Сначала Натану потребовались все силы, чтобы удержать на месте рванувшуюся к дубовой столешнице челюсть. Потом он несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, заставив себя прислушаться в поисках слабых мест в рассуждении, за которые можно будет зацепиться, критикуя. А потом он заметил странную манеру чтения: Петер то и дело отрывался от листка на самых выразительных абзацах, чтобы кинуть на него косой взгляднет, не испуганныйстудент явно ждал, когда его попросят заткнуться!
Профессор с трудом мог поверить в такую наглость. Это был его собственный приём, сто раз срабатывавший с особо принципиальными лекторами в Академии, где он в своё время учился. Сейчас этот выскочка отмочит что-нибудь особенно красочное, чтобы профессор не выдержал и отправил его на место, влепив «неуд» по поведению. Зато в следующий раз при выполнении такой же работы господин студент с видом оскорбленной невинности встанет из-за парты и, патетически воздев руки к потолку, вопросит: «Нафига же современной молодёжи напрягать извилины и продумывать собственное мнение, если иметь его им всё равно не полагается?!».
Студенты в аудитории затаились, как мыши под веником, наблюдая ожесточённый поединок взглядов и злобно ходящие на лице профессора желваки. Ещё минута, и от напряжения посыпались бы мелким крошевом стёкла, но, на счастье всех присутствовавших, сочинение Петера кончилось.
Спасибо, садитесь, тоном «чтоб ты сдох, паразит несчастный» проговорил профессор. И поставил в журнал «пять», оставив любопытным самим правдами и неправдами добывать информацию о сегодняшних отметках. Надо было начинать новую тему
С тех пор прошло уже полгода. Приближалась зимняя сессиявремя расплаты за всё проспанное, недоученное, непрочитанное, несданное и сказанное, не подумавши. Однако, по всем, даже самым скромным прикидкам, у господина Цверста выходило «пять» автоматом, ибо ни один человек не заработал столько положительных оценок за семестр. С другой стороны, систематические опоздания и несоответствующий внешний вид. А также способность во время лекции чуть ли не в полный голос трепаться с какой-нибудь обаятельной соседкой, которая смущалась, краснела и хихикала, виновато косилась на преподавателя, но шикнуть на нарушителя порядка почему-то не догадывалась. Когда-то в детской книжке, которую читал племяннику, Натан видел картинку: чёрный барашек и белый, упершись рогами, стояли посереди горбатого мостика. «В этой речке утром рано утонули два барана»гласила поучительная надпись под иллюстрацией. Так вот возникшее противостояние со студентом вызывало в сознании философа невольные ассоциации.
Между тем, студенты, воспользовавшись его задумчивостью, торопливо дописывали (досписывали) ответы на предложенный тест.
Профессор Мартен, напомнил о себе Цверст, вам нехорошо? В этом был он весь: заговорить зубы, сбить с толку, заставить серьёзно обдумывать какую-нибудь откровенно бредовую идею, а потом, честно глядя в глаза, участливо спросить, всё ли в порядке. Натан собрал всю желчь, которую нестерпимо хотелось сцедить на его модно стриженую голову. Он уже давно выбрал единственно верную с этим чудовищем политику: не замечать, обращая внимание лишь на смысл слов, не принимая во внимание контекст. Мысленно сосчитал до пяти, и яд пролился в два холодных, беспощадных слова:
Сдайте работы!
3
Последние деньки семестра невесомыми снежинками улетали из рук. Рождество захлестнуло университет, как всепоглощающая волна лавины, жадно вспениваясь пивом и шампанским на преподавательских междусобойчиках по поводу завершения семестра и приближающихся праздников. Профессор Мартен терпеть не мог шампанское, а пиво для этих сборищ покупали такое, что один взгляд на жестяные банки заставлял его скорчить кривую мину. Он требовательно нависал над услужливо пищащей кофе-машиной, а после сидел, закинув ногу на ногу, грея холёные пальцы о белый фаянс, и удовольствовался скептическим созерцанием процесса превращения общества коллег в группу невоспитанных приматов, безобразно горланящих под караоке через микрофон, унесённый ради такого случая из актового зала. Примечательной чертой этих сборищ была способность повторяться: каждая кафедра устраивала попойку в отдельности, все в разное время, и на каждое мероприятие подтягивалась и большая часть тех, кто уже пару раз восславил приближающуюся сессию с другим составом. Натан держал марку и оставался трезв: если господам коллегам угодно изображать из себя пустоголовых бездарей, то это их святое право. Его же никогда не привлекали подобного рода развлечения.
