Пятьдесят второй улицы. Налила себе еще немного виски, и Эндерс заметил, что бутылка уже почти пуста. Да, да, говорила она, тихо что-то напевая, словно стакан в ее рукахэто микрофон. Я неплохо поработалатанцевала по всей стране, в самых эксклюзивных ночных барах, в общем, была заметной фигурой в мире шоу-бизнеса. На меня большой спрос. Села, подвинулась к нему, тело ее мягко, ритмично раскачивалось в такт словам:Сиэтл, Чикаго, Лос-Анджелес, Детройт одним глотком покончила с виски, и глаза ее затянуло последней, плотной пеленой тумана, а голос стал гортанным и хриплым, Майами, Флорида Теперь она сидела неподвижно, как статуя, пелена на глазах вдруг растаяла, превратилась в слезы, и они медленно покатились по щекам.
Что случилось? встревожился Эндерс. Может, я допустил какую-то неловкость?
Мисс Зелинка швырнула свой стакан о противоположную стену. Глухо стукнувшись, он покорно разбился, и осколки брызгами рассыпались по ковру. Бросившись на кровать, она зарыдала.
Майами, Флорида слышались ее рыдания, Майами, Флорида
Эндерс только поглаживал ее по плечу, стараясь хоть как-то утешить.
Я танцевала в «Золотом роге» в Майами, штат Флорида, плача, рассказывала она. Турецкий ночной клуб, очень дорогой.
Почему же вы плачете, дорогая? Эндерс, сочувствуя ее горю, ощущал себя на взлете после того, как у него вырвалось это слово«дорогая».
Всякий раз, как вспоминаю Майами, я не в силах сдержать слез.
Могу ли я вам чем-нибудь помочь? Эндерс нежно держал ее за руку.
Это произошло в январе тридцать шестого. Голос мисс Зелинка сильно дрожал, она вновь переживала в эту минуту старую трагедию, что лишила ее всяких надежд, разбила ей сердце, таким бывает отзвук, когда рассказывают о разрушенной дотла во время войны деревне, о чем давно уже никто не помнит. Я выступала в турецком костюме: бюстгальтер и шаровары из прозрачной ткани, живот обнажен. В конце танцазадний мостик. Был там один лысый тип Тогда в Майами проходил конгресс профсоюза станкостроителей, в клубе постоянно толклись участники этого конгресса; этот тип как раз тоже носил специальный значок. Голос ее постоянно прерывался от обиды, слезы все лились. Я не забуду этого лысого сукина сына до конца дней своих. В заключительной части танца музыки неттолько дробь барабанов и тамбуринов. Так вот, он наклонился надо мной, воткнул мне в пупок оливку и густо посыпал ее солью.
Мисс Зелинка вдруг перевернулась на живот и зарылась лицом в подушку, судорожно сжимая руками одеяло; плечи ее вздрагивали под серой хлопчатобумажной тканью платья.
Все из-за карикатуры. Этот болван увидал в каком-то магазине такую карикатуру, и она ему втемяшилась в голову. Одно делокарикатура в журнале, другоевсе это испытать на себе. Боже, какое унижение пришлось мне перенести! глухо говорила она, содрогаясь от рыданий. Как только я вспоминаю об этом унижениимне хочется умереть Майами, штат Флорида
Эндерс видел, что все покрывало у ее лица пропиталось слезами, густо измазалось тушью и помадой. Чувствуя к ней искреннюю симпатию, жалея, он обнял ее за талию.
Я требую-у, чтобы ко мне все относи-ились с до-олжным уваже-ением! завывала мисс Зелинка. Меня воспитали в хорошей семьеразве я не заслужила уважительного к себе отношения? Ну а этот лысый толстяк со значком, участник этого конгресса профсоюза станкостроителей Думаете, он понимал, что делал? Наклонился надо мной, воткнул мне в пупок большую оливку, словно яйцо в подставку, и посыпал солью, словно готовился позавтракать Вокруг все смеялись, просто заливались смехом, все, даже музыканты оркестра
Ее хрипловатый голос, в котором чувствовалось столько давней затаенной обиды и неизбывной печали, все затихал и наконец совсем пропал, растворился в воздухе, где-то под потолком. Она села, обняла Эндерса, ее разрывающаяся от острой боли голова колотилась о его плечо, она цеплялась за его сильные руки, и они раскачивались взад и вперед, как евреи во время молитвы, на эмалированной кровати, которая тоже стонала и поскрипывала.
Обними меня крепче! сквозь рыдания просила она. Крепче! Нет у меня никаких апартаментов на Семьдесят пятой улице в Истсайде. И никаких баулов в отеле «Чалмерс»! Обними меня крепче! Руки ее все глубже впивались в его тело, а слезы, тушь и губная помада пачкали его пиджак. И Шуберты не дают мне никакой работы! Почему же я лгу?.. Постоянно лгу И, вскинув голову, страстно, свирепо поцеловала его в горло.
Он весь задрожал от этого мягкого, яростного прикосновения, от влажности ее губ и возбуждающего ручейка горячих, трагических слез под подбородком, и в это мгновение понял, что сейчас эта женщина, Берта Зелинка, ему отдастся, станет его женщиной. Вот и его, одинокого человека, находящегося за тысячи миль от родного города, в эту дождливую ночь громадный город вовлекал в свою дикую, карусельную жизнь, отыскал в ней место и для него. Когда он целовал ее, эту женщину, так похожую на Грету Гарбо (имя ее на целое столетие окажется связанным с грезами об истинной страсти, высокой трагедии и непревзойденной красоте), встреченную в холле отеля, где крыс куда больше, чем постояльцев; неподалеку от «Коламбус серкл», среди проституток, мечтающих о смерти или о встрече с представительным поляком в оранжевом пиджаке, остановившимся здесь всего на одну ночь; отеля, где и юный возраст и грех по доступным ценам, когда он целовал ее, ему вдруг показалось, что здесь так уютно, кто-то о нем заботится, кому-то он небезразличен Город подарил ему эту невероятную красоткугибкую, как кошка, отчаянную врунью, любительницу виски; с великолепными ногами, которыми можно гордиться, и большими черными глазами, рождающими шторм в штиле сердца; за плечами давнишние, весьма сомнительные победы, и сейчас она горько рыдает за тонкой, покоробившейся, в трещинах дверью из-за того, что однажды, в тридцать шестом году, какой-то лысый толстяк из профсоюза станкостроителей воткнул ей в пупок оливку.
Эндерс обхватил ладонями прелестную голову Берты Зелинка и напряженно вглядывался в ее скуластое, пьяное, прекрасное лицо, обильно смоченное пролитыми слезами. Она томно и печально глядела на него из-под полуприкрытых, классической формы век, рот полуоткрылся от охватившей ее страсти, и это обещало дивное наслаждение; плохие, испорченные зубы виднелись за полными, длинными, прекрасными губами, способными разбить не одно сердце. Он целовал ее, чувствуя глубоко внутри себя, что вот так, по-своему, в эту дождливую ночь город протянул ему, приветствуя, руку и позвал своим, свойственным только ему, ироничным, развязным голосом: «Добро пожаловать, гражданин!»
Мысленно выражая городу свою благодарность за это, он, возбужденный до предела, с трясущимися руками, опустился перед ней на колени и неуверенными движениями стащил разбитые, ношенные, может, уже целый год, разбухшие от уличного дождя туфли с ее красивых, длинных, стройных ног.
«Сознание, не отягощенное преступлением»
За здоровье Чемберлена! громко произнесла одна из дам в баре, высоко поднимая стаканчик.
В эту минуту Маргарэт Клей с отцом вошли в небольшой, приятный на вид зал, освещенный зажженными свечами, где в солидном, отделанном дубовыми панелями камине весело потрескивал огонь, отбрасывая красноватый свет на поблескивающую посуду и кухонные приборы на столах.
Он спас мне моего сына! торжественно, так, чтобы ее все слышали, продолжала эта дама, лет около пятидесяти, с явными следами былой красоты. За здоровье моего друга Невилла Чемберлена!
Еще две дамы и трое мужчин не торопясь пили у стойки бара. Маргарэт с отцом сели за столик.
Уж эта Дороти Томпсон! воскликнула подружка Невилла Чемберлена. От нее можно сойти с ума! Видели, что она о нем написала? Эх, будь она сейчас рядом Угрожающе помахала кулаком, и морщинки на ее лице сделались резче и глубже. Ни за что больше не буду ее читатьни разу! С меня хватит! Знаете, кто она? Красная! Взбесившаяся революционерка! Вот кто она такая.
Как здесь мило! Отец Маргарэт с довольным видом оглядывался вокруг. Какая приятная атмосфера. Ты часто здесь бываешь?
Да, мальчишки иногда приглашают меня сюда, ответила Маргарэт. Всего десять миль от нашей школы, и им нравится, что тут всегда горят свечи и пылает огонь в камине; хотя, конечно, дороговатоза обед надо выложить целых три бакса. Но ребята уверены, что такая обстановкагорящие свечи, пылающий огонь, особенно огонь, главный козырь, чтобы подавить сопротивление любой девушки. Стоит, по их мнению, провести здесь пару часикови дело в шляпе: он может зайти к тебе, и все дела, тыего!
Маргарэт! строго прервал ее мистер Клей, как и подобает в таких ситуациях отцу. Что за лексика!
Маргарэт засмеялась и, наклонившись к отцу, ласково потрепала его за руку.
Что с тобой, папочка? Это долгие годы, проведенные в клубе Сторка, сделали тебя столь чувствительным?