Уже перед самым началом коротких зимних каникул, волей добродетельных спонсоров, университет был отдан на разграбление детям из приюта Святого Петра, для которых организовали праздник. Труженицы кафетерия растроганно вздыхали, расставляя тарелки и нагружая плетеные корзинки для хлеба печеньем и пряниками. А в главном корпусе творился откровенный кошмар, ибо для маленьких чудовищ предполагалась некая культурная программа. Натан так и не понял, в чём её суть: вроде бы детишки должны были группами бегать повсюду, под предводительством кого-нибудь из студентов, подписавшихся на программу «общественной деятельности», позволявшей несколько скостить плату за обучение. Во что должен был превратиться университетв Форт Баярд, в Замок Дракулы или в Школу Юных Волшебниковон поленился даже выяснять. Правильно отгаданные загадки, найденные подсказки и выдержанные испытания якобы должны были привести юных искателей приключений к условному сундуку с сокровищами (в практическом смысле уже пару дней назад переданному высокочтимыми спонсорами руководителям приютав виде чека).
Проблема заключалась лишь в том, что на этот день выпадало его, Натана, дежурство. Обычно он любил оставаться в университете допоздна. Когда здание пустело, оставляя лишь тихих уборщиц и вахтёров у входа, которых явно не хватало, чтобы наполнить такое объёмное пространство, оставался только он, наедине с пропитанными знанием стенами. Слушал вдумчивое эхо, гулявшее коридорами, без всякой цели проходил по пустующим аудиториям, наслаждаясь покоем и благообразием. Сколько мудрых людей оставили невидимые следы на гладком мраморе этих полов? Конечно, не так много, как безголовых куриц, подворачивавших на этом мраморе каблуки. Но в эти тихие вечерние часы ему казалось, что всё не так плохо, и из современных идиотов тоже, может, со временем выйдет толк Так вот, пока никто не мешал профессору наслаждаться покоем и собственными мыслями, он ничего не имел против дежурств. Вероятно, на него обиделся проректор, с которым он демонстративно отказался выпить дрянного пива, поэтому никто из коллег чудесным образом не согласился подменить его во время злосчастного благотворительно празднества.
Скрипя зубами от того, что, вместо святого покоя, по обители знаний носится малолетняя орава, профессор шел по коридору, наверняка напоминая злого-злого колдуна, судя по тому, как мелочь шарахалась с дороги. Вообще-то, он ничего не имел против детей, и идея благотворительности была где-то в глубине души ему не чужда. Но такого рода мероприятия на его суверенной территории были, по меньшей мере, святотатством. Ей богу, лучше б господа спонсоры выдали приюту ещё один чек
Оставалось только одно: подняться на пятый, всегда тёмный, этаж (в этом крыле он был верхним и окна имел «чердачного» типав скошенной крыше с видом на темнеющее небо), запереться там в преподавательской, найти в письменном столе оставленные кем-нибудь из профессоров крепкие сигареты и просидеть оставшееся до конца этого балагана время, окутываясь клубами вонючего дыма, поглощая кофе и представляя себя бесплотным, равнодушным ко всему привидением.
Пароль! наигранным баском прохрипел впереди печально знакомый голос.
Профессор предупредительно замер у перил лестницы, внимательно осматривая открывшуюся его взгляду картину. Круглый холл второго этажа лежал на его пути к следующему пролёту. Из холла расходились два коридора: правыйв обычные учебные аудитории, левыйв сторону библиотеки. Прямо из холла открывалась дверь в большой лекционный залкрасивые, резные створки метра три высотой. На страже «врат» замер нунаверное, это был корсар. Разрезанные в нескольких местах кожаные штаны фантастически сочетались с закрывающей татуировки клетчатой курткой и красной банданой, прижавшей к голове артистично растрёпанные (наверняка специально гелем укладывал!) светлые волосы. «Боевой макияж» Петер сменить, конечно, не додумался, зато, кроме всего прочего, теперь уши его украшали огромные кольца пиратских серёг. Лихо! Деткам в самый раз, чтобы открыть рты и уставиться на морского разбойника.