Ты еще недостаточно взрослая, чтобы говорить со мной подобным образом! назидательно произнес мистер Клей. Ему не понравилось, во-первых, что дочь назвала его «папочкой», а во-вторых, намек на частые посещения клуба Сторка. Двадцатилетняя девушка должна
К их столику подошел владелец бараэлегантно одетый, розовощекий, похожий на мальчишку сорокалетний мужчина. Улыбаясь, он покинул свою стойку, где в часы обеда лично отпускал крепкие напитки, стараясь вовсю.
Хэлло, мистер Трент! поздоровалась Маргарэт. Это мой отец. Ему нравится здесь.
Благодарю вас! чуть поклонился, застенчиво улыбаясь, как маленький мальчик, Трент. Очень приятно слышать такой отзыв.
У вас здесь царит весьма приятная атмосфера признал мистер Клей.
У мистера Трента есть свой особый фирменный напиток, сообщила Маргарэт. Готовится из рома.
Ром, сок лайма, сахар, немного вина «Куантро»на дне стакана Трент увлеченно размахивал руками.
Получается такая пенящаяся смесь, подхватила Маргарэт, очень приятная на вкус.
Теперь я готовлю этот напиток с черным ямайским ромом, объяснял свое изобретение Трент, ром Майерса более тягуч и весьма подходит для осени. Пользуюсь электромиксером. Получается нечто в общем, стоит попробовать.
Два этих напитка с ромом в таком случае! заказал мистер Клей, явно сожалея, что не осмеливается при дочери выпить мартини.
Шестеро за столиком затянули песню.
«Ста-арая серая кобы-ылка»громко распевали они; вполне сознательно веселились, старались быть развязными и оживленными, пели с юмором, с оттенком бурлескапусть никто не заподозрит их, что они все мужланы из деревни.
«Ста-арая серая кобы-ылка, пели они, она, увы, уже не та, что бывала когда-то, она уже не та, что бывала когда-то»
Маргарэт внимательно обозревала эту компанию за столиком. Сидят так тесно, что едва не касаются головами: среднего возраста мужчины, с аккуратно причесанными редкими, седоватыми волосами; у дам старательно завитые прически: при тусклом свете здесь, в баре, последний крик моды их молодости.
Ту даму, что произносила тост за здоровье Чемберлена, Маргарэт уже видела один разкогда зашла сюда пообедать. Трент называл ее миссис Тейлор; сегодня она пришла не с мужем, а с другим мужчиной и его руку сжимала сейчас в своих. Маргарэт заметила, что, прежде чем сесть за столик, она чуть осмотрелась по сторонам и поправила свой корсет, предательский жест: так этой хрупкой, элегантной фигурой она обязана изобретению инженерной мысли и тем мукам, какие ей приходится терпеть под красивым платьем из набивного шелка. Один из джентльменов, по имени Оливер, постарше своих компаньонов, куда более уверенный в себе и беспечныйсловно у него денег в банке куда больше, чем у его друзей, дирижировал этим хором, делая энергичные жесты, словно исполнял бурлеску Леопольда Стоковского1. Из трех мужчин за столом мистер Тейлор самый тихий; немного посапывает, пьет в меру. Маргарэт сразу догадалась: у него больной желудок, и он уже печально думает о завтрашнем утре, когда придется глотать аспирин и запивать «Алказельцером». Другой, толстячок с просвечивающим сквозь редкие волосы черепом, в отделанной кантом жилетке, похож на бизнесмена из кино; когда не поет со всеми вместе, лицо у него интеллигентное, холодное. Две дамы в компаниитипичные мамаши из предместья; приближаются к пятидесяти, отчаянно сражаются с возрастом, одиночеством и грядущей смертью, прибегая ради этого к пудре, губной помаде и омолаживающим кремам; давно привыкли, что мужья и дети не обращают на них никакого внимания; вечно выражают негромкие, полуосознанные сожаления по поводу своей неудавшейся жизни; рано утром, сидя за спиной своих пожилых шоферов, отправляются в Нью-Йорк за покупками или на ланч.
Что это за надпись? поинтересовался мистер Клей, стараясь перекричать громкое пение: он смотрел через окно на большой рекламный щит на лужайке с названием отеля.
«Сознание, не отягощенное преступлением. Тысяча восемьсот сороковой», прочитала Маргарэт.
Довольно странная надпись для рекламного щита отеля, заметил мистер Клей.
Подошел Трент со стаканчиками.
Видите ли, рекламный щит появился здесь вместе с моим баром, извиняющимся тоном объяснил он. У меня не хватило духу его убрать.
А он ничуть не мешает, спохватился мистер Клей, надеясь, что не оскорбил Трента в лучших чувствах, даже симпатично. Попробовал выпивкукакова на вкус. Чудесно! заглушая пение, похвалил он, чтобы доставить удовольствие Тренту. Просто восхитительно!
Трент, улыбнувшись, вернулся к стойке, где шестеро его посетителей требовали выпить еще.
Мистер Клей сидел, опираясь на спинку стула, смакуя смесь с черным ямайским ромом и ожидая, когда принесут вкусный обед.
Ну а теперь скажи, обратился он к дочери, для чего ты меня сюда притащила?